Она продолжала дружить с ним даже после того, как ее отец, преподобный Ллуид, объяснил ей, что Герейнт Пендерин неподходящая компания для детей Глиндери. Пятилетняя кроха, она делала это открыто, наперекор отцу, не желая обманывать его.

Алед тоже стал его другом. Алед и Марджед. А потом его оторвали от друзей и запретили с ними водиться, даже переписываться; хотя мать обучила его чтению и письму.

Герейнт поднялся, чтобы попрощаться с преподобным Ллуидом, и ответил коротким кивком на поклон священника и бурные изъявления благодарности за то, что почтил его визитом.

Глава 3

Он намеревался сделать еще один или два визита в деревне. Один из них был особенно важен. Когда Герейнт приехал на похороны матери, Алед Рослин уже несколько месяцев работал в кузнице отца, унаследовав его дело. И до сих пор был местным кузнецом. Его кузница стояла рядом с часовней. Герейнт собирался зайти туда.

Но сейчас неожиданно почувствовал, что ему не хочется это делать. Одно из самых приятных воспоминаний детства — дружба с Аледом. Но с тех пор много воды утекло. Росли они порознь. Герейнт был доволен теперешней своей жизнью, у него было много друзей. Но ему не хотелось столкнуться с тем, что его первый в жизни друг больше таковым не является.

Пожалуй, лучше зайти к Аледу как-нибудь в другой раз. Он прошел мимо строения, где работал кузнец, чувствуя на себе взгляды людей из окон домов вдоль всей улицы, кивнул какой-то женщине, присевшей в книксене при его приближении, но не узнал ее. Он шел, нигде не останавливаясь, пока не оказался на краю деревни. Он миновал парк и собственный дом. Ноги сами вывели его на тропу, которая шла сначала вдоль реки, а потом постепенно в гору. Он, почти не думая, следовал тем путем, который проделывал, должно быть, тысячи раз в детстве.

Он знал, где искать ферму Мэдока Эванса, позже Юрвина Эванса, а теперь ферму Марджед. Он проходил мимо нее множество раз, хотя никогда не ступал за ворота. Однажды весенним днем мальчик Герейнт стоял на перекладине забора и любовался новорожденным теленком, бродившим по двору на шатких ножках, и именно тогда ему пришлось испробовать на себе ботинок Мэдока Эванса. Хозяин фермы неслышно подошел сзади и больно пнул его. Оборванцам с гор нечего околачиваться возле ферм добропорядочных людей.

Пройдя, наверное, с милю, Герейнт остановился. Неужели он пойдет к ней? Направляясь в деревню, он надеялся, что не найдет ее в доме священника, не встретит на улице. Он надеялся, что она вышла замуж и уехала куда-нибудь далеко. Он надеялся никогда больше не видеть ее. И все же, услышав, что она в Тайгуине, он тут же направился туда.

Герейнт оглянулся. Склон, по которому пришлось подниматься, вроде бы не был крутым. И все же Герейнт оказался довольно высоко. Перед ним раскинулась знакомая до боли картина: прямое русло реки, делавшее поворот лишь у парка Тегфана, огибая его; деревья и гладкие лужайки парка, большой каменный дом; деревушка, раскинувшаяся вдоль реки; фермы, разбросанные по долине и холмам, поля, еще не тронутые всходами, но все же отличавшиеся друг от друга; пастбища, где паслись немногочисленные стада овец и коров.

Он вновь ощутил неожиданный и необъяснимый приступ тоски — тот же самый, что испытал на лондонской мостовой, когда услышал обрывок разговора на валлийском:

— А я скучаю по холмам…

Холмы были частью его детства, частью его самого. Теперь он вспомнил, что скучал по холмам много томительных лет, пока не забыл их окончательно, подавив все воспоминания, и лишь случайная встреча с двумя валлийцами-погонщиками воскресила прежнюю тоску. И холмы вновь манили его.

Когда-то с матерью они жили на самой вершине. Он обернулся и посмотрел наверх, но так и не разглядел вершину. Он не станет подниматься туда. То место ему не хотелось видеть.

Но стоит ли сегодня идти дальше? Он задумался. Ферма Тайгуин еще не была видна, зато в поле зрения возник другой фермерский дом, каменный, с аккуратной черепичной крышей. А когда Герейнт видел его в последний раз, дом был крыт соломой. Герейнт на секунду задумался. Мистер Вильямс. Имя вспоминать бесполезно, скорее всего он никогда не знал его. Это был огромный человек грозного вида. И тем не менее иногда, встречая Герейнта на тропе, он запускал руку в карман и вручал ему монетку. Однажды, когда мистер Вильямс, должно быть, направлялся на рынок, он отдал мальчику пучок репы и велел отнести матери. А когда Герейнт помчался прочь, унося свое сокровище, он после недолгого раздумья опять подозвал его и добавил два больших коричневых яйца.

У мистера Вильямса была маленькая дочь, которая, завидя Герейнта, обычно убегала и пряталась, хотя он помнил, что раз или два она робко улыбалась ему из-за юбок матери.

Ферма Вильямсов теперь принадлежит ему, подумал граф Уиверн. Как и ферма Эвансов, да и все остальные фермы, которые он сейчас видел со своего наблюдательного пункта, сколько глаз хватало. Возможно, он зайдет сейчас к Вильямсам, а потом вернется домой. Ему вовсе не хотелось видеть Марджед. И все же ноги, как оказалось, не подчинялись его голове, потому что пронесли его мимо короткой тропинки, ведущей к каменному дому, и увели в гору.

Поэтому десять минут спустя он очутился у знакомых ворот, стоя за которыми можно было разглядеть и двор, и фермерский дом. Ферма Тайгуин совсем не изменилась, Герейнт даже на секунду растерялся. Таких старинных домов в Англии ему видеть не приходилось. Это было длинное, приземистое строение, с одним входом, в большей части располагались жилые комнаты, в меньшей — коровник. Люди и животные ютились зимой под одной крышей, разделенные лишь сквозным коридорчиком от парадной двери до черного хода. Дом был крыт соломой и побелен. Он никак не свидетельствовал о благосостоянии хозяев. И тем не менее в нем все сияло чистотой.

Такое впечатление сложилось у Герейнта в первую секунду. У него не было возможности постоять подольше и рассмотреть все как следует. Но на этот раз его прервал не пинок. Во дворе он заметил женщину. Марджед, должно быть, кормила одну-единственную свинью в загончике. Ему показалось даже, что она замешкалась там, чтобы поговорить с животным или приласкать. Но возможно, он ошибся. Возможно, она окаменела потому, что заметила его у ворот.

Он открыл ворота и оказался на чисто выметенной тропинке, ведущей мимо овощных грядок, пока пустых. Зашагал по двору.

Она не двигалась. На ней было простое, выгоревшее платье с большим передником. Ни накидки, ни шляпки, несмотря на прохладный ветер. Светло-каштановые волосы убраны с лица в простой узел на затылке, но несколько прядей выбились и развевались на ветру.

Она была высокого роста, какой он ее помнил, с хорошей фигурой. И все той же гордой дочерью священника. Она стояла, выпрямив спину, вздернув подбородок, с бесстрастным лицом.

Поэтому он сразу понял, что она не забыла. В восемнадцать лет он был несчастным, неуверенным, сбитым с толку мальчишкой, который все еще не нашел своего места в жизни. Ему наконец разрешили вернуться домой, когда умерла мать, но он обнаружил, что это не его дом и никогда им не был. Он наивно рассчитывал на радушный прием, полагая, что люди вместе с ним порадуются переменам в его жизни и будут чувствовать вину, что когда-то отвергали мальчишку и его мать. Он готов был простить всё и всех. Но он встретил сдержанность и подозрительность, а иногда даже открытую враждебность. Только Алед и Марджед вели себя иначе.

Марджед. Она была прелестна в шестнадцать лет. Красива и умна. Она играла ему на арфе, пела, и в нем возродились воспоминания об Уэльсе, о музыке этого края. Она улыбалась ему, бродила с ним по холмам, держала его за руку и даже целовала. Случилось неизбежное — он влюбился в нее по уши. Ему так не хватало любви.

Очень не хватало. Однажды днем, на холмах, он повел себя как полный идиот — повалил ее на землю, облапил, пытаясь залезть под юбку дрожащей неопытной рукой. Через секунду голова его гудела от громкой оплеухи, а Марджед убегала прочь. На следующий день, когда он отправился в дом священника извиниться, она обошлась с ним так холодно и с таким высокомерием, что его одолели ужас и смущение. Окончательно оробев, он обращался в разговоре исключительно к пастырю, как будто ее вообще рядом не было, и только один раз, когда священник отвернулся, окинул ее фигуру долгим, вялым и дерзким взглядом. Это была маска, за которой он спрятал всю свою боль, вину и неуверенность. К этой маске он прибегал, когда общался с деревенскими жителями, если не считать Аледа и Марджед. А. теперь эта маска понадобилась и при встрече с Марджед.

Потом он вернулся в Лондон. С тех пор они с Марджед не виделись. А сейчас ее взгляд говорил, что она ничего не забыла. И наверное, не простила, хотя прошло уже десять лет и за эти годы она, должно быть, поняла, что тогда он был неуклюжим щенком.

Он остановился, не дойдя до нее нескольких шагов. Отметил, что она теперь совсем взрослая. И еще красивее, чем была девочкой.

— Марджед, — тихо произнес он.


Она ждала его. То есть не совсем так. Просто знала, что он приехал в Тегфан в воскресенье, а раз Тайгуин и все земли вокруг принадлежат ему, то он может зайти в любое время. Она подготовилась к этой встрече. Подготовилась, чтобы не быть застигнутой врасплох.

И все же, когда она подняла взгляд от старушки Нелли и увидела, что он тихо и неподвижно стоит у ворот, ей показалось, будто кто-то очень сильный ударил ее кулаком в живот.

Герейнт открыл ворота без приглашения — ему оно было не нужно — и вошел во двор, медленно зашагал по дорожке прямо к ней. Она смотрела, как он приближается, не в силах остановить его, не в силах шевельнуться. Он был одет, как, наверное, одевались английские джентльмены, состоятельные и модные, — такие сюда не захаживали. На нем были длинный темный плащ с пелериной и цилиндр, который он снял. Под плащом она разглядела темный фрак, темно-зеленый жилет и белую рубашку с крахмальным воротником и темным шейным платком. Ноги обхватывали узкие брюки. К костюму нельзя было придраться.