Мэри Бэлоу - Настоящая любовь

Наедине со своей душой.

В деревне Глиндери были две церкви, одна красивая, с высоким шпилем, изящными готическими пропорциями, другая — приземистая, массивная, с виду не такая привлекательная. Первая была англиканская, вторая — нонконформистская.

Первую посещали только горстка людей из деревни и близлежащих ферм, а также несколько слуг из сорока, что служили в хозяйском доме, в Тегфане, хотя церковную десятину платили все без исключения — причем деньгами, а не продуктами, с тех пор как несколько лет назад был принят новый закон, который лег на плечи людей тяжелым бременем. Но самое скверное, что деньги от этого побора шли не церкви, а человеку, который владел приходом.

И церковная десятина, и рента — все шло владельцу Тегфана и Глиндери, хозяину ферм и земель, за пределами которых большинство жителей поместья никогда не бывали, графу Уиверну.

Почти все деревенские жители и обитатели ферм на много миль вокруг ходили в маленькую часовню. Она была не только духовным центром общины, но и местом собраний, на которых часто звучали музыка и песни, столь важные для валлийской души. Проповеди его преподобия Майриопа Ллуида всегда были по крайней мере в два раза длиннее проповедей англиканского священника. Проповеди в часовне отличались неизменной зажигательностью, они оказывали почти гипнотическое воздействие на прихожан, которые могли слушать своего пастыря, говори он в два раза дольше. Тот факт, что англиканская служба заканчивалась в течение часа, тогда как служба в часовне часто затягивалась на два, не служил поводом для прихожан сменить веру.

Затем, когда служба заканчивалась, начиналось самое интересное, хотя, разумеется, вслух об этом никто не говорил. В хорошую погоду прихожане собирались на улице перед церковью, а если шел дождь, то толпились на крыльце или у задних скамеек или даже просачивались в классную комнату воскресной школы. На этих собраниях дружески беседовали, обменивались новостями и мнениями, делились сплетнями. Люди, многие из которых жили и работали не покладая рук всю неделю на фермах, слишком удаленных друг от друга и от деревни, чтобы поддерживать какое-то общение, с нетерпением ждали воскресного утра. Это было лучшее утро недели, и все им дорожили.

Глинис Оуэн, служившая судомойкой в Тегфане, за всю жизнь не чувствовала себя такой важной особой, как в это воскресное утро. Этим утром она пришла в часовню и принесла с собой новость, что среди ночи неожиданно явился граф Уиверн и вызвал в доме общий переполох. Сама Глинис пока не видела хозяина, но то, что он приехал, не подвергалось сомнению.

— Хвала Господу, — произнес преподобный Ллуид. Он стоял на верхней ступени каменной лестницы, ведущей на крыльцо, и прощался с расходившимися прихожанами. Священник вознес обе руки к небу, словно давая благословение. — Хвала Господу за то, что довел его до дома целым и невредимым.

С пастырем согласились не все.

— После стольких лет? — сказал Глин Беван, фермер. — И зачем он приехал?

— Прежде граф не очень-то интересовался своим домом, — заметила Гуэн Дирион, жена фермера, обращаясь к Блодуин Дженкинс, державшей лавку рядом с часовней. — Он был рад-радешенек убраться отсюда.

— И ни разу не приехал навестить свою старушку мать, — добавила мисс Дженкинс, кивком приглашая всех присутствующих согласиться с ее замечанием, — пока она не оказалась в деревянном ящике. Но тогда уже было поздно.

— Герейнт Пендерин. — Шорник Илий Харрис сплюнул на грязную дорогу, возможно, забыв на секунду, что на нем его лучший костюм и, следовательно, вести себя нужно подобающим образом. — Явился сюда не иначе как для того, чтобы выставиться перед нами своими расчудесными английскими фраками, распрекрасными английскими манерами и настоящим английским выговором. Будет строить из себя хозяина. Противно до тошноты.

— Илий, — с упреком произнесла миссис Харрис, бросив робкий взгляд на священника.

— Как сказалось, так и сказал, женщина, — буркнул Илий, чуть пристыжено и в то же время с вызовом.

— Пендерин, — заговорил Ивор Дейвис, бондарь. — Тот самый, который разбил сердце своей матери, как сказала Блодуин, и которому на нас наплевать. Наглость — вот как это называется. Приехал, чтобы помыкать нами.

— По правде говоря, справедливости ради мы тоже не очень хорошо обращались с его матерью много лет, — сказала миссис Олуэн Харрис, для которой честность была превыше всего, при этом она кивнула остальным женщинам в знак того, что ждет от них подтверждения. — Пока не узнали всю правду.

— Герейнт Пендерин, — задумчиво произнес Алед Рослин, деревенский кузнец, ни к кому не обращаясь. — Для возвращения он выбрал не лучшее время. Возможно, ему придется пожалеть, что он так поступил. И нам тоже.

— Наверное, следует подождать, — предложил фермер Ниниан Вильямс, сложив руки на круглом животе, — и тогда мы поймем, зачем он приехал и что намерен делать. В конце концов, у него есть полное право жить в своем доме. Нам следует дать ему шанс.

— Да, папа. — Сирис Вильямс, невысокого роста, худенькая и робкая, редко говорила на людях, но была в ней определенная смелость, которая иногда заставляла ее брать слово. — Мне исполнилось всего лишь пятнадцать, когда он приехал на похороны матери. С тех пор прошло десять лет. Тогда мне было его жаль: он казался таким потерянным под пристальными взглядами людей, которые скорее готовы были придраться к любой мелочи, чем оказать ему теплый прием. Возможно, нам не стоит судить его теперь, когда он стал графом Уиверном, а подождать и посмотреть, что будет дальше. — Она раскраснелась, прикусила губу и потупилась.

— Так и сделаем, — сказал Алед, не сводя подобревшего взгляда с Сирис. — Но не будем надеяться на слишком многое, ладно? Все-таки он граф уже два года, и за это время наша жизнь не только не улучшилась, а даже наоборот.

Сирис подняла ресницы и встретилась с ним взглядом на несколько секунд, ее глаза наполнились тоской, которую она тут же спрятала, вновь уставившись в землю.

— Подождать и посмотреть? Дать ему шанс? — Голос Марджед Эванс звенел от негодования. — Лично мне ни к чему давать ему шанс. Этот шанс у него был в течение двух лет. Времени предостаточно. Даже чересчур. А Юрвину кто даст второй шанс? Юрвин мертв по вине Герейнта Пендерина, графа Уиверна. — Она буквально выплюнула это имя, гордо вскинув голову и выпрямив спину.

Марджед, высокая, гибкая, красивая, как всегда, привлекла к себе все взгляды и внимание.

— Юрвин совершил преступление, Марджед, — твердо заявил преподобный Ллуид, не побоявшийся возразить разгневанной дочери.

Глаза ее полыхали, когда она с зардевшимися щеками обратила свой гнев против него.

— Преступление, — сказала она. — Преступление пытаться спасти свой народ от голода. О да, папа, это преступление. Самое злостное, как оказалось. Преступление, за которое наказывают смертью. Мой муж погиб, после него осталась ферма, где работают три женщины: его жена, мать и бабушка. Юрвин умер, потому что Герейнта Пендерина заботит только один человек — он сам. И мы еще должны давать ему шанс? Какой шанс, скажите на милость? Шанс еще раз поднять ренту? Силой отнимать у нас церковную десятину, даже если после се уплаты мы начнем голодать? Заставлять нас платить высокую дорожную пошлину на заставах, чтобы мы не могли ездить на рынок и даже привезти на поля известь? Вытеснить нас с нашей земли в работный дом?

Преподобный Ллуид, отец Марджед, вновь поднял руку.

— Мы не можем нарушить закон, даже чтобы исправить несправедливость, — сказал он. — Две несправедливости не составят праведный поступок. Предоставим же Господу вершить справедливость. «Мне отмщение, аз воздам», — говорит Господь.

Прихожане, которые в это утро в отличие от заведенного порядка не разбились на маленькие группки, хором забубнили. Правда, было непонятно, кто из них согласен с пастором, а кто выражает недовольство. Оба противника стояли лицом друг к другу: отец — на ступенях часовни, дочь — на улице.

— Что ж, иногда, отец, — заявила Марджед, ничуть не запуганная, — Господу необходима рука помощи. А здесь целых две. — Она подняла тонкие руки с мозолистыми ладонями. — И я говорю, что, если граф Уиверн покажется в Глиндери или на любой из наших ферм, мы устроим ему достойную встречу.

— Твои слова, Марджед, можно толковать по-разному, — заметила мисс Дженкинс.

— Я знаю, как встречу его, если он осмелится прийти в Тайгуин, — сказала Марджед.

— У него есть право прийти, Марджед, — напомнил ей Ниниан Вильямс. — Твоя ферма, так же как и моя, принадлежит ему. И все другие фермы в округе тоже. Так что лучше сохранять вежливость и подождать. Там увидим, что будет.

— Возможно, мы меньше бы сердились, будь это не Герейнт, а кто-то другой, — произнес Алед. — Герейнт для нас реальный человек. Нам было бы проще обратить свое неудовольствие и протесты вообще против хозяев. Жаль, что он решил вернуться именно теперь. Не нравится мне это.

— Но он вернулся, и он не кто-нибудь, а Герейнт Пендерин, — сказала Марджед, плотнее запахивая свою накидку. — Я иду домой. Ты со мной, Сирис?

Сирис взглянула на Аледа, не захочет ли он добавить что-нибудь к сказанному, но тот отвернулся.

— Я пойду вперед с Марджед, — сказала она, обратившись с улыбкой к родителям, прежде чем отправиться в долгий путь домой — сначала по берегу реки, а потом на вершину невысокого холма — полторы мили для нее, две для Марджед.

Толпа перед часовней рассыпалась на привычные маленькие группки, состоявшие из людей одного возраста и пола.

Марджед и Сирис дружили почти всю жизнь, несмотря на то что были очень разные. Но одно их объединяло, чем, возможно, и объяснялась эта дружба: они обе страстно верили в добродетель и справедливость.

Марджед пошла помедленнее, чтобы ее маленькая подруга поспевала за ней.

— Алед неисправимый поборник справедливости, сама знаешь, — сказала она. — Сразу ни за что не станет прибегать к насилию. В детстве он был одним из немногих друзей Герейнта. И когда тот приехал десять лет назад, Алед был одним из тех немногих людей, кто вообще имел с ним дело. Теперь он хочет дать Герейнту шанс. Можешь не волноваться, что он умрет, как умер Юрвин.