— Но как, Марджед? — спросил Ивор.

— Только без насилия, — заволновалась Сирис.

— Можно выказать недовольство и без насилия, — сказала Марджед. — Можно досаждать, не прибегая к жестокости или ненужному разрушению. Молоко, которое привозят в Тегфан, однажды может оказаться кислым. Или его не донесут до кухни, а случайно разольют по крыльцу и террасе. Однажды ночью дверь в конюшню случайно окажется незапертой, и все кони разбредутся. Может произойти еще тысяча разных вещей, было бы воображение.

Послышались смешки и удивленные возгласы. А затем все принялись фантазировать.

— Как-нибудь ночью овцы уйдут с пастбища, проломив ограду, и решат пощипать цветочные клумбы.

— А если он заявится к кому-нибудь в дом, то что взять с неловкого старика, разлившего чай или свиные помои?

— Как-нибудь он поедет верхом, а поперек аллеи окажется веревка, да еще лошадь испугается какого-нибудь резкого звука и помчится галопом. Да, хотел бы я увидеть такую картину.

— Слишком жестоко, парень, помилосердствуй. Лошадь может повредить себе ногу. А седок приземлится и переломает себе ребра.

Все очень веселились, обмениваясь подобными репликами.

— Ну, — обратилась к ним Марджед, — кто со мной?

Несколько человек, среди них, конечно, Сирис, категорически отказались. Еще несколько согласились попробовать при условии, что никто, включая графа Уиверна, не пострадает. Большинство же с восторгом согласились проявить свое недовольство, а заодно отплатить за свои страхи и горести. Само собой вышло, что Марджед взяла на себя руководство. Алед советовал подождать.

— Дай ему еще неделю или две, Марджед, — попросил он. — Возможно, теперь, увидев все собственными глазами, он кое-что изменит. А к тому времени кто-нибудь согласится стать Ребеккой, и мы сможем выступить гораздо более широким фронтом.

Но Марджед не желала ждать.

— Я ждала больше двух лет после ареста Юрвина, — спокойно сказала она. — Я ждала несколько месяцев после образования комитета, куда тебя выбрали, Алед, представлять нас. Я ждала почти неделю после приезда Герейнта Пендерина, после приезда графа Уиверна. Я ждала уже достаточно.

Вокруг раздался одобрительный ропот.

— Что ж, — Алед поднялся с места, — ты поступаешь так, как считаешь нужным, Марджед. А я подожду решения комитета. Тебя проводить, Сирис?

— Нет, спасибо, Алед. — Сирис не смотрела на него, хотя говорила очень решительно. — Не хочу, чтобы ты делал крюк.

Она поспешно покинула классную комнату, одна, даже не бросив взгляда на Марджед.

Если бы не Герейнт Пендерин и ему подобные, с горечью размышляла Марджед, то не было бы между ними таких разногласий. Все, что они хотят, это жить спокойно и честно зарабатывать на достойную жизнь. Но это право у них отнято, и она, если нет никого другого, позаботится о том, чтобы они не сложили смиренно лапки.

И пусть со стороны кажется ребячеством их готовность придумывать каверзы для графа Уиверна. Все дело в том, что у них слишком мало способов выразить протест.

Глава 6

Мэтью Харли знал, что репетиция церковного хора проходит вечером по четвергам. И он также знал, что в этом хоре поет Сирис Вильямс. Он не договаривался с ней о встрече после репетиции, так как предполагал, что, вероятнее всего, она пойдет домой вместе с Марджед Эванс. Но все равно слонялся по деревенской улице на всякий случай, если вдруг она выйдет одна.

— Да, благодарю вас, — сказала Сирис, когда он, поздоровавшись, попросил разрешения проводить ее домой.

Она даже взяла кавалера под руку — он сам предложил ей опереться на его локоть. Во время воскресных прогулок он никогда этого не делал. Валлийские женщины, особенно те, что часто ходят в церковь, какие-то странные. Чересчур строгих правил. И очень робкие.

Но ему нужна была женщина, жена. Он не верил, что Сирис Вильямс или любую другую женщину поместья можно заполучить без брака, хотя одно время подумывал о Марджед Эванс. Она достаточно долго вдовеет, чтобы почувствовать беспокойство, и, возможно, не откажется немного покувыркаться. Впрочем, Марджед Эванс не была в его вкусе. Слишком она волевая, слишком прямолинейная. Сирис гораздо приятнее. Она хорошенькая, покорная и очень аппетитная. А ему, безусловно, не хватало женщины.

Сирис Вильямс считалась женщиной кузнеца, хотя Харли не сомневался, что она все еще девственница. Впрочем, недавно этот роман закончился.

— Мне понравились воскресный чай и наша прогулка, — сказал он.

— Да. — Она улыбнулась, не глядя на него. — Мне тоже.

— Я надеялся, что вы позволите снова навестить вас. Хорошо?

Она не стала отвечать сразу. Идя рядом с ней, он подумал, она подходит ему по росту. Подле нее он чувствовал себя высоким. Жаль, нельзя увести ее за холмы и получить удовольствие, не думая о браке. Нет, это невозможно.

— Хорошо, — наконец сказала она, — вы очень любезны. Такая неожиданная сговорчивость была словно бальзам для его уязвленных чувств. Он знал, что в поместье его не любят. Этого и следовало ожидать. У него была работа, и он исполнял ее неукоснительно. Его никогда не волновало, что он непопулярен среди местных жителей. Сознание власти, которое давало его положение, вполне компенсировало этот недостаток. Но теперь над ним нависла угроза. Хозяин два года не проявлял никакого интереса к тому, что здесь творится, и вдруг приехал из Лондона, и задает вопросы, и вмешивается, куда его не просят. Управляющего это очень раздражало.

— Граф Уиверн, как только вернулся домой, начал посещать своих арендаторов, — сказал Харли. — Он уже побывал у вашего отца?

— Да, — ответила она, — он пил у нас чай.

— А что говорят в деревне по поводу его возвращения? — поинтересовался управляющий.

Он тешил себя надеждой, что у остальных приезд графа вызвал не больше радости, чем у него самого. Возможно, хозяин вернется в Лондон, если почувствует, что он здесь нежеланный гость. Но свой вопрос Харли задал как бы между прочим. Он был вполне рад и тому, что просто идет рядом с женщиной. Именно с этой женщиной.

Герейнт пошел в церковь в воскресное утро, несмотря на то что у него было много дел. Вообще-то он шел даже не в церковь, а в часовню. На англиканскую службу он уже опоздал, потому что она начиналась на полчаса раньше. Герейнт убедил себя, что опоздать его вынудила поимка овец, но, будь он честным перед самим собой, ему пришлось бы признать, что он сам искал предлог пойти в часовню, а не в церковь. Овцы и послужили таким предлогом.

Он смеялся про себя, идя по дороге навстречу ветру. Как все-таки хорошо улыбаться, чувствовать, что тебе весело. Даже ветер был ему приятен, хотя за последнюю неделю, особенно за последние несколько дней, поводов для радости было очень мало.

Во всяком случае, садовникам точно было не до веселья, когда обнаружилось, что ночью целое стадо овец перебралось с пастбища на лужайки перед домом и спокойно пощипывает траву. Лично ему понравилось глазеть на животных из окна спальни. Такая приятная сельская картина. Но, увидев, как садовники и грумы пытаются прогнать овец, а те лишь ходят тупо кругами, Герейнт вначале посмеялся, а потом натянул сапоги и спустился вниз.

Это он придумал пригнать собак, но лишь после того, как сам попробовал погоняться за овцами. А потом он вместе с возмущенным старшим садовником последовал за стадом и собаками до самого пастбища, где лично наблюдал, как накрепко запирают ворота ограды. Ему было никак не понять, каким образом такой надежный замок вдруг случайно отомкнулся. Вероятнее всего, кто-то по невниманию оставил ворота незапертыми. Что-то в этом роде сказал садовник грозным голосом, собираясь лично отыскать виновного.

Герейнт заметил, что овцы никакого вреда не причинили. Всего лишь мирно пощипали травку, цветы ведь еще не распустились. Садовник посмотрел на него тяжелым, почти жалостливым взглядом и поджал губы. И только теперь Герейнт понял, в чем причина. Отправляясь в церковь, Герейнт увидел целую армию садовников, которые с овечьей покорностью подбирали овечий помет с просторных лужаек перед домом. Он рассмеялся над собственной шуткой.

Он опять стал серьезным, когда дошел до деревни и увидел, как несколько человек входят в часовню. Ему предстояло сделать трудный шаг. До сих пор он ни разу не переступал порога часовни — его ведь выставили оттуда, когда он был еще в утробе матери. Иногда тайком от матери он слонялся возле часовни воскресным утром, обычно где-нибудь сбоку или позади здания, предпочитая держаться подальше от улицы. Слушал пение, запоминал гимны и подкарауливал Аледа или Марджед в надежде привлечь их внимание после окончания службы. Ему бы следовало возненавидеть все, что связано с этой церковью, но почему-то его всегда тянуло стать ее прихожанином.

Он не посетил ни одной службы в часовне и теперь испытывал неловкость даже большую, чем мог предполагать. Дедушка, когда бывал в Тегфане, всегда ходил в англиканскую церковь. От него наверняка ждут того же. Правда, он не должен надеяться на слишком радушный прием. Впрочем, за последнюю неделю он не столкнулся с особым радушием ни в одном из домов, в которые наведался. Даже Алед сказал, что лучше бы он не приезжал. Но теперь он хотя бы отчасти знает причины враждебности, которая угадывалась под внешней вежливостью у всех, кроме Марджед.

Впереди предстояло много работы.

Когда он шагнул с крыльца внутрь, ему показалось, что часовня набита битком. Ему непривычно было видеть церковь, где на скамьях нет свободных мест. Но сейчас он видел именно это. Сесть было негде. Однако он решил, что отступать слишком поздно. Несколько человек повернули головы, чтобы посмотреть, кто там стоит в дверях. Герейнт не смотрел никому в лицо, но все же почувствовал, что у любопытных прихожан округлились глаза и поползли на лоб брови, когда они толкали соседей. За те несколько секунд, что он стоял в раздумье, ему показалось, что он привлек внимание чуть ли не половины прихода. Приглушенная при его появлении болтовня почти совсем стихла.