Джеймс снова опрокинул ее на спину и начал по привычке наматывать на палец медный локон.

– Звезда, пылающая в небе?

– О да. Ты великолепный любовник, Джеймс, И лучший мужчина из всех, кого я знала. Правда... я ни с одним мужчиной не была так близка. Мне ужасно повезло.

Джесси удовлетворенно улыбнулась и захихикала. Джеймс пригладил ее растрепавшиеся рыжие волосы, коснулся груди кончиками пальцев. Такая нежная белая кожа...

Джеймс жадно глядел на нее: тонкая талия, плоский живот, длинные стройные ноги, манящие рыжие завитки между бедер. Подумав о прежней Джесси, он улыбнулся и, стиснув ладонями ее горло, слегка надавил:

– Ты жуткая кокетка, Джесси Уиндем. Я действительно заставил тебя вопить, и выбивать дробь пятками, и выделывать со мной всякие весьма приятные вещи, но этого недостаточно. Ты все еще новичок в любовных делах. Начинающая. Но ты учишься, видит Бог, и очень быстро. Теперь вот притворяешься, что сейчас ночь и ты устала. Ну нет, пора отрабатывать свой хлеб и крышу над головой. Идем-ка в конюшню. Там, как всегда, дел хватает.

Натягивая черные высокие сапоги, он обдумывал, как заставить свою языкастую жену заплатить за все ее штучки.

– Еще соли, миссис Кэтсдор, пожалуйста. Да, вот так лучше.

Джеймс отложил большую ложку. Суп с окороком готов. Все приправы положены.

– Но вы не понимаете, мастер Джеймс, я...

– Я сам подам ужин жене, миссис Кэтсдор. Вы и Харлоу на сегодня свободны.

По пути в столовую Джеймс добавил в суп еще немного соли.

– А, вот и ты, Джесси. Сегодня я твой слуга. Супа, дорогая? Миссис Кэтсдор прекрасно его готовит. Я налил тебе целую тарелку. И бокал моего лучшего портвейна. Он слишком крепкий, знаю, но подается специально к супу с окороком. Рецепт Баджера.

Поднеся ко рту первую ложку, Джесси слегка поморщилась.

– Довольно соленый, – объявила она, хватаясь за бокал. – Баджер всегда кладет так много соли?

– О да. Говорит, что ветчина так и тает во рту и запах становится сильнее. Еще портвейна, Джесси?

Четверть часа спустя Джесси уже забыла, что сам муж почти ничего не ел и не попробовал восхитительного супа, объяснив, что от окорока у него болит живот. Правда, Джесси не возражала – ей больше останется. Она никогда еще не ела такого вкусного супа.

Джеймс уселся поудобнее, сложил руки на животе и наблюдал за женой, с аппетитом уплетавшей суп и запивавшей каждый глоток портвейном. Сам он пил лишь воду и съел ломоть теплого хлеба.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе, как мне удалось украсть поцелуй у Маргарет Титтлмор? Прямо в коровнике ее отца, рядом с теленком, бодавшим мою ногу?

– Маргарет Титтлмор? Господи, Джеймс, она давно замужем и родила уже четверых! Ты украл поцелуй?

– Нам минуло четырнадцать, и поверь, Джесси, у нее был самый миленький ротик на свете, розовый и пухлый. Так или иначе, после того как я сорвал с ее губок поцелуй, она дала мне пощечину, не очень сильную, потому что тоже хотела этого поцелуя, но я от неожиданности потерял равновесие и свалился прямо на теленка, который мычанием призвал мать. Та боднула меня в живот так, что я полетел прямо в ларь с сеном. К несчастью, один из конюхов забыл убрать вилы, и я приземлился прямо на зубья. Несколько месяцев я не мог сидеть, пока не зажили дырки в заднице.

Джесси рассмеялась, осушила бокал, подождала, пока Джеймс нальет ей еще, и снова выпила.

– Что делала Маргарет во время этой трагической сцены?

– Негодяйка стояла подбоченясь и хохотала как сумасшедшая. Мне нравится Маргарет. Она произвела на свет хороших детей.

Джесси смеялась и не могла остановиться. Наконец она допила портвейн и немного успокоилась. Джеймс радостно взирал на жену, хотя старательно считал бокалы, которые она уже успела опустошить. Не хватало ей еще страдать назавтра от похмелья!

Джеймс обошел вокруг стола, отодвинул кресло и, опершись о подлокотники, наклонился к ней:

– Как ты чувствуешь себя, Джесси?

– Чудесно. О Джеймс, ты щекочешь мою нижнюю губу. Хочу еще!

Она захихикала, и желание вновь подхватило его и подняло на гребне жаркой волны. Джесси глубоко вздохнула, когда Джеймс снова поцеловал ее, на сей раз проникнув языком глубоко в рот. Он понес ее по широкой лестнице, зная, что миссис Кэтсдор, вероятно, наблюдает за этой сценой, и, пригнувшись, прикусил зубами мочку крохотного ушка.

– А что теперь ты испытываешь, Джесси?

– Хочу поцеловать тебя, – объявила она, хватая его за плечи и едва не сбивая с ног.

– Еще минута, и ты сможешь делать все, что пожелаешь, – пообещал он и пустился бежать.

Его замысел быстро оборачивался против него самого.

Наконец он раздел ее, уложил на кровать, сорвал с себя одежду и наклонился над женой, вздрагивая и трепеща, опьяненный ее податливостью, жаром, ощущением рук, гладивших его спину.

– Джеймс, – шепнула она, выгибаясь.

Джеймс припал к ее губам и прижался к ней всем телом.

– Не торопись, – пробормотал он, лизнул ее нижнюю губу и снова быстро прикусил мочку уха.

Она таяла от сладостного томления, когда он принялся целовать ее груди, сжимая их, посасывая, терся щекой о нежную плоть. Джесси, смеясь, приподнялась и впилась зубами ему в плечо.

Джейхмс улыбнулся, ткнулся ей подбородком в лоб, опуская на подушку, и начал покрывать поцелуями ее шею. Джесси лишь крепче обняла его и потянула за ухо.

– Я хочу, чтобы ты увидела сноп цветных огней. Вопила, что ты женщина и безумно счастлива и познала небеса.

– Все сразу?

– Да, и на меньшее я не согласен.

Джесси долго смотрела на него круглыми глазами, потом поцеловала, дотрагиваясь до его языка, и поддразнила:

– Мне, вероятно, не стоило говорить, как ты великолепен, но это правда. Ты ослепителен, Джеймс, просто ослепителен. У меня ужасно ноет внизу живота, но я не хочу, чтобы боль уходила, Джеймс. Пусть все будет, как раньше. И я снова увижу яркий белый свет.

– Теперь кричи, Джесси!

Когда он снова принялся ласкать ее сокровенный грот, она действительно издала вопль, едва не оглушивший Джеймса. Она задыхалась от желания, терлась об него бедрами, приподнималась, напрягаясь. Джеймс старался сохранить остатки разума. В какое-то мгновение она стиснула мужа так сильно, что он едва мог дышать, но тут же шлепнула его и, смеясь, стала целовать его грудь и плечи.

Портвейн – прекрасное вино. Но Джеймсу он ни к чему. Он забыл про игры и в беспамятстве лишь брал и давал, давал и брал, впервые в жизни познавая столь сокрушительное наслаждение.

Он с трудом сдерживался. Но не войдет в нее, пока она не забьется в экстазе. Джеймс целовал ее рот, груди, лаская, гладя, доводя ее до слепящих высот блаженства. И когда Джесси вскрикнула, вцепившись в его волосы, Джеймс понял, что счастливее его на земле нет и быть не может. Она обезумела от наслаждения и, обвив его ногами, устремлялась навстречу его толчкам, отдавая ему всю себя, и как только он вонзился в нее, Джесси, тихо застонав, прошептала:

– Ты был создан для меня, Джеймс, лишь для меня.

Джеймс согласился, хотя не совсем понял, что она имеет в виду. Еще несколько мгновений, и он дернулся, закусил губу и запрокинул голову; по телу ползли крупные капли пота. Когда все было кончено, он обессилено обмяк.

– Джеймс?

Он был почти мертв. Не хотел, не мог говорить. Не хотел и не мог думать. И лишь шумно и тяжело дышал. Он совершенно потерял голову, и она упивалась этим ощущением. Голос этой незнакомой Джесси был теплым и любящим. Джеймс вновь затрепетал, точно так же, как затрепетала ее тугая потаенная плоть, когда он удвоенной силой ворвался в нее. Джесси тихо приговаривала что-то, целуя его плечи и грудь, сжимая руками ягодицы, втягивая его в себя все глубже. Рассудок оставил Джеймса. Он не представлял такого в самых сумасшедших мечтах.

Они оба словно обезумели. Джеймс подарил жене несказанное наслаждение. Заставил забыть, на каком она свете.

– Джеймс.

Неужели она вообще способна говорить? Он не в силах поднять головы, а она произносит его имя с такой необычайной легкостью! Видимо, ему придется как-то ответить, хотя бы пошевелиться.

Наконец Джеймсу удалось что-то промычать. Но Джесси лишь весело захихикала:

– Я чувствую себя великолепно! Что это с тобой, Джеймс? Я слишком утомила тебя, верно? О Джеймс, ты видел белое сияние? И ощущаешь себя настоящим мужчиной? Будешь ли ты почитать меня до конца жизни?

Джеймс охнул, попытался подняться на руках, чтобы не давить на Джесси своим весом, но тут же снова обессилено рухнул.

– Я что-нибудь придумаю, только дай время.

Джесси обвила его руками, и призналась:

– Я, кажется, пьяна. Не так сильно, как в день свадьбы, конечно, но достаточно, чтобы знать: когда жеребцы покрывают кобыл, те не испытывают такого наслаждения, как я. Когда ты во мне... о... знаешь, если бы я выпила еще бокал портвейна или даже два... наверняка выразилась бы точнее. Или приличнее.

– О приличиях не может быть и речи. Взгляни на себя! Твоя мать прочла бы тебе лекцию. Гленда влепила бы пощечину. А что касается моей матушки... Одному Богу известно, что бы она выкинула.

– Он разговаривает, – объявила Джесси и, засмеявшись, чмокнула его в ухо. – И связно выражает свои мысли! Твое сердце забилось медленнее, Джеймс.

– Думаю, что выживу. Правда, конец был близок, но сейчас я уверен, что все обойдется.

Он умудрился приподняться, глядя в глаза жены, которую знал вот уже шесть лет. Лицо молоденькой когда-то девочки теперь разительно изменилось. Она женщина, и его жена, и он по-прежнему оставался в ней.

– Когда ты приходишь в экстаз, Джесси... ты выглядишь такой ошеломленной, словно надеешься, что происходящее станет повторяться вновь и вновь. И так всегда будет между нами. Тебе было хорошо?

– И тебе тоже. Ты весь мокрый и ужасно стонал.

– Немножко, – согласился Джеймс, целуя ее. – Правда, я изумительный любовник?