Кэтрин Коултер - Наследство Валентины

Светила огромная круглая луна. Сейчас, в конце марта, погода была довольно теплой – лишь легкий ночной ветерок шелестел в ярко-зеленой весенней листве, только что распустившейся на огромных старых дубах, росших вдоль подъездной аллеи фермы Уорфилдов.

Джеймс трусил рысцой на Соубер Джоне, жеребце таком же сером, как оловянная чаша великолепной работы, украшавшая обеденный стол в гостиной, насвистывая при этом английские политические куплеты, с год назад сочиненные Дачесс[2]. Дачесс, иначе говоря, графиня Чейз, одна из английских Уиндемов, была неиссякаемым источником новых и весьма остроумных идей. Впрочем, это неудивительно, если учесть полнейшее безумие Георга IV и невыносимый идиотизм британских политиков, постоянно снабжавших ее невероятно скандальными сюжетами. Кроме того, и мелодия оказалась запоминающейся и, конечно, довольно лихой.

Джеймс улыбнулся, представив, как Маркус Уиндем, граф Чейз и муж Дачесс, лежа в ванне, поет во весь голос куплеты ее сочинения, а горничные, пробегая по коридору мимо огромной хозяйской спальни в Чейз-парк, переглядываются и весело хихикают.

Джеймс легонько потрепал коня по холке. Двадцатилетний жеребец был главной надеждой и опорой конного завода. Его отпрыски участвовали в скачках на четыре мили по всей Америке – от Массачусетса до Кентукки. Соубер Джон был чистокровным породистым конем, настоящим стайером, о выносливости которого ходили легенды. Теперь же его слава жеребца-производителя обошла все племенные фермы.

Яркий лунный свет отражался от белоснежной деревянной ограды, также выстроенной вдоль подъездной аллеи. Племенная ферма и конюшни Уорфилдов были доходным и хорошо управляемым предприятием. Джеймс восхищался ими и мечтал лишь о том, чтобы в один прекрасный день добиться такого же успеха с Марафоном. Особенно нравился ему этот белый бесконечный забор, простиравшийся насколько хватало глаз и исчезавший в темноте за дубовой рощицей. Господи, сколько же сил понадобилось, чтобы выкрасить эту проклятую изгородь! Он подъехал к конюшням, и молодой чернокожий раб выбежал навстречу, чтобы взять у него поводья. Джеймс швырнул ему монету:

– Разотри его хорошенько, Джемми.

За спиной раздался густой хриплый бас:

– Продай мне Соубер Джона.

– И не мечтай об этом, Оливер.

Хозяин и гость обменялись рукопожатием. Волосы старика были еще краснее, чем у соплячки, хотя в отличие от ее косм были пронизаны серебряными прядями и казались такими же серовато-рыжими, как щетка, которой Джеймс каждое утро причесывался. Выцветшие голубые глаза, тоже не похожие на глаза соплячки, – влажно-зеленые, цвета мокрого мха на берегу пруда с грязной водой, в самой середине болот, – пристально смотрели на гостя.

– На сегодняшних скачках у тебя было четыре победителя – и все они от Фра Така. Эта двухлетка Мисс Луиза – она еще долгие годы будет брать первые места, если с ней ничего не случится, конечно. Тебе Соубер Джон ни к чему.

– Да будь он моим, ты бы навсегда остался не у дел, мой мальчик.

– Надеюсь, эта мысль грызет тебя по ночам, не давая спать.

Оливер тяжело вздохнул.

– Я старею. Недуги и без того лишают сна. О дьявол, да будь мне столько лет, сколько тебе, я бы украл Джона, вызвал бы тебя на дуэль и всадил пулю в живот. Но теперь мне остается лишь подвывать и лаять, словно старому беззубому псу.

– Старому псу, который обожает кларет.

Оливер Уорфилд расплылся в улыбке, обнажив потемневший передний зуб, которому скоро предстояло пасть жертвой дантиста.

– У тебя три победителя – не так плохо для новичка в этом деле, и было бы больше, не сломай ногу твой жокей Редкот.

– Он не сломал бы ее, если бы этот мерзавец из Ричмонд Рай не прижал его к дереву.

– Тебе следует раздать своим жокеям пистолеты, Джеймс, некоторые владельцы так и поступают, сам знаешь. Входи, мальчик мой. Где кларет? Мне не терпится немного позлорадствовать. Джесси велела мне как следует над тобой поиздеваться, особенно после того, что ты пытался с ней сегодня сделать.

– Вряд ли это возможно.

– Что именно?

– Пытаться сделать что-то с Джесси. По-моему, она просто смазывает седло клеем, прежде чем сесть. Мне пришлось бы силой ее отрывать!

Джеймс направился вслед за Оливером в большую контору, пристроенную в конце конюшни. Здесь уже горели четыре лампы. В воздухе стояла густая смесь запахов кожи, лошадиного пота, сена и льняного масла. Джеймс полной грудью вдыхал знакомые, любимые с детства запахи. Оливер показал ему на глубокое кожаное кресло, а сам, откупорив бутылку, налил себе и гостю по солидной порции кларета.

– За твою победу, – выдавил из себя Джеймс ненавистный тост.

Оливер прекрасно понимал это, старый ублюдок.

– За мою победу, – подтвердил он, чокаясь с гостем, и осушил залпом едва ли не полбокала. – Много народу было сегодня на скачках? Мне пришлось уехать пораньше. Проклятая подагра с каждым годом становится все подлее.

– Доктор Денси Хулахен, конечно, не раз предупреждал тебя, что кларет вреден при подагре.

– В таком случае тебе нужно выигрывать почаще.

– Черт, не я же виноват в твоей подагре.

– Не ты, так твой проклятый кларет. Стоит мне выиграть, и ты уже тут как тут, да еще и с бутылкой.

– Да, лучшего чертова кларета.

Оливер Уорфилд, широко улыбнувшись, вновь поднял бокал.

– За мою проклятую подагру и твой чертов превосходный кларет. Ну, мальчик, много ротозеев явилось на скачки?

– Довольно много, и среди них немало дам, что само по себе неплохой знак. Пуритане из кожи лезут, чтобы объявить скачки вне закона, но, думаю, здесь у них ничего не выйдет. Таких грешников, как мы, не сосчитать.

– Это верно. Ах, как приятно позлорадствовать! Я всегда после этого чувствую себя лучше. В теплый солнечный день никогда нет недостатка в зрителях. Жаль, что я не высидел до конца.

– И для пущего веселья несколько человек переломали кости, – буркнул Джеймс. – Послушай, Оливер, я лишь немного подтолкнул Джесси. И не пытался по-настоящему сбросить ее. Просто хотел стереть с ее рожицы эту ухмылку.

– А она утверждает совсем другое, но, говоря по правде, Джесс всегда недолюбливала тебя, Джеймс. Не понимаю, почему она так тебя не выносит. Странно, моя девочка ничуть не похожа на ханжу, нет, сэр, только не она. Но вот с самой первой встречи терпеть тебя не может... когда это было? Не меньше шести лет назад. Совсем малышкой была.

– Она в жизни не была малышкой! И в четырнадцать лет особенно – одни ноги да острый язык.

– Что же, наверное, ты прав, – согласился Оливер. – Зато она здорово побила тебя, Джеймс. Джеймс налил себе и ему еще кларета.

– За твою победу, – снова повторил он, зная, что придется еще не раз произнести эти слова, прежде чем вечер окончится.

Господь свидетель, чтобы дожить до этой счастливой минуты, ему понадобится немало кларета.

– Так много побед за все эти годы, – задумчиво произнес Оливер, ослабив галстук.

Возраст давал ему право иногда пофилософствовать, особенно с Джеймсом, молодым и неопытным. Правда, выигрыш куда лучше философии, но и то и другое... о чем еще мечтать пожилому человеку?!

– Тебе, конечно, известно, что конюшни Уорфилдов были построены еще в начале XVIII века моим дедом. Да-да, он как раз приплыл из Бристоля, худой, как палка, от того, что все плавание его выворачивало наизнанку. Приехал всего с одной скаковой лошадью, но полный юношеского оптимизма...

Оливер сделал большой глоток и вздохнул.

– От отца к сыну, от отца к сыну. По мужской линии. А я... только и смог, что наплодить кучу дочерей. Три чертовы девки! Достаточно, чтобы довести до слез любого мужчину.

– Ты говоришь о них, как о кобылах Карла II.

– Нет, они не столь высоко ценятся!

– Может, это начало женской линии Уорфилдов.

– Вряд ли. На что годятся девчонки? Выходят замуж, покидают родительский дом, изменяют фамилии и рожают – детей, а не жеребят. Я не жалуюсь. Таково их предназначение. Погляди на моих женщин. Всего один муж, да и то старше меня. Видел его тощие ножки и огромное брюхо? Весь сморщенный, как прошлогодняя картошка! Я всего лишь покачал головой да сказал Нелде, что она круглая дура, но ее мамаша велела мне не совать нос в чужие дела и заниматься лошадьми. Старый Брамен богат, ничего не скажешь. Что прикажешь делать отцу?!

– Нелда, кажется, счастлива, – не колеблясь объявил Джеймс, покривив душой. – Я видел ее сегодня. Не волнуйся, Оливер, что сделано, то сделано. Наслаждайся жизнью со всеми ее недугами и болячками. Скоро получишь еще одного зятя. Гленда – красивая девушка с хорошим приданым, мужчины так и вьются около нее. О чем тебе тревожиться?

– Ты забыл о Джесси.

– А в чем дело?

Джеймс отхлебнул кларета. Бокалы были старыми, с отбитыми краями, но неплохого качества и когда-то украшали обеденный стол. Наверное, миссис Уорфилд до сих пор свято верит, что они давно уже выброшены на помойку.

– Она повзрослеет, забудет о той чепухе, которой забита ее голова, и захочет стать женой и матерью, как все остальные женщины, только дай ей время.

– Бедняжка. Ей следовало родиться мальчиком. Джесси вся в меня, сплошные гордость, упрямство и ехидство. Даже унаследовала мои рыжие волосы. А что касается веснушек на носу... миссис Уорфилд все твердит, что в этом моя вина, не стоило, мол, ей разрешать носиться по полям и лугам, как дикому жеребенку.

Джеймс ничего не ответил. Обоим было прекрасно известно, что у леди не должно быть ни веснушек, ни обветренных губ.

Оливер Уорфилд мрачно свел густые красные брови.

– Джесси не хочет выходить замуж. Сама сказала мне это на прошлой неделе.

Джеймс совсем притих. Взглянув на почти пустую бутылку кларета, он пожалел, что не принес две.