— Недурные куплеты, не правда ли?

— Да, и мелодия тоже чудесная.

— Вообще-то, — начал он, внимательно разглядывая кончик ногтя на своем большом пальце, как будто там могло быть что-то интересное, — как раз мелодия здесь меня не очень устраивает. Мне кажется, я бы мог придумать что-нибудь получше. Ты ведь знаешь мой особый талант к музыке, особенно когда все дело в том, чтобы подыграть каким-то непристойным стишкам. Хотел бы я познакомиться с человеком, написавшим эту песенку. Мы бы могли стать неплохими партнерами. Он бы писал слова, а я — мелодию. Какая жалость! Такие веселенькие стишки, и такая невыразительная мелодия.

— Ничтожество! Твое зазнайство просто смешно! Эта песенка чудесна, восхитительна, и ее поют повсюду, на всех кораблях Королевского флота. Оставь свою критику, Марк, это просто глупо.

— Но я же не сказал ничего плохого о ней. По моему мнению, она продержится еще не больше месяца. К моему дню рождения ее уж точно забудут. Я и сам уже забыл ее, в особенности мелодию.

Подхватив с инкрустированного столика увесистый фолиант “Тома Джонса”, она запустила им в Марка. Он успел поймать его, заметив:

— Никогда не думал, что “Том Джонс” такой тяжелый. Том с такими яркими поучительными историями брошен в наказание за критику каких-то глупых незначительных куплетиков, доставляющих ничтожное развлечение! Боже, но ведь без четкой ясной мелодии они не запомнятся. Какая жалость, что я не знаю парня, написавшего их. У него нет никаких шансов на длительный успех без поддержки такого таланта, как я.

Став совершенно пунцовой, она блуждала глазами по столу, в поисках другой толстой книги. Не найдя ее, она попыталась стащить с ноги комнатную туфлю, забыв, что она привязана к ее щиколотке лентами. Взглянув вниз, она поняла, что необходимо развязать бант. Но у нее ничего не получилось, кроме уродливого узла. Сев на пол, она изо всех сил потянула ленту, еще сильнее затягивая узел, отчего в бешенстве крикнула:

— Ты свихнувшийся идиот, эти куплеты просто великолепны! Что ты можешь понимать в них?

Он взглянул на нее, сидящую на полу и изнемогающую от ярости. Это была уже не мелодрама, а водевиль: вместо ботинка со шпорой — комнатная туфля. Вновь сосредоточив внимание на своем ногте, Марк заговорил, растягивая слова, нудным, неестественным тоном, стараясь еще сильнее раздразнить ее:

— Я слышал много подобных куплетов с одним и тем же недостатком. Да, они далеки от совершенства.

— Ты знаешь много таких куплетов? Невозможно! Ты не в состоянии запомнить и одного целиком, глупый идиот. Спирс — другое дело.

Марк игнорировал ее замечание.

— Я все подумываю, не отправиться ли мне к Хукэму и не попросить ли у него адрес этого Кутса? По-моему, он должен понять, что мое предложение станет самым настоящим подарком для этого парня. Что скажешь, Дукесса? Ах, какой упрямый узел, никак не поддается. Может быть, хочешь, чтобы я помог тебе? О, я вижу, ты принялась уже за другой. Какая сообразительность! Да, гнев прекрасен, но его необходимо выпустить наружу. Что было бы с нами, если бы мы копили его в себе…

Распустив бант на другой ноге, она стянула туфлю и, вскочив, бросилась на Марка.

Он смеялся, когда она колотила его мягкой комнатной туфлей по груди. Когда же ему надоела эта игра, он, держа ее руки, сказал:

— Может быть, мне написать этому парню Кутсу? Пусть он знает, что есть человек; который хочет и может обеспечить ему успех. По-моему, он должен просто второй раз родиться при этом известии, как считаешь?

— Черт побери, да что ты все заладил: парень, парень, — возможно, он вовсе никакой не парень — это когда-нибудь приходило в твою больную голову? Нет? По-твоему, ум и воображение — это качества, которые присущи лишь мужчинам, не так ли?

— Ну, разумеется, радость моя. Хотя ты и не какая-нибудь заурядная, а прекрасная и очень изящная женщина. Но тем не менее ты всего лишь женщина. Ты ведь сама в восторге от стихов этого Кутса, но никогда не решишься писать подобное, потому что только мужчина может придумывать стоящие песни. Этот Кутс способный малый, хотя и не совсем в ладах с музыкой.

Марк вдруг расхохотался. И тут Дукесса успокоилась.

— Ты знаешь.

— Знаю что?

— Все о Кутсе.

— Боже, ну, конечно, простофиля! Как же тебя легко поддеть! — Перестав смеяться, он вдруг так крепко прижал Дукессу к себе, что у нее чуть не хрустнули ребра. — И я очень, очень горжусь тобой.

— Но я вполне могла убить тебя, швырнув томом “Тома Джонса”.

— Да, ты могла бы расколоть мою голову как орех.

— Прекрати насмехаться надо мной, Марк.

— Да, сейчас, подожди, я постараюсь. Однако согласись, ты заслужила этот спектакль. Почему ты не захотела поделиться со мной своим успехом? Можно было сделать это еще в мой первый приезд в коттедж “Милый Крошка”. Какая была необходимость выслушивать мои обвинения? Ведь я заподозрил тебя бог весть в чем! Ты же вполне могла гордиться своим заработком. Признайся, ты наверняка и сейчас что-нибудь сочиняешь?

— Да, но у меня возникли затруднения.., с мелодией, да, со словами все хорошо, они сразу нашлись и встали в нужном порядке, но мелодия, она постоянно ускользает от меня.

Взяв за подбородок, он поцеловал ее, потом, чуть отстранившись, залюбовался лежащими на ее груди жемчужинами. Марк никак не мог решить, что прекраснее — переливы драгоценного украшения или белизна кожи Дукессы.

— Пожалуй, — продолжила она, — мы можем пойти сейчас к фортепьяно, чтобы ты попробовал подобрать мотив к такой, например, фразе: “Я никогда не позволю тебе забыть меня, никогда”.

— Согласен, — сказал он и, посадив ее на стол, надел на ногу туфлю, после чего старательно завязал бант. — Ты сама развяжешь узел на другой ноге или предпочитаешь, чтобы это сделал я?

— Думаю, у тебя это лучше получится.

* * *

Было очень поздно. Дождь, в конце лета уже по-осеннему холодный, нудно барабанил в стекла. Они сидели Перед догоравшим камином, сочиняя куплеты о Наполеоне и его фаворитках. Дукесса поклялась, что эта песенка никогда не перелетит порог ее спальни.

Неожиданно раздался стук в дверь. Марк выругался. В комнату вошла Антония с серебряным подносом в руках.

— Боже, — вскрикнула Дукесса, — зачем ты здесь? — Небольшой сюрприз от Баджи. Он сказал, что вы оба должны выпить это. Кажется, здесь какой-то наркотик. Я подслушала, как Баджи шептался со Спирсом. Мне бы он, конечно, не сказал. Баджи стало очень неловко, когда он понял, что я кое-что подслушала.

— Наркотик? — переспросил Марк, еле сдерживая улыбку.

— Да. Когда я начала расспрашивать, он сдался и ответил, что это афродизиак, но я опять ничего не поняла. Больше он не стал объяснять, только попросил отнести поднос вам. У Спирса при этом было такое странное, напуганное лицо… Очевидно, мне нельзя было слышать то, что говорил Баджи. Как это забавно! Знаешь, Марк, Фанни чуть не вырвала у меня этот поднос. Она сама хотела принести его, чтобы перекинуться с тобой парочкой взглядов, но я не разрешила ей.

— Спасибо, Антония, — сказал Марк.

Взяв от Антонии поднос, Дукесса поставила его на столик, фыркнув:

— Пахнет шоколадом, но здесь есть какая-то незнакомая примесь. Что-то фантастическое вроде истолченных ногтей с ножек улитки.

— Ах, да, еще Баджи сказал, что ты должна выпить это и стать попроще. Он сказал, что ты знаешь, о чем идет речь.

— Стать попроще. Да, Антония, я знаю. Спасибо тебе, отправляйся в постель.

Когда Антония вышла, Марк, взяв себе одну чашку, другую подал Дукессе:

— За нас, ноготки на ножках улиток и нашего наследника. Да, и еще за старания Баджи!

— За наследника, за наследника! — сказала она, делая глубокий глоток. — Как прекрасно звучит это слово!

Они чуть ли не мгновенно заснули. Ее голова уткнулась в его шею.

* * *

Яркий утренний свет бил в глаза. Странно, но она не могла их открыть.

— Хелло, Дукесса, наконец-то и ты приходишь в себя. Твой дорогой муж уже давно проснулся, хотя и не очень хорошо себя чувствует, в чем виноваты головная боль и я. Он бы охотно убил меня, если бы не были туго стянуты крепкой веревкой его руки и ноги. Твои путы не столь сильны. Я не хотел причинять тебе боль, ты не должна уж очень страдать.

Ничего не понимая, она уставилась на Тревора:

— Что происходит? Где мы? Что ты здесь делаешь?

— Начнем с того, — сказал Марк со спокойствием, напугавшим Дукессу, — что этот негодяй подсыпал что-то в шоколад, который нам вчера принесла Антония.

— Да, в шоколад было что-то подсыпано, но готовил его Баджи… — растерянно проговорила Дукесса.

— Разумеется, Баджи. Он же и добавил туда опий. Все, как мы с ним запланировали, — ответил Тревор. — Ты ничего не замечала, потому что привыкла полоскать себе мозги всякой благородной романтикой. Но неужели ты нисколько не удивилась, когда, вернувшись из разведки, в которую ты его отправила, он доложил, что все американские Уиндемы в Лондоне? Нет? Какая жалость! Это очень, очень плохо для тебя. Удивляюсь, как вам вообще удалось выжить в тот памятный день, когда прозвучало столько выстрелов. Три пули угодили в ваши проклятые тела, но вы справились с этим.

— Ты никудышный стрелок, — сказал Марк. Тревор очень медленно повернулся и тут же, очень резко, ударил рукояткой пистолета по плечу Марка.

— Прекрати это, подонок! — крикнула Дукесса, натягивая веревки на запястьях так, что они врезались в них. Не чувствуя боли, она продолжала кричать.

— Не надо, Дукесса, — сказал Марк, — со мной все в порядке. Успокойся, любовь моя.

Тревор отошел от него, усаживаясь на перевернутый кверху дном ящик.

— Что за бравый герой! Ты не согласна, Дукесса? Твоему мужу следовало бы понять, на чьей стороне сейчас сила. Он никак не хочет примириться с тем, что проиграл. Он не привык терять и проигрывать. О, не смотри на меня с такой ненавистью, Дукесса! Слушайся своего мужа и веди себя спокойно. Очень жаль, но у меня не было другого выбора.