— Но вы должны быть осторожны, Баджи. Наверняка это довольно грубый человек. Вряд ли он умеет вести себя как джентльмен. А если он действительно замешан…

— Ничего, я найду к нему подход, — небрежно оборвал ее Баджи, решив вдруг переключиться на другую тему. — Возможно, это некстати, дорогая, но вам очень идет это платье цвета зеленого яблока. Оно так дивно оттеняет ваши замечательные волосы.

— Спасибо, Баджи, — ответила Мэгги, усмехаясь.

— А я, — критически заметил Спирс, — предпочел бы увидеть на вас что-нибудь бледно-желтое. Зеленое смотрится слишком резко, я люблю более мягкие тона, мисс Мэгги.

Сэмпсон, бросив в ее сторону мимолетный взгляд, сказал:

— Не понимаю, при чем тут цвет ее платья. Что в этом такого важного для вас?

Мэгги рассмеялась, выходя из комнаты, как всегда, взбивая на ходу красные кудри. Она мимоходом небрежно заметила:

— А знаете, Сэмпсон прав. Сейчас неподходящее время для кокетства и комплиментов. Я иду к Дукессе. Возможно, граф позволит мне сегодня вымыть ей голову. Кстати, вы заметили, как он изменился к ней? Просто не отходит от ее постели.

— Граф, — сказал Спирс, — наконец-то понял, как ему повезло с женой. В последние три дня он стал совсем другим, я с удовольствием наблюдаю за ним.

— Никакого чуда здесь нет, — заметил Баджи. — Его просто перевернуло все случившееся с Дукессой. Проклятие, почему она потеряла ребенка? Ведь ранение было довольно легким?

— Этот мерзавец все же сумел нанести непоправимый удар, мистер Баджи, — сказал Спирс. — Счет пока идет в его пользу. Бедняжка, она так этим подавлена, еще и не перестает без конца проклинать себя за то, что оказалась недостаточно крепкой, чтобы выносить этого ребенка. Ну как она может быть в этом виновата?

После продолжительной паузы Спирс подытожил с глубокомысленным видом:

— Я думаю, надо посоветоваться с миссис Уиндем. Я непременно побеседую с ней. Она чертовски умная женщина.

Спирс нашел Патрисию Уиндем лежащей на бледно-голубом обюссонском ковре в центре Зеленой гостиной. Глаза ее были уставлены в потолок.

— Мадам!

Она медленно повернула к нему голову и улыбнулась.

— Спирс, иди сюда и помоги мне подняться. Надеюсь, ковер чист… Миссис Эмери — настоящий тиран. У нее всегда все в порядке. Благодарю. — Встряхнув свои пышные юбки, она насмешливо заглянула ему в глаза.

— Могу я спросить, что вы делали здесь, лежа на полу, мадам?

— Спросить ты можешь, но я не скажу, по крайней мере теперь, Спирс. Где мой сын?

— Возможно, он у Дукессы или отдает Мэгги какие-нибудь распоряжения, касающиеся ее госпожи.

— Ах, как он мил, мой сладкий мальчик!

Эти слова вызвали какой-то странный звук в горле у Спирса.

— Да, мадам, “сладкий” — это весьма подходящий эпитет для его сиятельства.

— Что-нибудь не так, Спирс?

— Я.., гм.., лишь хотел спросить вас, мадам, кто, по-вашему, должен нести ответ за все случившееся в этом доме?

— Но.., я совсем ничего не знаю, Спирс.

— Но что-то вы ведь должны знать, мадам?

— О да. Мне известно чуть больше, чем ничего. Впрочем, не исключено, что вскоре мне и удастся отчасти разобраться в тайнах этого дома.

— Я понял вас, мадам. Возможно, вы хотели бы выслушать чье-нибудь суждение по поводу всего этого, прежде чем составите собственное?

— Ваше, например?

— Именно так, мадам.

— Но не теперь, Спирс. Извини, но я еще не совсем готова. Позволь мне пока взглянуть на моего дорогого мальчика. Ты сказал, что он у Дукессы? Бедная девочка! Потерять , ребенка — как она, должно быть, подавлена!

Ее дорогой мальчик кричал во всю силу легких, когда она подходила к комнате. Она слышала его голос еще футов за двадцать от спальни Дукессы. Открыв дверь, Патрисия увидела Дукессу стоящей возле постели. Она держалась за головку херувима на одном из углов спинки кровати и казалась довольно слабой.

— Марк, — очень мягко и покорно, что понравилось Патрисии, говорила Дукесса, — не надо так беспокоиться, ради всего святого, со мной все в порядке.

— Ты поклялась мне, что останешься в постели, черт побери! Только взгляни на себя в зеркало — вся бледная, дышишь тяжело, как рыба, выброшенная на берег, потная, словно загнанный зверек, и еще смеешь вылезать из постели!

— Мой дорогой! — вмешалась Патрисия Уиндем, подходя поближе. — Не надо так кричать, ты совсем запугаешь Дукессу. И что ты такое говоришь, она выглядит совсем неплохо. Хотя и в самом деле, дорогая, чем тебе не нравится уютная постель?

— Я так и знала, что вы примете его сторону.

— Ах, но что же еще остается матери?

— Посмотри, как она ожила, мама. Решила сделать пятнадцать шагов до ширмы, чтобы воспользоваться своим ночным горшком. Как будто нельзя было позвонить прислуге. Я не желаю, чтобы ты так поступала, Дукесса. Немедленно, сию же минуту забирайся назад в постель.

— Да, Марк. Именно это я и хотела сделать, когда ты вдруг влетел в комнату и начал кричать на меня, словно сумасшедшая сова.

— Сумасшедшая сова? Боже, ты еще даже не в состоянии связно мыслить. Но неужели ты уже успела воспользоваться своим горшком?

— Да, Марк. И я вполне благополучно добралась обратно. Патрисия Уиндем слегка прокашлялась.

— Все это замечательно, дети мои, мне очень нравится тема вашей беседы. Но оставим наконец в покое этот горшок. Давай, Дукесса, я помогу тебе.

— Ах, оставь, мама. — Марк подошел к Дукессе и, подняв ее на руки, сделал два недостающих шага до постели.

Боль в сквозной ране уже дня четыре как не беспокоила ее, по крайней мере она уже не мешала лежать на спине.

— Больше никуда не вставай, а то это кончится плохо для тебя, — тоном, не допускающим никаких возражений, сказал Марк.

— Нет, даже интересно, что же ты сделаешь, если я все-таки встану, Марк?

— Посмотрите, как она осмелела! Не знаю, что именно я сделаю с тобой, но в любом случае тебе это чрезвычайно понравится, впрочем, так же, как и мне.

— Я не совсем понимаю, как при помощи такой угрозы ты хочешь заставить меня подчиниться.

— Мои дорогие, не могли бы вы на время оставить все эти супружеские вольности? Это не очень подходит для материнских ушей. В моих мечтах Марк по-прежнему остается маленьким мальчиком — солнечным и чистым. Успокойтесь! Баджи просил передать вам, что ленч подан. Почему бы нам всем не сесть за стол и не насладиться комфортом и благонамеренной скукой?

— Мой Бог! Чем-чем, мама?

— Скукой, мой дорогой. Она вполне подходит дамам моего возраста, разве не так?

— Какой вздор! — сказал Марк, подставляя своей матери изящное французское кресло прошлого столетия. — По-моему, ты даже еще более рискованная и взбалмошная, чем красноволосая Мэгги.

— Ах, Мэгги. Она и в самом деле занятная. Внезапно раздался голос Спирса:

— А не соблаговолит ли мадам рассказать своему сыну, что она делала в Зеленой гостиной, лежа на обузонском ковре?

— Надо же, а я так надеялась на вашу скромность, Спирс. Вы очень разочаровали меня. Нет, Марк, моя поза на полу не должна интересовать тебя.

— Вот еще, — сказал Марк. — Отвечай немедленно, какого черта ты делала лежа на спине, может быть, медитировала?

— Мой дорогой мальчик, это тебя совсем не касается. Дукесса рассмеялась.

— Благодарю вас, мэм. Вы приняли огонь на себя, я могу отдохнуть от него.

— Если ты съешь завтрак, а потом вздремнешь немного, я позволю Мэгги вымыть твою голову.

— А все остальное?

— Я вымою все остальное сам.

— Но, Марк, ты не умеешь, я не…

— Не волнуйся, я справлюсь.

Патрисия Уиндем удивленно распахнула глаза:

— Нет, пощадите меня. Это уж слишком для моего чистого солнечного мальчика.

Дукесса уже знала, что ей придется пройти через все это. Марк никогда не говорил ничего просто так. Он старался обращаться с ней очень нежно, прикосновения его пальцев казались ей легче солнечных лучей, играющих в кроне клена за окном. Но она чувствовала стеснение из-за нелепых повязок между ног и все еще продолжающихся кровяных выделений. Может быть, он хоть эту часть тела оставит в покое? Он обращался с ней так, будто она была неодушевленным предметом, спокойно поворачивая ее, снимая сорочку. Его прикосновения не были похожи на любовную ласку, казалось, он задался лишь одной целью: как можно аккуратнее и осторожнее вымыть ее тело. Но когда, стащив сорочку, он увидел ее грудь, все его благие намерения рухнули. Голубые глаза Марка потемнели от страсти, а скулы заострились.

— Кажется, я забыл, как притягательно ты всегда действуешь на меня. Да, я столько раз раздевал и одевал тебя за время болезни, мыл и протирал, опускал в ванну с ледяной водой! Но теперь, когда ты в сознании, все кажется по-другому; я не могу оставаться спокойным, глядя в твои глаза. В них уже сквозит не усталость больного, а женское смущение. Это лишает меня равновесия. Не дергайся. Я должен старательно промыть каждую складочку твоего прекрасного тела.

Разбинтовав, он осторожно мыл ее живот, стараясь не задевать и не мочить ранки над левым боком. Закончив с животом, его рука с намыленной губкой скользнула ниже.

— Пожалуйста, не делай этого, Марк. Мне очень неудобно, и я не могу…

— Успокойся, кровотечение почти прекратилось. То, что сейчас, — это совершенно нормально и вовсе не означает, что не надо мыться. От прикосновения моих рук ты не умрешь. Пожалуйста, доверься мне.

Дукесса старалась увернуться от его пальцев, которые вдруг стали дрожать, дыхание ее заметно участилось, щеки порозовели, в глазах стоял немой вопрос. Марк с улыбкой подумал:

«Почему бы и нет?»

Его пальцы становились все более настойчивыми… Она столько страдала, разве он не в состоянии доставить ей немного удовольствия? Наконец ее тело прогнулось, и он закрыл ее рот своим. Сладострастный крик Дукессы прозвучал уже у него во рту.

— О, дорогой!

— Тише, Дукесса, я еще не успел вымыть твои очаровательные ножки.