— Матерь Божья, какой ты прекрасный! Иди ко мне.., скорее!

Медленно, как будто не видя ее сумасшедшего нетерпения, он опустился рядом на колени.

— Я хочу еще сильнее распалить тебя с тем, чтобы еще более обострить и продлить наше наслаждение…

Она вскрикнула и прогнулась под ним.

Медленно, не отрывая глаз от ее лица, Марк ласкал ее грудь, затем живот. Неожиданно он проник в нее. Его пальцы исследовали каждую складочку ее тела. Сладостные волны окатывали Дукессу, заставляя постанывать от наслаждения. Она сжимала руками его бедра, ягодицы, изнемогая от удовольствия. Плоть ее была перевозбуждена, и, когда он наконец, убрав руку, вошел в нее, заполняя все ее лоно, она болезненно вскрикнула, испытав мгновенный, мучительно-сладостный оргазм.

Он ритмично двигался в ней, вызывая трепет каждой частички ее существа. Постепенно его движения становились все более резкими. В полумраке комнаты она всмотрелась в его лицо — закрытые глаза, заострившиеся скулы. Обведенные темным горячечным румянцем его черты, казалось, были искажены какой-то странной болезненной судорогой. Внезапно выкрикнув какие-то ругательства, он резко вышел из нее. Ничего не понимая, Дукесса смотрела на Марка, сидящего на коленях у нее между ног, и на его семя у себя на животе.

Недавнее сумасшедшее наслаждение казалось ей теперь холодной золой в нетопленном камине.

Обида как будто сковала ее всю. Дукесса не могла ничего сказать ему.

Марк встал.

— Сейчас я достану носовой платок.

Закрыв глаза, она повернулась на бок, сжимая ноги вместе.

— Только не надо слез и упреков, Дукесса. Разве ты не получила наслаждение? Уверен, ты имела его сверх всякой меры. Теперь ты поняла, что я имел в виду, говоря, что намерен строго контролировать отношения с тобой? У тебя не будет детей от меня! Все. Теперь можешь вставать и одеваться.

Марк бросил платок рядом с амазонкой. Дукесса смотрела, как спокойно и легко он одевался, не обращая на нее ни малейшего внимания, как будто потерял к ней всякий интерес. Она, смотрела на его руки, с чувственными длинными пальцами, которые еще недавно проникали в самые интимные уголки ее тела, заставляя сходить с ума от невыносимого наслаждения. Дукесса устало закрыла глаза… Боже, каким же теперь он был жестким и уверенным в себе. Очень медленно она села, подняла сорочку и натянула через голову. Уставившись на превосходное испанское седло, лежавшее в углу, Дукесса вдруг сказала:

— Сегодня ужин готовит Баджи. Марк глянул на нее в изумлении. Никаких слез и упреков. Одна лишь демонстрация спокойствия и отстраненности.

— И что же нас ожидает? — решил он поддержать ее тон.

— Жареный ягненок в абрикосовом соусе. Он держал его под абрикосами целый день.

Марк усмехнулся, натягивая свой сюртук для верховой езды.

— Еще будет вишня и миндальный пирог. Его так любила моя мама! Потом — бисквиты со смородиной в сахарной пудре.

Марк поймал себя на мысли, что любуется своей женой. Она сидела на амазонке со скрещенными ногами, в сорочке, едва доходящей до бедер. Какой дивной формы были ее беленькие ножки! Ее прическа почти не растрепалась, коса была плотно уложена на затылке. Боже, как же она хороша! У Марка трепетно забилось сердце. Почему Дукесса так странно реагировала на его оскорбления? Хотя чему удивляться? Спокойствие и выдержка — ее обычное состояние; теперь ко всему этому прибавилась, кажется, еще и покорность.

Сколько же это может продолжаться? Ему вдруг стало скучно и захотелось разбить ее оцепенение.

— Тебе не кажется странным говорить о рецептах Баджи в такой момент?

— О чем же я должна говорить, по-твоему?

— Мне хочется знать, где твой прежний холодный и высокомерный вид, почему он вдруг нарушен этим расслабленным сюсюканьем о кулинарных рецептах?

— Я заговорила о них, лишь чтобы нарушить неловкое молчание. Так о чем же ты хочешь, чтобы я говорила?

— Я хочу, чтобы ты говорила обо мне, о том, как я обошелся с тобой, что ты получила от меня и что дала мне, как тебе было хорошо со мной.

Она смотрела куда-то поверх его плеча.

— Ты знаешь, как засахаривают китайские яблочки и сливы?

— Нет, этого я не знаю.

— Ты не должен забывать, что правильно приготовленная еда — это своего рода лекарство. Баджи знает очень много разных диет: что и как надо принимать в зависимости от определенного заболевания…

— Замолчи, — сказал он, приподнимая ее подбородок. Марк поцеловал ее очень нежно, без всякой страсти, и ей пришлось подавить в себе опять возникшее томление. Дукесса ненавидела себя за такую несдержанность и злилась, что Марку удавалось разжечь в ней желание мгновенно. Наконец он оставил ее.

— Одевайся, кажется, все конюхи уже поняли, что здесь происходит. Давай, я помогу тебе. Надо снять солому с волос, вот так. Полагаю, мне следует забрать этот носовой платок, чтобы он не напоминал тебе о разнузданных минутах страсти в конюшнях, где ты вела себя как кобылица, которую покрывает жеребец.

И тут вдруг что-то в ней взорвалось. Дукесса почувствовала возрастающую ярость. Никогда в жизни она еще не испытывала такого гнева. Ей казалось, что сейчас взорвется все ее спокойствие и невозмутимость, все то, что она сдерживала в себе с девяти лет, с того дня, когда подслушала разговор двух служанок. Дукесса как будто снова видела этих двух женщин, судачивших о ней и ее маме; вновь ощутила себя маленькой и незащищенной перед ненавистью графини. Презрение графини убивало, душило ее, нависая даже сейчас над ней каким-то мрачным покровом. Это было невыносимое чувство.

Потом она вспомнила тот момент, когда Марк назвал ее Дукессой и как все охотно стали называть этим именем ее, маленькую, невероятно гордую и независимую девочку. Уже тогда она почувствовала себя прекрасной розой из сада своей матушки, осознала свою силу и умение влиять на окружающих. Как недавно признался ей Марк, ему и в голову не приходило, как Дукесса могла чувствовать себя в детстве незащищенной.

Разве теперь она уже не Дукесса? Необходимо что-то предпринять, прямо сейчас, немедленно! Ее нервы были обнажены и натянуты до предела.

Она наблюдала, как Марк прошелся по комнате и потом уселся на стул в надменной позе, вытянув ноги в сапогах и скрестив на груди руки.

— Одевайся! — приказал он. — Ты должна показать мне свое женское искусство обольщения, я хочу увидеть, насколько ты талантлива в этом. Одевайся не спеша, кокетливо поворачивая головку, призывно покачивая бедрами, приподнимая грудь в вырезе лифа. Давай, соблазняй меня. Ты способна на такие вещи, Дукесса?

Она неотрывно смотрела на человека, которому отдала себя, которому дала богатство и право продолжения рода Уиндемов. Но вместо благодарности он вел себя с ней как тиран, дикарь. Никогда раньше она не предполагала, что одно человеческое существо может так унижать другое. Он считает ее по-прежнему ничтожным бастардом, над которым можно издеваться как угодно и который обязан с покорностью сносить все унижения.

Странно улыбаясь, она осматривалась в комнате, отыскивая какой-нибудь тяжелый предмет. Если бы здесь оказалось ружье… Вдруг ее взгляд упал на хлыст. И уже через мгновение, схватив его, Дукесса бросилась к Марку, безумно крича:

— Проклятый ублюдок! Думаешь, я позволю тебе безнаказанно унижать меня?! Или считаешь, что тебе все позволено?! Я ненавижу тебя, слышишь, Марк… Никогда тебе больше не удастся надругаться надо мной! Никогда!

Размахнувшись, она резко хлестнула его. На какой-то миг Марк замер, не веря словам, которые сорвались с ее языка, не чувствуя боли от удара. Он не мог поверить, что эта разъяренная бешеная тигрица — Дукесса, женщина, которую он знает уже десять лет.

— Желаешь, чтобы я соблазняла тебя, прыгая и откалывая разные забавные штуки, мой хозяин, мой повелитель? — кричала она, запыхавшись, размахивая перед ним хлыстом. — Проклятый ублюдок! — Она снова хлестнула его, и он увидел дыру, на сюртуке и рубашке.

— Довольно, черт побери! — крикнул он, отскакивая в сторону. — Что вдруг случилось с тобой? Всего минуту назад ты была спокойная и покорная, как глупая корова.

— Не смей называть меня глупой коровой, самодовольный дурак, — крикнула она, вновь стегнув его хлыстом. Он хотел броситься на нее, но она ловко отскочила в сторону и еще раз хлестнула его, рассекая одежду.

Марк не мог поверить в реальность происходящего.

— Прекрати, Дукесса! — кричал он голосом невероятно резким и властным. — Еще один удар, и ты горько пожалеешь об этом.

— Ты заслужил это, и я засеку тебя, глупый, неблагодарный болван. Боже, думать, будто я спасла тебя! Я буду бить тебя, пока ты не упадешь передо мной на колени. — Заметив в углу упряжь с металлическими заклепками, она схватила ее и со всей силы ударила его по голове. Раздался клацающий звук металла. — Вот что тебе нужно, вот что ты заслуживаешь! — в исступлении кричала она.

Какое-то мгновение Марк еще продолжал изумленно смотреть на нее, прижимая руки к голове, а потом вдруг рухнул к ее ногам как подкошенный, потеряв сознание.

Дукесса почувствовала себя могущественной амазонкой. Опустившись на колени, она послушала его сердце. Это были обычные ровные удары. “С ним все в порядке. Проклятый ублюдок!” — подумала она, отбрасывая упряжь.

Дукесса поднялась и быстро оделась. Выходя, она улыбнулась, несмотря на ужасное настроение и плачевное состояние, бросив последний взгляд на его изорванные в клочья сюртук и рубашку.

Начал накрапывать дождь, небо закрывали грозовые облака, и ветер раскачивал ветви лип и кленов. До ночи еще было далеко, но на улице было почти темно. “Похоже на ночь Бельтана, которую описывал монах”, — подумала она и вдруг рассмеялась, закидывая голову и ловя губами капли дождя, растекавшиеся по ее лицу и блестящей черной косе, закрученной вокруг головы. Она чувствовала себя теперь хозяйкой положения.

Глава 17

Дукесса сидела в Зеленой гостиной, в камине пылал огонь, и тяжелые драпировки на окнах были опущены. Она чувствовала себя очень одинокой в этот предсумеречный час. Мысли ее витали вокруг Марка. Что с ним теперь? Пришел ли он уже в себя? Возможно, как раз в этот момент он возвращается в дом… Не выйти ли ему навстречу? Нет, увидев его, она сразу рассмеется ему в лицо. Уж лучше оставаться здесь, у камина, наслаждаясь теплом и покоем.