– Но вы могли бы спросить об этом у вашей матери.

– Ни за что на свете. Моя мама была их первенцем, она и мысли не допускала, что именно она и явилась причиной столь невероятного бракосочетания. Она родилась во время их свадебного путешествия – потому и не было никаких кривотолков на этот счет.

– Ах, Mémère, вы смеетесь надо мной. По-вашему, эту историю мне следует рассказывать своим детям?

– Только когда они станут достаточно взрослыми, любовь моя. И получат право судить обо всем самим. Нельзя забивать детям голову одними романтическими россказнями, Мари. Рано или поздно им придется столкнуться с реальным миром, и тогда им придется очень туго. – В эту минуту Анна-Мари казалась очень старой.

– Mémère, расскажите мне о других владелицах шкатулки. Веер принадлежал Мари-Элен, а перчатки чьи? А медальон?

– Деточка, хватит на сегодня. У меня просто раскалывается голова. Позови Валентин. Мне, пожалуй, лучше прилечь.


Оставшись в гостиной одна, Мэри снова посмотрела на портрет. Надев на запястья браслеты, она приложила ладони к изображенным на холсте. Они казались неотличимы.

– Спасибо за браслеты, – сказала она своей прапрабабушке. – Ах, что же это я, – спохватилась она, – даже не поблагодарила бабушку. Это первое, что надо сделать утром.

Мэри долго сидела в кресле, глядя на портрет. Время от времени она переводила взгляд на собственные руки в браслетах, на свои длинные, тонкие пальцы. Теперь она уже никогда не будет стыдиться их.


Наступил июнь, и жара усилилась. Она нависла над городом пеленой тяжелых облаков, которые, казалось, прижимали горячий воздух к земле, упорно отказываясь излиться дождем, который мог бы принести хотя бы кратковременное облегчение.

Мэри совсем забыла, как изнурителен и мучителен продолжительный влажный зной. Она начала жалеть о том, что они с бабушкой так опрометчиво затеяли коренную переделку в доме летом. Беспокоило ее и состояние бабушки, которая все больше и больше времени проводила в своей затемненной комнате, спасаясь от духоты мокрыми полотенцами и лекарствами.

По словам Валентин, летом бабушке всегда становилось хуже. Ей было трудно дышать спертым, гнилостным воздухом, и она чаще прибегала к настойке опия.

Мэри решила немедленно переговорить с Жюльеном.

– Пока она еще пребывает в этом мире и в состоянии слушать нас, ее надо поскорей вывезти из города, – сказала она ему. – Мне кажется, я еще способна договориться с ней. Но может статься, пройдет неделя, и мы опоздаем, она будет невменяема.

– Элеанор с детьми отдыхают в нашем доме на заливе. Завтра мы отвезем туда Maman.

– Это Можете сделать вы с Валентин. Мне нельзя уезжать из города, Жюльен. Слишком много работы в связи с переустройством дома. И кому-то надо следить за всем этим.

Жюльен пытался ее переубедить, но Мэри упорно стояла на своем. Раз дело начато, его нужно закончить. Однако Мэри понимала его тревогу по поводу того, что она останется одна, и уступила, согласившись, чтобы ее младший дядя Бертран переехал на это время в свои бывшие апартаменты в доме, чтобы в случае необходимости ее было кому защитить, да и вообще, чтобы ей не было одиноко.

У Мэри были определенные основания полагать, что Бертран не будет торчать все время дома, мешая рабочим.

На следующий день она проводила пребывающую в наркотическом забытьи бабушку, поцеловав ее на прощанье и пообещав приехать к ней, как только работы по дому будут завершены.

Затем она отправилась домой, чтобы внести кое-какие изменения в порядок работ. Теперь, когда отпала необходимость соблюдать тишину в часы отдыха Mémère, дело можно было ускорить. Интерес, который Мэри проявляла к переустройству поначалу, постепенно целиком захватил ее. Она и думать забыла о жаре. Ей нравилось перебирать образцы тканей и материалов, это как-то возмещало ей потерю домика в Кэрролтоне. В конце концов ей пришлось сдать домик в аренду, потому что времени заниматься им у нее совершенно не было. А жаль, она скучала по нему. Ведь он был ее творением.


Вопреки ожиданиям Мэри Бертран Сазерак проводил много времени дома. Его совершенно не смущала царящая суматоха: мебель то вносили, то выносили, занавеси и шторы сегодня развешивали, а завтра снимали опять, повсюду непрерывно сновали или висели на стремянках маляры и обойщики. Когда Мэри извинилась перед ним за беспокойство, Бертран лишь рассмеялся:

– Дорогая моя, каждый развлекается по-своему. Вероятно, для вас, женщин, вся эта возня с нарядами и устройством дома – излюбленное времяпрепровождение.

Сам он, по его словам, проводил время, как и подобает истинному джентльмену-креолу: то заглянет в кофейню поболтать за чашечкой кофе о том о сем, то на биржу – поинтересоваться, не поднялись ли акции, то на аукцион – перекинуться парой фраз с приятелями, то в бар – опрокинуть стаканчик-другой или просто пообедать; нельзя забывать и про парикмахера – стрижка, бритье, маникюр; портных, сапожников, шляпников, магазинчики, где всегда бывают наимоднейшие трости и шпаги; кроме того, он берет уроки фехтования, а также любит понаблюдать, как дерутся другие, регулярно бывает в театре, опере, на петушиных и собачьих боях, а весной и на скачках; в сезон надо появляться на каждом приеме, вечере, званом обеде и балу, посещать время от времени публичный дом и, конечно же, игорный. Собственно, там он и проводил большую часть времени – в закрытых частных клубах и номерах-люкс общественных клубов, в залах лото, которые имелись в каждом районе города. По уверениям Бертрана, игра была основным занятием всех новоорлеанских мужчин.

– Сами видите, – заключил Бертран, – я день и ночь тружусь как пчелка. И тем не менее имею репутацию бездельника и бонвивана. А между тем, вся разница между мной и, скажем, Жюльеном, который каждый день отправляется в свой банк, или Роланом, который не вылезает из своей брокерской конторы по продаже хлопка, – кстати, я никогда не мог понять, что в этом интересного, – в том, что, в отличие от них, я каждый день меняю места своих занятий.

Обычно Бертран обедал с Мэри. Они устраивались во дворике, приоткрыв внешние ворота, чтобы ветерок гулял туда-сюда.

И в один прекрасный вечер этот ветерок принес к ним Филиппа Куртенэ.

– Мне казалось, что мы договорились встретиться у Хелетта и перекинуться в фараон, – удивился Бертран. – Садись, выпей с нами кофе.

Филипп поклонился Мэри:

– Бонжур, мадемуазель Макалистер.

Мэри протянула ему руку:

– Рада тебя видеть, Филипп. Ради Бога, отбрось все эти церемонии. Садись и зови меня Мэри, как прежде.

Филипп с горячностью пожал ее руку:

– Я тоже очень рад видеть тебя, Мэри.

– А я и не знал, что вы давние друзья, – сказал Бертран. – Может, вы хотите побыть вдвоем, а я вам мешаю?

– Вот уж нет, – буркнула Мэри. Филипп уставился на свои ботинки. Бертран хмыкнул.

– Схожу-ка я к себе за сигарами. – И прежде чем Мэри успела что-то сказать, он удалился.

– Извини его, Филипп, – сказала Мэри. – Ты же знаешь Бертрана. Надеюсь, он не смутил тебя. Поверь, я вовсе не думаю, что ты пришел поухаживать за мной.

– Но мои намерения именно таковы, – пробормотал Филипп. Он сделал глубокий вдох и заговорил более решительно: – Послушай, Мэри, мне необходимо высказаться как можно скорее, иначе я так и не решусь сделать это. Прошу, выслушай меня спокойно, не перебивай.

Мы неплохо ладили прошлым летом и, мне кажется, поладим и в дальнейшем. Теперь, когда стало известно, что ты из семьи Сазерак и могла бы составить достойную партию, ничто не мешает мне жениться на тебе. Ну как, согласна?

Мэри внимательно изучала его взволнованное лицо – сейчас оно было свекольного цвета. Она едва удержалась от соблазна поддразнить его, однако сдержалась и строго произнесла:

– Нет, Филипп.

– Но почему, чем я тебя обидел? Я не вижу оснований для отказа.

– Ну, во-первых, Филипп, в таких случаях принято сказать несколько слов о любви.

– Черт возьми, Мэри, ты нравишься мне! А это, по-моему, значит гораздо больше, извини за чертыханье.

– Извинение принято. Ты тоже нравишься мне, однако замуж за тебя я не собираюсь. И будем считать этот разговор законченным. А теперь расскажи мне о своих делах. По-прежнему работаешь на плантации дядюшки?

– Минуточку, Мэри. Нет, наш разговор еще не окончен. Позволь мне открыть тебе глаза на кое-какие вещи. Как только пронесся слух о том, что ты принадлежишь к роду Сазераков, отец велел мне поторопиться с предложением, пока ты не вышла замуж за кого-нибудь другого. Ведь известно, что за тобой дают огромное состояние. Я послал его ко всем чертям.

Но эта мысль запала мне в голову, неотступно преследовала меня. Я имею в виду мысль жениться на тебе. Ты ведь знаешь, какой я, Мэри. Я терпеть не могу женщин за их жеманство и непрерывную трескотню. Но тебе это несвойственно. Я никогда не задумывался о браке с тобой, поскольку знал, что это совершенно невозможно. Я не настолько богат, чтобы позволить себе взять в жены бесприданницу. К тому же известно, что я незаконнорожденный и не могу жениться на ком-то себе под стать. Ты же принадлежишь к известному роду, богата, ты способна составить подходящую партию для меня.

Но главное, что ты мне нравишься. И я предлагаю тебе свою руку не потому, что ты из приличной семьи и богата, а потому, что ты нравишься мне такой, какая есть. Остальные – я имею в виду тех, кто будет предлагать тебе выйти за них замуж, – вряд ли будут интересоваться твоей личностью. Их будет интересовать лишь твое состояние.

И мне кажется, лучше уж тебе выйти замуж за меня. Так что подумай об этом.

Закончив, он откинулся на спинку кресла и, скрестив руки на груди, выжидательно посмотрел на нее. Мэри посидела-подумала и наконец сказала:

– Нет. Я не сомневаюсь, что ты прав, и благодарна тебе за совет. И тем не менее нет.

– Не будь же такой упрямой, Мэри! А впрочем, может, ты уже наметила себе кого-нибудь в женихи?