– Язык войны, – сказал Карлос Куртенэ и печально улыбнулся. – Это безумие. Мы, французы, все равно проиграем, и прекрасно знаем это. Но есть такие, как мой отец, которые, отступая, будут бороться за каждый дюйм. Они не желают признавать неизбежного. У американцев больше людей и больше денег. Французы будут просто поглощены… Я научился говорить по-американски, потому что я банкир и американцы имеют дело с моим банком… Я хочу, чтобы Жанна выучила язык, ибо это язык ее будущего… Мой отец называет его языком варваров. Он продал свой городской дом и круглый год живет в Монфлери, лишь бы никогда не слышать этот язык. Благородный старый глупец. Как креол я люблю его за это. Но это не мешает нам все время спорить.

Он считает меня предателем, – продолжил Карлос. – Не только за то, что я сотрудничаю с врагом; хуже того, я предпочел стать банкиром, а не плантатором. Но я люблю бизнес, и мне нравятся американцы, потому что они живут ради бизнеса… Когда-нибудь Монфлери станет моим, потому что я старший сын. Но я никогда не стану заниматься здесь хозяйством. Куртенэ из Монфлери будет мой сын Филипп. Ведь рано или поздно плантация все равно перейдет к нему. Он хотел бы жить здесь и сейчас, но мой отец никому не позволяет вмешиваться в управление поместьем. Он отказывается даже нанять управляющего. Поэтому Филипп живет с одним из моих братьев на его плантации. У Бернара он учится быть плантатором. Один из сыновей Бернара работает у меня в банке. Я учу его быть бизнесменом. Семья – дело полезное.

Мэри ухватилась за эту тему:

– Я ищу свою семью. То есть поисками занимается мадемуазель Сазерак. Простите, вы не могли бы сказать, скоро ли мне ждать вестей от нее?

– У вас в Новом Орлеане семья? Как фамилия?

– Я не знаю. Это очень долгая история.

– В таком случае, извините, но сегодня я не смогу ее выслушать. В другой раз, если не возражаете. Я хочу побыть с женой и дочерью – через час мне надо возвращаться в город… Можно не торопиться с розысками – на лето все уезжают из города, кроме деловых людей вроде меня и нескольких чудаков. Если вам и суждено разыскать вашу семью, это будет не раньше осени, когда все вернутся в город… Но не расстраивайтесь, мисс Макалистер. Осталось всего несколько месяцев, а жизнь в Монфлери вы найдете весьма увлекательной. Я счастлив, что у Жанны будет такая образованная и разумная подруга. Я передам мадам Куртенэ, что очень доволен.

– Благодарю вас, месье.

– Взаимно, мадемуазель.

Мэри осталась в конце галереи, а Карлос отошел к Берте и Жанне. Она инстинктивно понимала, что было бы неудобно находиться рядом с ними, когда он начнет ее расхваливать. «Какой приятный человек, – подумала она. – Настолько же, насколько противен его отец. Правда, сейчас, когда я поняла, за что старик так ненавидит американцев, он не кажется мне таким мерзким. Хорошо, что моя семья не разделяет этой ненависти, иначе мать с отцом никогда бы не поженились».

Карлос Куртенэ закурил сигару, и до Мэри донесся запах дыма. Мэри подумала об отце, отогнала эту мысль прочь и сосредоточилась на матери и той семье, которую она, Мэри, обретет осенью.

«Странное дело эти семейные черты, – размышляла она. – У месье Куртенэ точно такая же ямка на подбородке, как у его отца. И у Жанны она есть, только совсем маленькая. А эти портреты в столовой – там у многих такой подбородок». Она неосознанно дотронулась до своего мизинца. Услышав, как Берта произнесла ее имя, Мэри улыбнулась. Какие они добрые! Ей нужно подумать, как отблагодарить их, когда она переедет в дом своей семьи.

– Но у Мэри нет семьи, – говорила между тем Берта. – Селест Сазерак рассказала мне о ней все. Младенцем ее оставили у дверей монастыря в Сент-Луисе. Одна из монахинь рассказывала ей о Новом Орлеане, и бедная девочка выдумала эту историю, а со временем и поверила в нее. Мы должны сделать вид, что тоже верим. Ее воображаемая семья – это единственное, что у нее есть. Селест сказала, что Мэри, по всей вероятности, несколько недель шла из Сент-Луиса пешком. Она была вся в синяках и почти обезумела от голода, а одежда ее превратилась в лохмотья, и добрым сестрам пришлось одеть ее с ног до головы.

Глава 10

Первый день Мэри в Монфлери был слишком полон всяких забот и переживаний, слишком насыщен потрясениями, сюрпризами, новыми сведениями. Она рухнула на свою новую постель, застонав от боли и усталости.

Если бы новые люди и новая обстановка не отвлекли ее внимания полностью, она бы уже давно осознала свое истинное положение. Она была одинока… напугана… беспомощна… ранена телесно и душевно. Мэри осторожно дотронулась до своих ссадин и ушибов, проверяя, сильно ли болит. У нее болело все – от головы до пальцев ног. Как же могло получиться так, как получилось? Так неправильно? Слезы сочились из уголков ее глаз и стекали по лицу. Она заставила себя зажать пальцами свой распухший рот, чтобы приглушить звуки рыданий.

Все пошло прахом. Отец ее умер. Мать оказалась мачехой, а настоящая мать уже давно была мертва. Деньги ее пропали. А самое ужасное – пропал дар ее матери, шкатулка, пропал навсегда.

Она слишком устала, слишком измучилась и не могла, как обычно, остановить поток воспоминаний. Они переполняли ее, раня больнее любой телесной травмы. Мэри видела монастырь, монахинь, подруг; она всей душой стремилась вернуться в то время, когда жизнь ее была простой, упорядоченной, спокойной. Потом перед ней возникло лицо матери-настоятельницы и прозвучали ее слова: «Твой отец умер… твой отец умер… Мать твоя мертва, дома у тебя нет…»

Затем праведное, доброе лицо монахини сменилось в ее памяти другим лицом – мисс Розы. Доброе, красивое, улыбающееся… ставшее вдруг жестким, жестоким, холодным. Мэри заметалась по постели, замотала головой из стороны в сторону, беззвучно крича: «Нет, нет, нет!» – она пыталась освободиться от затуманенного дурманом воспоминания об ужасной сцене в обманчиво прекрасном саду. Ей снова почудился запах собственных паленых волос, горящей сигары, тошнотворно сладкий аромат цветов, смешанный с крепким запахом духов. Она не могла вздохнуть, что-то склизкое залепило ей рот, а потом были разрывы ракет, и разноцветные вспышки, и чудовищные лица – красные, синие, зеленые, белые, фиолетовые, с черными дырками в центре, – и шум, и вкус крови во рту.

Вкус крови был настоящим. Мэри вынула укушенные пальцы изо рта и зарыдала, уткнувшись в подушку.

Ветерок зашевелил освещенную луной сетку вокруг кровати. Где-то вдалеке ухала сова. Мэри беззвучно поднялась с кровати и на цыпочках прошла на длинную галерею. Она разглядела контуры высоких деревьев, с ветвей которых свисал призрачно-серый испанский мох, серебристый шар луны, россыпь звезд, свет которых был приглушен яркой луной. Все спало – кроме Мэри и совы. От дома и земли исходила мирная серебряная тишина.

Мир вошел в ее сердце. «Я никогда больше не буду думать об этом, – пообещала она себе. – Эта прекрасная страна – моя по праву рождения, а этот дом – мой дом, пока я не найду своих родных. Я обязательно буду счастлива».

Она на цыпочках прошла обратно к кровати и заснула.


На другое утро Мэри разбудила Миранда с подносом, на котором стояла чашка кофе и лежала свежесрезанная роза.

На цветке блестела капелька росы, а из окна струился слабый свет. Мэри хотела спросить, который час, но не сумела вспомнить, как это по-французски. Вместо этого она сказала «мерси».

Сидя за крепким черным кофе, она изучала французскую грамматику по книжке, позаимствованной у хозяев. Нельзя терять ни минуты, если она надеется подготовиться к встрече с семьей. Когда голова Жанны показалась в дверях, разделяющих их комнаты, Мэри сумела выговорить слова, которые прочитала в книжке:

– Доброе утро! Какой прекрасный день! Я спала очень хорошо. – По-французски.

– Мэй-Ри, как же быстро ты научилась так хорошо! – воскликнула Жанна.

В течение последующих дней и недель Мэри продолжала, как выразилась Жанна, учиться «так быстро так хорошо». Она всегда отличалась упорством и трудолюбием. Теперь у нее был дополнительный стимул – убеждение, что скоро она станет полноправным членом креольской семьи.

Полученные в раннем детстве уроки гувернантки-француженки подготовили ее лучше, чем она себе представляла. Пока ее успехи были действительно «быстро хороши».

Язык дал возможность задавать вопросы и понимать ответы. И читать. Дважды в неделю у причала Монфлери останавливался пароход с товарами, заказанными в Новом Орлеане, включая ежедневную газету «L'Abeille» – «Пчелка».

Газета была интересная, занятная. И двуязычная. Большие наружные страницы были на английском, а внутренние – на французском. Мэри старалась читать внутренний разворот и, если возникали трудности, заглядывала на другую сторону листа. Она все более свободно ориентировалась во французском, и с каждым номером газеты в ней пробуждался все больший интерес к Новому Орлеану. Она узнавала, какие именно поставщики получили с борта «Нормандии», только что прибывшей из Гавра, тот или иной сорт сыра; какая лавка закупила новую партию легкой ткани, пригодной для летних блузок; какой виноторговец получил вина и коньяки; у какой модистки появились парижские чепчики последнего фасона. И все это с одного лишь парохода!

Жанна разделяла ее интерес к рекламе пароходов и привезенных ими товаров. Что же до сообщений из Вашингтона, Парижа, Нью-Йорка и с золотых приисков Калифорнии, тут газета полностью передавалась в распоряжение Мэри.

Она убедила Жанну помочь ей улучшить произношение – читала при ней вслух главы из романа с продолжением, печатавшегося в «Пчелке», и не отставала от подруги до тех пор, пока Жанна, в свою очередь, не прочитывала ей хотя бы один короткий столбец новостей по-английски. Большего она в качестве учительницы «американского» добиться не могла.

– Мэй-Ри, – поясняла Жанна, – я очень ленивая. Я люблю танцевать и скакать верхом. А все остальное время я ничего не делаю.