– Я так горда, – сказала она.

– И голодна, – сказала мать-настоятельница. – Твой завтрак остынет.

Мэри улыбнулась впервые за все время беседы. Потом она сделала большой глоток из чашки.

– В жизни не пила лучшего кофе! – воскликнула она. Беньетка также вызвала восторженную реакцию и незамедлительное поедание второй. А затем и третьей.

Распухшие губы Мэри были белы от сахара. Румянец вернулся на ее щеки.

– Матушка, на моей шкатулке был адрес монастыря. Почему?

– Все «девушки с гробиками» приезжали в монастырь. Сестры заботились о них до замужества. Они также помогали им подобрать мужей. На каждую невесту приходилось по нескольку кавалеров.

Глаза Мэри вновь наполнились слезами. Но на сей раз она плакала от счастья. По своим школьным годам она знала, что в монастырях ведется скрупулезный, детальный учет всего. И как только дама в черном вернется с ящичком, Мэри покажет имя на крышке матери-настоятельнице. И тогда она узнает, кто ее семья.


– Я пришел от имени юной дамы, которая ехала на «Красе Мемфиса» вместе с миссис Джексон, – сказал мистер Kappe. – Я адвокат. Проводите меня к вашей хозяйке.

Мистер Kappe был внушительным мужчиной и осознавал это. От него буквально исходили флюиды властности.

– Миссис Джексон еще отдыхает, – сказал лакей. – Но я пошлю передать ей, что вы пришли.

– Проводите меня в гостиную, – распорядился мистер Kappe, – и принесите кофе, пока я жду.

– На двоих, – сказала Селест Сазерак, стоявшая позади своего поверенного.

Мистер Kappe нахмурился. Он советовал Селест не ходить с ним. Бордель – неподходящее место для визитов незамужней дамы. Но Селест была настроена решительно, и он знал, что никакие советы или приказы не могут воспрепятствовать ей. Он сделал шаг в сторону, пропуская Селест вперед: как-никак дама, да еще клиент.

Гостиная миссис Джексон была роскошной, но не вульгарной. Мистер Kappe был удивлен. Он так и сказал Селест. Та сделала движение рукой, чтобы он замолчал. Она стояла возле двери, слушая доносившийся откуда-то из глубины дома голос лакея.

Селест резко кивнула.

– Подождите здесь, – сказала она и оставила мистера Kappe в одиночестве.

Селест быстро подошла к ступеням, поднялась на один марш и подошла сзади к горничной, которая что-то встревоженно говорила в полуоткрытую дверь. Оттолкнув горничную, она распахнула дверь, вошла в комнату и захлопнула за собой дверь.

– Я пришла к вам по делу, миссис Джексон, – сказала она. По-английски она говорила неуклюже, с сильным акцентом.

– Кто вы такая, черт побери? – сказала Роза. – Убирайтесь, или я велю выставить вас вон.

Пока Роза говорила это, Селест решительно прошла в глубь комнаты.

– Я вам не верю, – сказала она и потянула за шнур. Шторы раздвинулись, и комнату залил яркий свет. Свет был жесток – он выявлял мешки и черные круги под глазами Розы, двойной подбородок и дряблые плечи. Селест смотрела на нее холодным взглядом.

– Вы меня не выгоните, поскольку прекрасно знаете, что мистер Kappe может попросту уничтожить вас. Я уверена, что вы даете взятки полиции и, возможно, половине городской управы. Но от Kappe они вас не защитят. А от моей семьи и подавно. Мой брат – Жюльен Сазерак.

Миссис Джексон предпочла не реагировать на угрозы Селест.

– Что вам угодно? – сухо спросила она.

– Я хочу получить вещи молодой женщины, которую вы вчера имели глупость затащить в этот дом.

– Какие вещи? Какой еще молодой женщины? Селест Сазерак засмеялась, и впервые за многие годы Роза Джексон испугалась по-настоящему. В этом смехе слишком явно сквозила радость. «Эта женщина безумна, – решила Роза. – Что же мне делать? Ее брат – владелец самого крупного банка в городе; одно его слово – и я попаду за решетку. Проститутки беззащитны, они могут лишь покупать себе защитников, а любой чиновник, которому я плачу, у него и так в кармане».

Селест заговорила снова, прервав беспорядочные мысли Розы:

– Я готова пойти на компромисс, миссис Джексон. Вы соглашаетесь вернуть вещи девушки мне, а я устрою так, чтобы дело против вас не было возбуждено.

У Розы немедленно возникли подозрения. Слишком уж щедрым было это предложение.

– Но как же вы это устроите? – спросила она.

– Во-первых, я со спокойной душой отпущу мистера Кар-ре. Затем я прослежу, чтобы девушка незамедлительно покинула город. Нет жертвы – нет и преступления.

Миссис Джексон холодно и настороженно смотрела на нее.

– А с какой стати вам оказывать мне такую услугу, коль скоро, как вы утверждаете, имело место преступление? Имейте в виду, я буду все отрицать.

– Понимаю. Я также понимаю, что вы лжете. Однако мой интерес не в том, чтобы наказать вас. Я забочусь о девушке и хотела бы избежать скандала. Она сирота и прибегла к защите сестер-урсулинок. Во избежание неприятностей ей лучше было бы немедленно уехать. Она может жить нормальной жизнью под крышей какого-нибудь порядочного дома, где вид места, в котором с ней произошло унизительное происшествие, не напоминал бы ей о нем.

«До чего же вы, доброхоты, любите устраивать чужие жизни», – ухмыльнувшись про себя, подумала миссис Джексон. Но вслух она произнесла:

– Я согласна.

– Я пришлю за ящичком и саквояжем. Приготовьте их. Всего наилучшего.

Покидая комнату, Селест Сазерак улыбалась. Если бы миссис Джексон упорствовала в своем отрицании, то в конечном итоге попала бы под суд за похищение или еще что-то в том же роде. Но тогда шкатулка была бы навсегда потеряна. Бесценный гробик. Совершенно неизвестно, сохранился ли еще хоть один подобный.

Вновь оказавшись в обществе мистера Kappe, она придала лицу серьезное выражение.

– Мы попусту теряем время, – сказала она. – Девушка ошиблась. Она сказала, что было темно и от пристани до дому ее везли в карете. Это мог быть любой дом. Эта женщина говорит, что Джексон – весьма распространенный псевдоним для представительниц ее профессии. Лично она знает по меньшей мере с десяток подобных однофамилиц. Бесконечно стыдно, месье, что вы, мужчины, позволяете продолжаться подобным безобразиям. В старом городе нет ни одного квартала, где не было бы борделя, а то и двух. Все это было бы невозможно, если бы не омерзительные мужские прихоти. Знаете, кто был здесь вчера? Три члена муниципалитета. Было бы просто замечательно, если бы им пришлось выступать свидетелями, когда эта женщина начнет давать показания против невинной девушки.

Карета Селест ждала на улице. Мистер Kappe был доставлен к себе на службу. Затем кучер стал ждать дальнейших указаний. Селест велела ему вернуться к дому, который они только что покинули, и забрать саквояж и шкатулку. Она подождет в карете.

Кучер отсутствовал не более минуты. Он поставил багаж на сиденье напротив Селест.

– Теперь отвези меня на Эспланада-авеню, в дом моих кузенов Куртенэ.

Селест задвинула шторы на окошках. От этого в карете сделалось совсем жарко и душно. Но ей было все равно. Ей удалось добиться своего. Гробик был у нее. Она медленно провела пальцами по уголкам длинной шкатулки, потерла пятнышко на поверхности, погладила царапину.

Потом сорвала с рук перчатки и положила ладони на крышку шкатулки. Наклонившись вперед, она поцеловала грязное дерево.

– Мое, – прошептала она, не отрывая губ от поверхности. Руки ее соскользнули с крышки, прошлись вниз по бокам шкатулки, затем, повинуясь внезапному порыву, она схватила шкатулку и прижала ее к себе, крепко и страстно. Откинув назад голову и закрыв глаза, она рассмеялась – скрипучим, жутковатым смехом.

Она баюкала обшарпанный, грязный ящичек, словно младенца. «Мое, – бормотала она. – Все мое». Ее темные глаза пылали торжеством. «Мой веер, мои перчатки, мой медальон, мой наконечник…»

Селест не требовалось открывать ящичек – она и так знала, что в нем находится. Она помнила, с какой радостью рассматривала эти вещи в детстве, когда мать рассказывала ей истории хозяек шкатулки. Она поняла, кто такая Мэри, с того самого момента, когда та показала руками размеры шкатулки. У нее были такие же пальцы, как у бабушки Селест. И у ее прапрабабушки. В то мгновение Селест поклялась, что Мэри никогда не узнает, кто она такая. «Ее матери досталось все, – прошептала Селест, доверительно обращаясь к шкатулке, которую сжимала в объятиях. – Моя сестра. Как я ее ненавидела! Она была красавицей, талантливой, всеми любимой. Ей мать уделяла все свое внимание, отец – всю любовь. Она получила мужчину, которого любила я. А потом уехала с другим, забрав и тебя. Но теперь ты моя. Ты будешь моим тайным сокровищем. Никто никогда тебя не увидит. Как никто никогда не увидит эту девчонку, дочь моей сестры. Я сожгу ее одежду, а саквояж закопаю. А деньги… Деньги я пожертвую в сиротский приют». Ее тело сотрясалось от смеха.

Глава 8

«Почему я ничего не чувствую? – спрашивала себя Мэри. – Исчезла моя последняя надежда. Я потеряла все. Жизнь моя уничтожена, а я ничего не чувствую. Должна же быть хотя бы боль, но и синяки на моем лице перестали болеть. Как если бы я умерла, но при этом сохранила способность ходить, говорить, видеть и слышать».

Это оцепенение началось еще до возвращения в монастырь Селест Сазерак. Мать-настоятельница покачала головой, услышав слова Мэри о том, что имя, вырезанное на шкатулке, приведет ее к семье.

– Мне жаль, дитя мое, но это не так. Все ранние монастырские документы сгорели по время пожара, спалившего весь город в семьсот восемьдесят восьмом году. Это печальная глава нашей истории. Сестрам не хватило веры. Когда стало ясно, что огонь уничтожит все, они взяли регистрационные книги и вынесли их на большую площадь перед собором. Они думали, что на открытом воздухе у документов есть хоть какой-то шанс на спасение… А им следовало бы довериться Господу. Когда пламя достигло монастыря, они вспомнили об этом. Они пошли к стене огня, неся статую Богоматери, и пели молитвы о помощи. Тогда Господь переменил направление ветра, и огонь отступил. Наш монастырь – единственное здание в Новом Орлеане, пережившее пожар. Но все приходские книги сгорели.