Дин и помыслить не мог о том, чтобы разочаровать отца, но в душе понимал, что не создан ни для руководства компанией по производству «грязи», ни для юридической практики. Если Р.-Д. так хотел, чтобы он чего-то достиг, то почему бы не поручить ему разведение «арабов»? Лошади – вот настоящая любовь Дина и единственная по-настоящему крепкая нить, связывающая его с отцом.

Все началось тогда, когда на семнадцатилетие сына Р.-Д. подарил ему небольшую лошадку, про которую ему сказали, что она – арабской породы.

Меньше чем через полгода после семнадцатилетия Дина в Ривер-Бенд прибыло еще четыре лошади – три молодых кобылки и жеребчик. Р.-Д. не собирался заниматься еще и разведением лошадей, особенно теперь, когда дела его компании шли не самым лучшим образом, но так уж получилось.

Р.-Д. стал водить обоих «арабов» на все лошадиные шоу, выставляя против «квортеров» в любом классе. Р.-Д. хотелось доказать их универсальность и выносливость. Нередко ему это удавалось. Он даже заставлял Дина выступать на своих лошадях в юниорских заездах, чтобы продемонстрировать, что езда на «арабах» под силу даже подростку.

Дину нравилось находиться на дорожке ипподрома. И он любил лошадей. Они были его лучшими друзьями, партнерами по играм, он поверял им все свои тайны. Верховая езда была единственной наукой, в которой он преуспел по-настоящему, и количество полученных им наград – начиная с тех самых первых лошадиных выставок и заканчивая соревнованиями «арабов», проводившимися в последующие годы, наглядно об этом свидетельствовали. Арабские лошади являлись единственным, в чем Дин не уступал отцу. Он даже считал, что знает о них гораздо больше Р.-Д.

В течение нескольких лет поголовье «арабов» в Ривер-Бенде выросло с пяти до тридцати пяти голов. «Арабы», выращенные в Ривер-Бенде, стали считаться одними из лучших в стране. Дин думал, что если бы отец предоставил ему такую возможность, он превратил бы Ривер-Бенд в лучший в Штатах – а может, и во всем мире – конезавод по выращиванию «арабов».

Да, он получил диплом юриста, сдал выпускные экзамены и был произведен в вице-президенты отцовской компании, но все эти титулы были для него пустым звуком. Дин не ощущал себя ни юристом, ни чиновником. Он был прирожденный лошадник. Интересно, думал он, сумеет ли Р.-Д. хоть когда-нибудь это понять?

Лейн оттянул рукав своей рубашки и взглянул на часы.

– Пора спускаться. Одна из обязанностей шафера заключается в том, чтобы невеста не была вынуждена ждать своего жениха.

– Насколько я знаю Бэбс, это нам придется ее ждать, – парировал Дин, направляясь к двери. Мысль о будущей жене вызвала на его лице улыбку. Его не оставляли мучительные раздумья о том, как бы убедить Бэбс сократить их медовый месяц в Нью-Йорке до нескольких дней, чтобы успеть заехать на ферму Бабсона в Иллинойсе и взглянуть на недавно привезенных из Египта «арабов».

* * *

Дворик, в котором располагался коттедж, был обнесен штакетником. Построенное в том же стиле, что и особняк, это сооружение было, однако, гораздо меньшего размера и не таким изысканным. Защищая небольшой домик от немилосердного техасского солнца, над его крышей распростер свои широкие ветви сгорбленный и перекрученный временем орех-пекан. Напротив него, на узкой пыльной лужайке, гарцуя, остановилась украшенная белыми цветами и запряженная парой белых жеребцов карета. Их шкуры сияли как белоснежный атлас, резко выделяясь на фоне эбонитово-черной упряжи.

Бенедикт Яблонский окинул коней последним придирчивым взглядом и спрыгнул со своего места позади кучера, восседавшего на козлах. Тот по случаю торжественного события был наряжен во фрак, а на голове его красовался цилиндр. При взгляде на него Яблонский едва сдержал улыбку. Он, правда, сознавал, что и сам выглядит нелепо в ливрее, которую напялил по указанию мистера Р.-Д. Лоусона.

С тех пор, как за день до этого в доме начались активные приготовления к свадьбе, Бен наблюдал их с неизменно растущим почтением. Он всегда полагал, что такие роскошества могут позволить себе только коронованные особы, но здесь была Америка, и ничего подобного ему еще никогда не доводилось видеть. Впрочем, что он мог видеть за свои двадцать пять лет, кроме войны с ее голодом, опустошениями и ужасами нацистской оккупации?

То была Польша, то было прошлое. А это – Америка, это – его настоящее. Бен был свободен, и жизнь здесь его вполне устраивала. Он снова получил возможность работать со своими любимыми «арабами», а сейчас принимал участие в свадьбе молодого хозяина, какой бы незначительной ни была отведенная ему роль.

Горделиво расправив плечи, Бен миновал калитку в изгороди и, подойдя к двери коттеджа, дважды громко постучал. Дверь открыл грузный мужчина в черном смокинге и бабочке, взглянув на него, как на вломившегося в дом незнакомца.

Бен нервно откашлялся.

– Мы ожидаем невесту.

Мужчина глядел на него пустыми глазами, наморщив лоб, словно не понимая, что понадобилось здесь этому незваному гостю. Затем заметил стоящую у ворот карету, обернулся и с сильным техасским акцентом крикнул в глубину дома:

– Бетти Джинн, карета приехала. У тебя там все готово?

Стоявшая в своей спальне Бэбс Торренс возбужденно повернулась к зеркалу, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение.

– Неужели пора, мама? Я готова? Ничего не забыла?

Нет, все, что требовалось согласно старинной примете, было на месте: «что-нибудь старое» – оставшаяся от бабушки фата из брюссельских кружев, – «что-нибудь новое» – свадебное платье из белого атласа, – «что-нибудь взятое взаймы» – пара сережек с жемчугом и бриллиантами, одолженных у матери, – и «что-нибудь голубое» – лазурного цвета лента вокруг букета, который невеста держала в руках.

– Ты выглядишь просто чудесно, дорогая. Изумительно! – Бетти Джинн Торренс сделала служанке знак выйти из комнаты и только потом ответила на вопрос мужа: – Артур, дорогой, скажи им, что мы уже выходим. И прошу тебя, не волнуйся. Ты же знаешь, как краснеет у тебя в таких случаях лицо!

Не слыша ни слова из того, что говорила мать, Бэбс озабоченно разглядывала себя в зеркале. Атласное платье – настоящее, от Диора, – являлось верхом женственности. С кружевным воротом и вырезом в форме сердца, оно плотно облегало ее бедра, а затем плавно переходило в длинную юбку до пола.

– Мама, «веселая вдова» затянута слишком туго, – уже в пятый раз пожаловалась она, имея в виду одетое под платье сооружение, служившее одновременно бюстгальтером, корсетом и поясом для чулок.

– Чепуха! – отрезала мать, закалывая фату еще одной шпилькой, чтобы она крепче держалась, и в то же время мягко расправляя струящиеся по спине светло-пепельные волосы дочери.

– А я тебе говорю, что она мне давит. Я даже боюсь глубоко вздохнуть, иначе выскочу из нее.

– Милая, если ты еще в состоянии глубоко дышать, значит «веселая вдова», наоборот, затянута недостаточно туго.

– Если все это – сон, я бы хотела, чтобы меня кто-нибудь ущипнул, – заявила Бэбс, с громким шуршанием юбок отвернувшись от зеркала. – Даже не верится, что Дин Лоусон в самом деле женится на мне! Как ты думаешь, он меня действительно любит?

– Он на тебе женится, а все остальное не имеет значения, – резко бросила мать, но затем постаралась смягчить свою грубость улыбкой. – Он просто потеряет дар речи, когда ты войдешь в церковь под руку со своим отцом. А теперь скажи, помнишь ли ты то, что я говорила тебе о первой брачной ночи?

Бэбс кивнула, мечтая только об одном – чтобы мать не заводила снова этот разговор.

– Поначалу все это покажется тебе странным. Ты будешь чувствовать себя неловко, но… потом привыкнешь. Главное – не волнуйся. Я думаю, Дин ожидает, что ты немного поплачешь.

В дверях возникла фигура отца.

– Бетти Джинн, вас ждут.

Бэбс повернулась, радуясь тому, что матери пришлось умолкнуть.

– Есть чего ждать! – уверенно заявила Бетти Джинн, с гордостью глядя на дочь.

– Я готова. – Бэбс подхватила спереди свои юбки и поспешила к выходу, запечатлев по ходу поцелуй на раскрасневшейся щеке отца. – Поторопимся, папа, мы же не хотим опоздать!

Выйдя из коттеджа, она на секунду замерла, восхищенно разглядывая карету, убранную белоснежными цветами. На память ей пришел бал Конфедерации, ознаменовавший открытие сезона дебютанток в Хьюстоне. В тот вечер она впервые вышла в свет и познакомилась с Дином. Он был самым красивым на этом балу, и ей не верилось в свое счастье, когда Дин пригласил ее танцевать – и не однажды, а целых два раза. Только к концу второго танца Бэбс наконец узнала, что он был «тем самым» Дином Лоусоном, но тогда девушке не было дела до того, что родители только и мечтают выдать ее за богатого жениха. Бэбс уже была влюблена.

Она чувствовала себя, как Золушка, которая садилась в карету, чтобы отправиться на свою свадьбу с прекрасным принцем. Недоставало только хрустальной туфельки. С минуты на минуту она должна была стать супругой мистера Роберта Дина Лоусона-младшего.

Наконец карета остановилась, чтобы высадить свой драгоценный груз. Гости, сидевшие на стульях, расставленных ровными рядами на лужайке, встретили ее появление дружной овацией. По случаю торжества лужайка была превращена в настоящий сад. Огромные горшки с белоснежными азалиями соперничали с кадками, в которых росли цветущие розовые кусты, усыпанные крупными желтыми цветами. Разделяя несколько десятков стульев для гостей на две равные части, между ними бежала белая ковровая дорожка, ведущая к устроенному в бельведере импровизированному алтарю, также увитому белыми цветами.

Поддерживаемая под руку отцом, Бэбс торжественно ступила на усыпанную желтыми лепестками дорожку, и оркестр, стоявший шеренгой, грянул «Свадебный марш». Ей казалось, что она плывет по воздуху.

Свадебная церемония была всего лишь прелюдией к последовавшему за ней роскошному банкету, который состоялся тут же, на лужайке. Четырехэтажный свадебный торт являлся подлинным чудом архитектуры. Каждый «этаж» поддерживался белоснежными глазированными колоннами, винтовая сахарная лестница вела на самый верх, где в точной копии бельведера красовались такие же сладкие фигурки жениха и невесты.