— Я не верю тебе, Чжао Ли обязательно заметил бы, — передернула плечами Доминик.

Блэз улыбнулся.

— Ты забываешь, я был во Вьетнаме. За два проведенных там года я кое-что понял в восточной психологии.

Ты знаешь, твоя главная беда — это тщеславие. Ты ни на минуту не подумала, что кто-нибудь может следить за тобой. Твой аукцион имел успех, который вскружил тебе голову, и в то же время это была невероятная наглость.

Ты была так уверена, что все сойдет тебе с рук — даже убийство. — Он помолчал. — Я хотел бы узнать одну вещь. Что, маскарад Беллами был настолько хорош?

— Он был, — Доминик с неудовольствием повела плечиками, состроила гримаску, — неузнаваем. — Она вспомнила черноволосую голову, кровь, беглый взгляд, брошенный ею на обезображенное побоями лицо, и снова пожала плечами. «Тебе и сейчас наплевать на это, — подумал Блэз. — Единственный человек, интересующий тебя, — это ты сама».

— Ты сделала еще одну ошибку, не поверив в то, что Кейт знает, что делает. Неужели ты думала, что она оставит без присмотра огромный дом, доверху набитый бесценными старинными вещами? А ты бы на ее месте допустила такое?!

Ответа не последовало, только Пустой взгляд.

— Ты бы предприняла те же меры предосторожности, что и она. Ты была не права, допустив, что Кейт не хватит здравого смысла. Ты недооценила даже меня.

Тебе казалось, что ты уже похоронила нас, и тебе ничего больше не оставалось, как прислать на наши похороны букет цветов. Жаль только, — кратко закончил Блэз, — что похороны оказались твои…

— Я бы на твоем месте не говорила так уверенно, — повернулась к нему Доминик, кипя злобой. — И не думай, что, раз я сейчас в прорыве, меня можно списывать со счетов Пользуйся своим везением и знай, что я своего не упущу, а когда придет время, знай, я с тобой рассчитаюсь. Кстати, о расчетах, я хочу за этот портрет десять миллионов долларов.

Портрет не стоил и десяти тысяч, но Доминик знала — он бесценен для Кейт, а она — для Блэза.

— Эту сумму переведут тебе на твой нью-йоркский счет.

— Не на нью-йоркский, на женевский. В ближайшем будущем я собираюсь жить здесь.

— Как хочешь.

Он подошел к камину, аккуратно снял портрет.

Доминик наблюдала. На белой стене остался след — ровный прямоугольник. Она тут же решила повесить сюда что-нибудь, например, поддельного Матисса — натюрморт, который она приобрела в самом начале своей карьеры, не усомнившись в его подлинности, как и все остальные. И поняла свою ошибку, только когда человек, написавший картину, скверный художник, но отличный фальсификатор, сознался, что это его работа. Она сохранила картину как напоминание себе — для того чтобы не повторять дважды одну и ту же ошибку. И тем не менее повторила. Почему же Блэз Чандлер исчез из ее жизни, как вода, прорвавшая плотину? Ее охватило желание причинить ему боль.

— Что, неужели она стоит таких денег, эта малышка Деспард?

Блэз помолчал, глядя на нее сверху вниз.

— Всех денег мира не хватит, чтобы купить мою Кейт, — сказал он.

— Наконец-то! — воскликнула она, вне себя от злости. — Ты влюбился!

Он молчал, и Доминик увидела легкую улыбку на его губах. Он никогда так не улыбался ей.

— Да, влюбился, — подтвердил он.

Она уже не могла справиться с желанием ощутить еще большую боль.

— Что же тогда было у нас с тобой?

Он ответил сразу, и она поняла, что ответ был давно готов:

— Ничего.

Когда он с портретом вышел из комнаты, Доминик подбежала к окнам, выходившим на открытую террасу, вдоль которой он должен был пройти к своему автомобилю. Распахнув одно из окон, она дала волю своей злобе, выкрикивая ему вслед:

— Желаю тебе удачи, тупица! Она еще понадобится тебе… вам обоим! Вы еще услышите обо мне, и уж тогда вы вряд ли сможете быть счастливыми.

Глава 21

Февраль

Блэз и Кейт лежали на песке обнаженные, сплетясь в объятиях, позволяя ленивым океанским волнам омывать их разгоряченные любовью тела и наблюдая, как огромное ярко-красное солнце опускается за горизонт, как монетка в прорезь автомата.

Было тихо, только ветер вздыхал в пальмах и рябил воду, перекатывавшую камушки, которые постукивали, как кастаньеты, только цикады заводили свой вечерний концерт.

Кейт испытывала невероятное блаженство. Никогда в жизни она не ощущала ничего подобного и не верила, что возможно такое бесконечное удовлетворение, такое полное счастье.

И все это благодаря человеку, который сжимал ее в объятиях и который все еще оставался внутри ее лона — и ей это нравилось. Месяц назад сюда приехала Кейт Деспард, девушка, а завтра отсюда уедет Кейт Деспард, женщина. Женщина, которая плавала обнаженной, перестав стыдиться своего чуть округлившегося тела, ставшего золотистым от загара, гибким и ловким; женщина, способная брать и давать, испытывая невероятные ощущения, женщина, чья страсть, пробудившись, стала требовательной и ненасытной, погружавшей ее избранника в глубины и возносившей к вершинам, каких он раньше не знал и принимал с почти робкой благодарностью Она много плавала, ела столько, что ее саму это удивляло, играла в теннис, каталась верхом, предавалась любви — медленной и долгой — в послеполуденное время, прежде чем уснуть, чтобы проснуться и поплавать перед ужином, после которого они с Блэзом танцевали, прижавшись друг к Другу, прикрыв глаза, ведомые эротическим ритмом — пока желание не заставляло их скрыться в спальне и в очередной раз попытаться достичь пределов блаженства.

Блэз привез ее сюда, в отдаленный уголок на Юкатанском полуострове, месяц назад на акваплане. Белая вилла, казалось, стояла на краю земли. С трех сторон было море, с четвертой — непроходимые заросли. Здесь был плавательный бассейн, бирюзовый прямоугольник, где было прохладно даже в полуденную жару, а ночью они спускались на лифте, встроенном в утес, на пустой пляж, и там плавали обнаженными — кругом не было никого, только слуги в доме.

Блэз восхищал ее все больше. Поразительно и восхитительно было его знание не только ее тела, которое он, наконец, освободившись от гипса и не стесняемый более ничем, изучал со сводящей с ума неторопливой задумчивостью, заставлявшей ее просить, чтобы он наконец взял ее, но и ее мыслей. Она была потрясена тем, насколько хорошо он изучил ее за тот период, который он теперь называл «своим временным безбрачием».

Как-то Кейт упомянула о давно виденном фильме; там была вилла — она точно не помнила места действия — с белыми стенами, у моря, вся в арках, с шахматными черно-белыми мраморными полами, прохладными белыми прозрачными шторами, с высокими белыми свечами, мерцающими от дуновения теплого ветерка, со столом, накрытым на двоих, с шампанским в ведерке со льдом, с магнолиями и доносящимся откуда-то фортепианным ноктюрном Шопена. Все это, а в особенности ноктюрн, врезалось ей в память. Это сделалось ее девической мечтой — оказаться в таком месте с человеком, лица которого она тогда еще не могла себе представить.

Прилетев на Юкатан вечером, они поднялись на мозаичную, с перилами, мраморную террасу виллы с большими белыми арками, с прохладными белыми занавесками, с шампанским в ведерке и магнолиями, плавающими в пруду, где журчал фонтан, и его мелодия наполняла звуки шопеновского ноктюрна…

Она говорила Блэзу, что обожает зеленый цвет, — и обнаружила, что ее спальня была выдержана в бледных, серебряно-зеленых и белых тонах; она поделилась с ним своим мнением относительно того, что воплощением роскоши для нее служит утопленная в полу ванна, — и нашла в своей ванной комнате — у Блэза была отдельная — огромную ванну, к которой нужно было спускаться по лестнице из шести ступенек. Она рассказывала, как любит музыку и какие вещи производят на нее самое сильное впечатление, — и на вилле оказался самый современный музыкальный центр со всеми дисками, о которых она когда-либо упоминала. Казалось, Блэз запомнил все, что когда-либо говорила Кейт, и воссоздал здесь. Например, белые азалии в спальне, аромат которых смешивался с ночным воздухом, тонкие батистовые простыни, флакон ее любимых духов — «Vent Vert».

Кейт немедленно пробежала по всем комнатам.

— Но кому же все это принадлежит? — спросила она, затаив дыхание.

— Теперь мне, — ответил Блэз.

— Теперь?

— Я купил дом всего полтора месяца назад, когда я узнал, что он продается… Я гостил здесь однажды и не мог забыть этих мест…

Они оказались далеко от всех и всего, так далеко, что у Кейт было ощущение края земли, хотя, по словам Блэза, здесь поблизости располагались два крошечных острова-города: Пуэрто Хуарес и Эль Диас. Слуги были наняты там. А все остальное доставлялось из Майами: еда, вина, вода. Упаковку за упаковкой выгружали из акваплана, чтобы забить огромную морозилку, большой холодильник, кухонные буфеты. Никто из слуг не говорил по-английски, но Кейт обнаружила, что Блэз свободно изъясняется на испанском.

— Скажи, что еще ты умеешь, о чем я не подозреваю? — спрашивала она в восхищении, осматривая дом, открывая дверцы шкафов и обнаруживая, что они набиты одеждой ее размера; дотрагиваясь до резных фигурок ацтеков и майя, рассматривая золотые чеканные маски и головные украшения из драгоценных камней. — Это все было здесь, когда ты купил дом?

— Да. Это было единственное условие, которое я поставил, когда мне предложили купить виллу: чтобы все здесь было так, как-я-помню, до последних мелочей…

— Да, — сказала Кейт, — ты был прав насчет сюрприза…


И подумать только, после того, что произошло в Колорадо в воскресенье после Рождества, ей казалось, что ничто не может ее удивить. Они сидели за поздним завтраком, как вдруг Ролло позвал их взглянуть на экран телевизора. Все повернулись к телевизору.

— «…Доминик дю Вивье, бывшая жена Блэза Чандлера, одного из владельцев Корпорации, который скоро женится на ее сводной сестре, Кейт Деспард, вчера в Женеве зарегистрировала брак с бароном Анри Бейлем, швейцарским промышленником, мультимиллионером».