В тишине раздалось любимое словечко пана Яноша: «Впечатляет!», а затем все зааплодировали, поздравляя панну Элену с такой удачей. Это надо, с первого раза суметь попасть в летящую птицу! И пусть задача упрощалась стечением обстоятельств — всё равно это была победа! Победа не над Гжесем, который, кстати сказать, загрустил, а над собой. Это подтвердило для всех, что она — хозяйка своему слову. Особенно это порадовало пана Яноша, который к вопросам чести относился очень щепетильно. Он расцеловал воспитанницу и на радостях, как обычно, не подумав о последствиях, сказал:

— Ну, молодец! Всё-таки, доказала своё, юная упрямица. Признаю: поработала ты славно. Думаю, что и награду заслужила. Как считаешь, пан Войтек?

Тот, по обыкновению, прищурился:

— Да, уж, заслужила, заслужила.

— Что ж, проси. Чего ты хочешь? — великодушно разрешил Янош. Вот этого делать было категорически нельзя. Не задумываясь ни секунды, Элен выпалила:

— Пистолет! Настоящий! Чтобы он был моим!

Янош растерялся. Она, как никто другой, умела ставить его в тупик. Он был готов к чему угодно, даже к просьбе оставить у себя «навсегда» ружьё, из которого училась стрелять. Но это…

— Пистолет?.. Но…это…Это слишком, Элен. Проси, что угодно, но не могу же я…

— Ты сам предложил выбрать. Я выбрала. Пистолеты у тебя есть, значит, тебе даже покупать ничего не нужно. Просто подари мне один. И потом, ты же меня сам учил, что от обещания отступать нельзя.

Янош взглянул на Войтека в поисках поддержки. Тот вовсю улыбался.

— Тебе даже выгоду продемонстрировали — тратиться не нужно!

Раздосадованный Янош сказал воспитаннице:

— Хорошо, вернёмся к этому вопросу дома. А сейчас давайте, наконец, отведаем, что нам приготовили вкусненького на завтрак, — перевёл он разговор.

Янош первым присел на траву перед угощением, разложенным на расстеленной здесь же скатерти. Остальные присоединились к нему. Постепенно всё успокоилось. Начались шутки, разговоры на другие темы, но как бы ни старался пан Янош выглядеть весёлым, у него нет-нет, да появлялась озабоченность на лице.

По возвращении домой, разговор, действительно, возобновился. Опять были пущены в ход аргументы о том, что это не женское дело — владение боевым оружием, и опять они наталкивались на возражения с примерами женщин, умеющих прекрасно пользоваться им и не потерявших при этом ни капли женственности. Когда спор грозил пойти уже по третьему кругу, Янош воскликнул:

— Да зачем он тебе? Объясни, что ты с ним собираешься делать?

— Ты научишь меня им пользоваться.

— Зачем? Одно дело — охотничье ружьё, понятно, что женщины тоже могут любить охоту. Но пистолет — оружие не для охоты. В кого ты из него стрелять собралась?

— В тех, кто придёт со злом, кто захочет сделать что-нибудь плохое мне, тебе, Гжесю, пану Войтеку — любому.

— Неужели ты думаешь, что здесь тебя некому защитить?

— В России у меня тоже были защитники, — опустив голову, тихо ответила Элен.

Янош понял, что больше крыть ему нечем. Видимо, перед девочкой до сих пор стоит та страшная сцена в родном доме, о которой говорил её брат-цыган Гожо. Единственное, что ему оставалось, это спросить:

— А ты уверена, что сможешь выстрелить в человека? Это ведь не ворону убить.

Элен помолчала, глядя в сторону, думая, что, пожалуй, ворону ей было больше жалко, потом ответила, уже глядя дяде в глаза:

— Смогу, — ответ прозвучал так уверенно, что стало ясно, что она не сейчас это обдумывала, она давно задавала себе этот вопрос — смогу или нет — и ответила на него.

Пан Янош сдался. Но сказать об этом сразу он не мог.

— Иди к себе. Уже поздно, скоро уже нужно ложиться спать, — и, видя, что Элен не уходит, добавил: — Я подумаю. Ответ узнаешь завтра.

Утром рядом со столовым прибором Элен лежал небольшой изящный пистолет с резной костяной рукояткой. Он был похож скорее на дорогую игрушку, чем на настоящее оружие. Пан Янош опередил слова благодарности:

— Это пистолет моей покойной…жены. Она владела им виртуозно, хотя ни разу не направила на человека. Пусть он не пожалеет о смене руки, держащей рукоятку. И ещё. Пока ты не научишься по-настоящему хорошо им пользоваться, храниться пистолет будет у меня. Заниматься с тобой я опять буду сам. Будь достойна этого оружия, если уж пожелала его иметь!

Элен не нашла, что ответить. Она только подошла, крепко обняла дядю Яноша и так замерла. В этом было всё: и благодарность, и извинения, и обещание исполнить всё, о чём говорил дядя.

В конце лета Элен вернулась к своим обычным занятиям с учителями и пани Марией. А она от них уже отвыкла, и так не хотелось снова к ним привыкать! Но никому не интересны были её «хочу» или «не хочу». Пан Янош всё так же внимательно следил за успехами воспитанницы, и уже не раз заходила речь о скорых выездах в свет. Элен старалась не огорчать дядю, и делать вид, что её вдохновляют эти разговоры. Нет, конечно, она понимала, что все эти уроки для её будущей жизни необходимы, что ей придётся бывать в свете и нужно уметь вести себя безупречно, если хочешь чего-то достичь. Но это было так скучно!.. Хорошо ещё, что теперь у неё были уроки с дядей Яношем! Да и с Гжесем они помирились, а, значит, можно было придумать что-нибудь поинтереснее занятий с учителями.



Школа

Без особых изменений прошло ещё два года. За это время не случилось никаких особых событий, если не считать того, что теперь Элен было позволено сидеть за столом в присутствии зашедших к дяде гостей. Но вот сама Элен изменилась. В ней уже не было неуёмной детской порывистости. Девочка-сорвиголова постепенно уступала место красивой шестнадцатилетней панне, пока ещё не осознающей эту красоту, с ещё угловатыми движениями. Характер у неё остался прежний, в нём сохранилось и упрямство, и своеволие, но Элен научилась сдерживать эмоции, оставаясь, казалось бы, всё такой же непосредственной и заводной, она теперь умела не показывать своё неудовольствие или досаду, гнев или грусть. Делала она это так мастерски, что только близкий человек мог догадаться, что что-то не так, и то не всякий и не всегда.

Лето катилось к концу, начался август. В занятиях тоже произошли изменения. Их осталось немного — танцы, языки и рукоделие, для которого пани Мария находила всё новые техники. Она была в этом деле настоящим мастером. Но сейчас Элен не шли на ум никакие занятия, сейчас её интересовало совсем другое.

Началось всё с того, что Гжесь стал пропадать где-то подолгу, и Элен скучала в одиночестве. Когда он появлялся, то в ответ на её вопросы отвечал лишь, что был на занятиях. Какие это занятия, чему он учится, приятель не говорил. Элен обижалась, уговаривала, льстила — в общем, пускала в ход весь свой арсенал — ничего не помогало. Тогда она решила удовлетворить своё любопытство другим путём. Как-то раз, когда дядя Янош был в хорошем настроении, Элен, как бы между прочим, спросила:

— Дядя Янош, ты знаешь всё про всех в доме. Скажи, куда это исчезает Гжесь? Я его жду, а он не приходит. А когда мы, наконец, встречаемся, молчит, ничего не хочет объяснить. Почему? Может, он что-то скрывает?

— Нет, — покачал головой Янош, — он всё делает правильно. Гжесю велели молчать.

— Почему? — опять спросила Элен.

— А вот это уже тебя, панна, не касается.

И, сколько бы Элен ни старалась, ответ на свой вопрос она так и не получила, но, привыкнув всегда добиваться желаемого, она и тут не сдалась. Элен решила выследить Гжеся, узнать, куда он ходит. В первый день она просто-напросто проспала его уход. Кто же знал, что он уходит ни свет, ни заря! На второй день всё началось удачно, но, когда Элен уже подходила к воротам, через которые только что вышел Гжесь, её заметил один из конюхов, идущий в конюшню. Пришлось что-то на ходу выдумывать про бессонницу и головную боль, которой точно должна помочь ранняя прогулка. Поверил ей конюх или нет — осталось загадкой, поскольку она не стала дожидаться его реакции и ушла.

Несколько дней после этого Элен не удавалось заметить Гжеся. И вот — наконец! Она тихонько выскользнула из ворот. Было раннее утро, на улице стоял плотный туман. На цыпочках, почти не дыша, разведчица кралась за подростком, боясь лишь двух вещей: что он её заметит и что она потеряет его в тумане. Об обратной дороге мысли даже не мелькнуло. Матерчатые туфли, в которых она выскочила из дома, сразу намокли, и ногам было холодно. Одежда тоже очень быстро стала влажной в этой сырости. Но вот идущий впереди Гжесь оказался перед какой-то дверью, толкнул её и скрылся внутри здания. Элен подошла ближе. Удивительно! Ей казалось, что шли они долго, но дверь была ей знакома, мимо неё она ходила много раз. Это был соседний дом! Стена этого здания служила границей сада, в котором девочка так любила гулять. Пока она в недоумении обдумывала всё это, в тумане послышались шаги. Человек, явно, приближался. Спрятавшись за выступом стены, Элен увидела незнакомого молодого человека, который тоже вошёл в заинтересовавшую её дверь. Пока она стояла в своём укрытии, наблюдая за тем, как постепенно просыпается улица, Элен заметила ещё нескольких юношей, которые пришли по тому же адресу. Последний из них очень спешил. Жутко замёрзнув, Элен побежала домой, так как стоять здесь дальше не имело смысла. Ей хорошо было известно, что Гжесь вернётся не скоро. Ей, положительно, везло сегодня! Туман уже почти рассеялся, но в ворота ей удалось проскочить незамеченной. Обратный «тайный» путь в спальню был давно разведан и выучен наизусть, правда, раньше преодолеть его было сложней, не хватало роста. Сначала нужно влезть в просто прикрытое, но не запертое окно на первом этаже. Оно вело в коридор между столовой и кухней. Затем по лестнице для прислуги подняться наверх к спальне. Вот там было самое опасное место: постоянно кто-то ходит мимо двери! Но везение её на сегодня, видимо, ещё не закончилось, и Элен благополучно проскользнула в комнату, никого не встретив. Переодевшись в сухое, она подошла к окну. Оно выходило в тот самый парк. Стена соседнего дома была чуть видна отсюда. Впрочем, вблизи её тоже не удавалось хорошенько рассмотреть, так как она была плотно покрыта разросшимся плющом. Кое-где за переплетением веток угадывались окна. Так. Решение найдено. Нужно просто заглянуть в эти окна и узнать, что там внутри делается. Это стоило обдумать хорошенько. Позвали к завтраку. Сделав вид, что недавно проснулась, Элен направилась в столовую.