— Как вы нас нашли, пан Войтек? — первой придя в себя от неожиданности, спросила Элен.

— Это было не трудно. Ваши стрелы так долго и громко стучали в стену, что их слышал не только я.

— А кто ещё?

— Да все, кто был с той стороны стены, в доме. И все захотели узнать, что это там такое происходит? Окна расположены высоко, в них ничего не увидишь, вот и пришлось мне отправиться на разведку. Ну? Что притихли? Давайте, рассказывайте, откуда у вас это… очарование?

— Сами сделали, — первый раз открыл рот Гжесь, глядя в землю.

— Сами? — Войтек повернулся к сыну. Во взгляде можно было увидеть лёгкое удивление и неожиданное уважение. — А откуда такие познания и навыки?

— Я видел, как делал лук старый мастер, когда мы ездили в охотничий домик. Он мне рассказал, как сушить дерево, а как он его обстругивал и парил, я видел сам.

— Но с тех пор прошло уже почти два года. И ты всё запомнил? Да-а, удивил. Приятно удивил! Дай-ка мне твою самоделку.

Гжесь протянул отцу лук. Тот поводил пальцем по дереву, похмыкал, потрогал тетиву, осмотрел петли для её крепления.

— А откуда шнурок взял?

— Это Элена сплела из конского волоса.

— Ага. Значит, вы оба приложили руку к этому «чудному творению»? — хитро прищуренные глаза смотрели на девочку. Она улыбнулась и кивнула.

Войтек вздохнул, приподняв брови, присел на камень и сказал:

— В общем, это, конечно, не шедевр. Далеко не шедевр! Но, — он поднял вверх палец, — для первого раза вполне сносно. Немножко кривовато, немножко коряво, но сделано, насколько я могу судить, всё правильно. Плохо стреляют ваши луки в основном из-за слабо натянутой тетивы. Вот здесь — обратился он к сыну, — ты скривил проточку под стрелу, сам шнур неровный и натяжка слабовата. Если мы сейчас всё немного исправим, то, думаю, попадать в цель вы будете чаще. Разумеется, после соответствующей тренировки. И ещё: не меняйтесь луками, каждый из них имеет свои особенности. Это со всеми так, не только с вашими. Вы должны постепенно привыкать к своему луку, учитывая его характер. Тогда всё получится.

Пока пан Войтек говорил, его руки не бездействовали. Тетива была снята, канавка под стрелу слегка исправлена. Для этого пригодились нехитрые инструменты из небольшого ящичка, который принёс с собой Гжесь, полагая, что они могут понадобиться. Немного повозившись, Войтек сделал новую петлю на тетиве, укоротив её, и вернул на место. Подняв одну из валявшихся на земле стрел, он внимательно рассмотрел её и задал всего один вопрос, глядя на оперение:

— Это, как я понимаю, причина того переполоха, который случился некоторое время назад на птичнике, причину которого тогда так и не нашли?

Элен покраснела, опустив голову, и кивнула. Войтек тоже кивнул, но ничего не сказал. Он поднял лук и, прицелившись, выстрелил. Тетива издала тот самый свист, который и ожидала услышать Элен. Стрела вонзилась в край доски. Вторая стрела, выпущенная Войтеком с учётом результата первого выстрела, оказалась уже в пределах круга нарисованной мишени.

— Ну, вот так лучше будет, — Войтек протянул сыну лук. — Теперь им можно пользоваться. Учись. Всё, чему научился, когда-нибудь может тебе пригодиться.

Потом он так же привёл в порядок и второй лук, устраняя те мелкие недочёты, которые можно было исправить, а, отдавая Элен её уже проверенное оружие, сказал:

— А вам, панна Элена, задание: сделайте колчаны для стрел. Негоже, чтобы они вот так валялись везде. Сделаете?

— Да! — уверенно и с улыбкой ответила девочка. — Спасибо, пан Войтек.

— Да не за что. Когда-то и я вот так же учился стрелять… Правда рядом со мной, в отличие от моего сына, не стояла столь очаровательная амазонка, — он галантно поклонился и, посмеиваясь, пошёл к дому.

Вечером два друга обсуждали эти события, сидя у камина за вечерней трубочкой. Пан Янош сердито сопел, пан Войтек, по обыкновению, посмеивался.

— Нет, я не понимаю, почему ты меня не позвал? — спросил Янош.

— А зачем? Ничего опасного они не делали, ничего неприличного — тоже. Если уж они смогли в тайне от всех в течение трёх месяцев готовить своё «предприятие», то что можно тут сказать? — развёл руками Войтек. — Разве что похвалить за настойчивость, терпение и умение?

— Я бы не разрешил Элен заниматься этим!

— А то она бы тебя послушалась! А, собственно говоря, почему ты запретил бы ей? Что здесь плохого?

— Она барышня! Пусть лучше думает о том, что положено барышне, девочке. Пусть занимается какими-нибудь девичьими делами.

— Какими? — спокойно уточнил Войтек.

— Ну, я не знаю… Танцами, музыкой, рукоделием… Да мало ли!

— Она и так всем этим занимается. Ты же сам нанял ей учителя танцев и музыки, а пани Мария учит её всему, что умеет сама. Только вот хочет ли Элен этого?

— Так в том - то и дело, что Элен делает всё это из-под палки! — пан Янош вскочил и заходил по комнате. — Пани Мария постоянно мне жалуется, что у Элен не хватает терпения и прилежания.

— Да? А, по-моему, дело тут не в терпении. Ты потом как-нибудь взгляни, какой шнурок она сплела из конского волоса в качестве тетивы. И сплела гораздо большей длины, чем это требовалось. Разве это не терпение? А что до прилежания… Разве всё, что она выполняет — плохо сделано?

— Ннет… Вроде бы на это учителя не жалуются.

— Ну, вот. Хоть и нехотя, она выполняет задания именно прилежно. Чего же ты ещё хочешь?

— Чего? Да того, чтобы Элен, как и все другие девочки в её возрасте, любила наряжаться, кокетничала, чтобы хотела выезжать со мной с визитами… Словом — чтобы она была барышней!

— Словом, — повторил за ним Войтек, — чтобы она стала другой. Но она такая, как есть. Вряд ли её характер изменится. Разве только она сама этого захочет. Панне Элене нужна цель, к которой она будет стремиться, и тогда её мало что сможет остановить. Пока же такой цели впереди нет, она не понимает, зачем делать то, что ей навязывают. Она сделает всё, что от неё требуют, просто в силу воспитания, любви и уважения к тебе, но ей самой это не нужно, потому что непонятно — зачем?

— Всё равно, я бы не разрешил ей стрелять из лука, — проворчал Янош. Он сознавал, что в словах Войтека было много правды, но не хотел сдаваться, признавать свою неправоту.

— Неужели ты считаешь, что тебе это удалось бы? — вернулся в самое начало беседы Войтек. — Твоя панна Элена найдёт выход из любой ситуации, обойдёт любые запреты. И тогда ты первый станешь жалеть о своём решении.

Янош на этот раз смолчал.

А Гжесь с Элен, обрадованные таким исходом их очередной выдумки, приступили к тренировкам всерьёз. Любая свободная минута посвящалась ими стрелам и мишеням. На улице становилось всё холоднее, но их это не смущало. Зато успех был налицо: стрелы чаще и чаще вонзались в мишень всё ближе к её центру. Настроение друзьям портили только ветреные дни, когда стрелы так сильно сносило в сторону, что заниматься становилось невозможно. Но и это вскоре они превратили в забаву и теперь ждали ветра даже с нетерпением. Оказалось, весьма увлекательно соревноваться, кто точнее возьмёт поправку на ветер.

Но постепенно погода испортилась окончательно. Потянулись серые холодные дни с затяжными дождями, потом к дождю прибавился первый, мокрый противный снег, который не ложился на землю праздничным белым ковром, а превращался в мерзкую грязь. Долгие прогулки прекратились, и луки скучали в бездействии, как и их хозяева. Элен, глядя за окно на белое мельтешение снега, вспоминала, как шла сюда, в этот дом, под таким же неприятным мокрым снегом, в одних чулках, ничего уже не чувствуя от холода и усталости. Вслед за этим она вспомнила, что рядом с ней тогда был Гожо. О нём Элен ничего не знала со дня его отъезда. Ей стало ещё тоскливее от воспоминаний. Как там дела у Мирко и Чергэн? Здоровы ли? Чем занимается Лачо? А кто родился у Гожо с Галиной?.. Вопросов было много, а вот ответов ей никто дать не мог.

Немного веселее стало, когда, наконец, ударил настоящий мороз, а снег лёг на землю уверенно, по-хозяйски. Сразу появилось чувство ожидания праздника — ведь впереди было Рождество!



Гжесь

Этот самый любимый её праздник не в первый раз удивлял её. Она не могла привыкнуть ни к сену под скатертью праздничного стола, ни к снопам хлеба в углах комнаты. Зачем это? Хотя ей и объяснили, что это традиция, всё равно было непонятно. Когда Элен впервые увидела, как под скатерть стелют сено, она ещё плохо понимала по-польски. Дядя Янош, конечно, смог бы объяснить ей всё на русском, но рядом его не оказалось, а другие русского не знали. Из их слов девочка уразумела только, что это как-то связано с Христом и почему-то с кормушкой для скота. Потом, в храме, куда её взяли с собой на праздничную мессу, она увидела, как ей показалось, детские игрушки. Дядя сказал, что это называется «шопка». Там была кукла-младенец, мужчина с бородой и молодая женщина. В стороне располагались ещё несколько фигур, изображающие бородатых стариков. А рядом стояли овечки, такие хорошенькие, что их хотелось взять в руки, поиграть ими. И все фигурки стояли и сидели на сене. «Опять сено…» — подумала тогда Элен, а потом вспомнила, как пани Мария читала ей книгу, в которой говорилось, что «ребёнка положили в ясли на сено». «А-а! — догадалась Элен, — наверное, этот ребёнок и есть маленький Иисус».

Теперь, в третий раз встречая Рождество в доме пана Яноша, Элен уже знала примерно, чего ждать. Она внимательно следила за всеми приготовлениями, и сама принимала участие в них. Дом украшали сосновыми и еловыми ветками, на кухне заканчивали приготовление праздничного ужина, в столовую опять внесли необмолоченные снопы ячменя. Они хранились специально для этого случая в сарае, тщательно оберегаемые от мышей. Эти снопы Элен обнаружила ещё ранней осенью и всё интересовалась, зачем они там стоят. Все торопились закончить все дела до вечера. Этот день накануне Рождества, который Элен знала как Сочельник, здесь называли странным словом Вигилия.