Всё, цель была достигнута. Неожиданность такого объяснения застала Яноша врасплох, он растерялся. Фраза о супруге Великого Петра выбивала почву из-под ног. Ну, что тут скажешь? Хитрая девчонка сумела унять назревавшую бурю. Гнев пана рассеялся, уступив место восхищению перед таким спектаклем.

— Ах, ты, лиса! Всех, думаешь, обвела вокруг пальца? А если я тебя накажу? Да и Гжесю достанется, будет знать, как потакать твоим фантазиям!

— Нет, дядя Янош, — уже совершенно серьёзно ответила Элен, — не надо наказывать Гжеся. Это я его заболтала и уговорила. Он тоже не виноват.

— Заболтала? Что за слово такое? — обрадовавшись возможности уцепиться за что-то конкретное, грозно спросил Янош. — Вот, в качестве наказания, будешь лишних два часа заниматься языком. Поняла?

— Да, — лицо серьёзное, а в глазах вопрос: а дальше что?

— Ну, а с этим, — Янош кивнул в сторону фыркающего осёдланного коня, — ладно. Пусть будет по-твоему. С тобой будут заниматься верховой ездой и в дамском и в мужском седле. В конце концов, никакое умение не бывает во вред, — попытался он успокоить сам себя.

— Спасибо! — Элен даже визгнула от восторга и обняла Яноша, прижавшись лицом к шёлку сорочки.

Первый год пролетел незаметно, весь наполненный новыми занятиями, новыми требованиями. Элен становилась воспитанной барышней. Она многое узнала, многому научилась. Одним из самых тяжёлых испытаний для неё неожиданно стали танцы. Необходимость разучивания обязательных движений и вычурных фигур придворных танцев угнетала её. Оказалось, что это искусство не имело ничего общего с тем, что так легко давалось ей во время жизни у цыган. Вместо свободы движений, вместо захватывающего ощущения полёта — размеренная скованность, строгий канон, диктующий, как и когда поднимать и опускать руки, как держать голову, как переступать ногами и даже как кого приветствовать. Обучение продвигалось медленно. Живой, подвижной девочке трудно было подчиниться жёстким требованиям танцмейстера. К тому же занятия проходили даже без музыки. Кроме команд и замечаний учителя (о словах поощрения она даже не мечтала!), в небольшом зальчике не было слышно ни звука.

С остальным дела обстояли не так плохо. К весне она уже умела держать себя с достоинством в любых ситуациях с любыми людьми. Этому особенно способствовали верховые прогулки с дядей, во время которых им иногда встречались знакомые и незнакомые люди. Одни обращали на неё внимания не больше, чем на новую лошадь пана Буевича, другие проявляли чересчур большой интерес. И то и другое было неприятно. Иногда люди шутили как-то… не так. Элен ещё не понимала всех тонкостей языка, но общий смысл этих шуток угадывала по реакции дяди, который пресекал подобные разговоры, а после долго хмурился. Элен очень нравилось наблюдать, как при этом вели себя шутники. Даже если её дядя, судя по интонации, говорил что-то очень резкое, они как-то не спешили вступать с ним в пререкания, мялись и либо заканчивали разговор, поспешно откланиваясь, либо меняли тему, частенько весьма неуклюже. Как-то раз Элен поинтересовалась, почему так происходит.

— Видишь ли, девочка, — ответил пан Янош, — для многих такие словесные перепалки закончились весьма печально. Тебе ведь известно, что я владелец школы фехтования. Хотя в моей школе преподаёт талантливый и искусный мастер, всё же не думаю, что он смог бы победить меня в поединке. Сначала об этом знали немногие, но потом те, кто остался в живых, рассказали другим, что со мной связываться опасно. Теперь задирать меня охотников не осталось. Но, несмотря на это, я стараюсь никогда не переходить определённые рамки, чтобы дуэль не стала неизбежной. Я очень надеюсь, что подобное поведение — достоинство, не допускающее оскорблений в свой адрес, но и само не оскорбляющее собеседника — станет и твоим отличительным качеством. Может, ты и не всё поняла сейчас, но со временем, я надеюсь, поймёшь и примешь к сведению.

К сведению Элен приняла сразу. С этого момента она стала следить за собой, как бы со стороны. Если ей что-то не нравилось в собственном поведении, она потом мысленно проигрывала все события заново и прикидывала, как лучше было бы вести себя или что лучше было сказать. В следующий раз в подобной ситуации для неё уже не возникало вопросов поведения. Но что не изменилось в ней, так это искренность, каким-то невероятным образом сочетавшаяся с упрямством. Если она что-нибудь решала сделать или чего-нибудь добиться — так и происходило рано или поздно. Если достижение цели зависело от самой Элен, она не щадила себя ни в чём: необходимы ли были физические усилия, или просто нужно было сделать что-то неприятное — всё равно. Если же всё зависело от других, Элен пускала в ход весь арсенал женских хитростей, которые, казалось, родились вместе с ней. Лестью, убеждением, подкупом, в крайнем случае — мелким шантажом она добивалась от людей необходимых ей поступков.

Янош всё, или почти всё, видел и знал. Относился он к такому поведению спокойно, а иногда, в случае какого-то особо изящного поворота в разрешении проблемы, даже с тайным восхищением. Он видел в этом некую подготовку к более крупным интригам, участницей или даже инициатором которых Элен неизбежно станет когда-нибудь во взрослой жизни, будучи представленной ко двору. А именно такие планы вынашивал пан Буевич.

Вот кто действительно страдал от внезапно возникавших капризов Элен, так это Гжесь. Она всегда умела так рассказать о возникшей у неё идее, что у мальчишки и тени сомнения не возникало по поводу претворения в жизнь очередного бредового плана. Потом им, чаще всего попадало, так как их действия редко были безопасны для них самих или окружающих. То они решили сделать шалаш на дереве, чтобы прятаться там. Он был уже почти готов, когда Гжесь, поднимая наверх очередную порцию «стройматериала», которым были ветки недавно срубленного старого дерева, не удержался и начал падать. Элен, сидевшая в недостроенном жилище, стараясь ему помочь, пыталась дотянуться до его руки, но зацепилась платьем за сучок. В результате, они оба оказались внизу, упав на кучу приготовленных к подъёму веток. Итогом были синяки, царапины, разорванное платье и недельное наказание в виде лишения лакомства и запрета играть вместе. В другой раз они принялись готовить ловушку для воров, которая, как они считали, должна была представлять собой замаскированную хитрым способом глубокую яму. По их замыслу, вор, который провалиться в эту яму, или сломает ногу, или, если ему повезёт, просто наделает такого шума, что услышат собаки или сторож. Довольно долго они пыхтели, копая землю, потом тщательно закрывали яму тонкими ветками, листвой и травой. В результате, удача не оставила их, и в их ловушку попал человек. Неприятность заключалась в том, что этим человеком оказался тот самый сторож, который по всем расчетам должен был прибежать на шум, поднятый собаками. Положение усугублялось ещё и тем, что спущенные на ночь псы действительно прибежали на шум, но, не узнав сторожа, чуть не порвали его. Спас сторожа Марек, который появился вслед за своим любимцем Волком, опасаясь, что тот задерёт кого-нибудь. Представшие перед паном Яношем и паном Войтеком, Элен и Гжесь не соглашались с обвинением во вредной шалости (правда, от имени их обоих говорила Элен, а Гжесь не смел даже глаз поднять). Ведь они хотели помочь взрослым, сохранить имущество в неприкосновенности, хотели поймать того, кто посягнёт на это имущество — за что же на них сердиться?! Получив более строгое наказание — две недели помогать садовнику копать землю, раз уж им так этого хотелось, — они успокоились. Но ненадолго.

* * *

На следующее лето Элен пришла к товарищу, переполненная впечатлениями от прочитанной книги. Гжесь читал неохотно и только, что называется, из-под палки. Зато ему очень нравилось слушать, как Элен рассказывает то, о чём прочитала. Она рассказывала эмоционально, помогая себе руками, иногда вскакивая и показывая, что и как делали герои книги. В этот раз ей попалась баллада о Робине Гуде. У него и его людей были луки с острыми стрелами. Они метко из них стреляли. У Элен и Гжеся луков не было, и стрелять они не умели. По мнению Элен эту несправедливость надлежало немедленно исправить. Как? Да очень просто: сделать лук самим! Только говорить об этом никому не нужно. Взрослые — они ничего не понимают. Запретят или, того хуже, возмущаться начнут, нотации читать. Мол, найдите себе занятие поумнее. Надо делать самим!

Тут ей неожиданно пришлось столкнуться с возражениями Гжеся. Впервые он не согласился с подружкой.

— Ты не понимаешь, о чём говоришь! Это дело непростое и долгое.

— Почему долгое? — удивилась Элен. — Взять гибкую палку, взять верёвку, привязать её к палке — и готово.

— Вот я и говорю, что ты ничего в этом не понимаешь.

— А ты понимаешь?

— Да, я — понимаю. Например, гибким дерево для лука быть не должно, иначе стрела не полетит далеко, а шлёпнется в нескольких шагах от тебя.

— А ещё что?

— Да много чего… — неопределённо ответил Гжесь.

— Что, больше ничего не знаешь? — прищурилась Элен.

— Много ты понимаешь! При мне настоящий лук делали. Даже помочь разрешили.

— Ну, вот видишь, значит, ты сможешь всё повторить! — тон сразу изменился, теперь в голосе хитрой девчонки слышались уважение и просьба. — А я тебе помогать буду. Всё-всё делать буду, как ты скажешь.

Такого вытерпеть сил не хватило. Наконец-то Гжесь почувствовал, что знает что-то, чего не знала Элен. Это было так приятно, вселяло такую уверенность в себе… И Гжесь решил показать, на что он способен. Для важности, он заявил, что ему нужно всё хорошенько обдумать, чтобы потом не ошибиться. Так всегда говорил его отец. Пока шли к дому, он рассказывал Элен, какое дерево годиться для лука. Оказалось, что выбор достаточно большой. Но что дуб, что вяз, что клён — это большие деревья, там, чтобы срезать ветку, придётся где-то брать пилу. А вот орешник им подходит: ветки начинаются низко, и, если постараться, их можно срезать ножом.