Элен думала направиться на поиски уже на следующий день, но, устав в дороге, проспала чуть ли не до середины дня. Поэтому дела были отложены ещё на день. Днём она в сопровождении Юзефа немного погуляла по городу, но быстро вернулась. Во-первых, стало сильно подмораживать, а во-вторых, не очень-то интересно молча бродить по городу, не имея возможности ничего обсудить со своим спутником.

В гостиницу Элен вернулась раздражённой, хотя и старалась ничего не показывать. Устраиваясь спать, она думала о том, что дальше так продолжаться не может, надо было решать, как вести себя с Юзефом. Ведь это невыносимо, в конце концов! «Нужно всё же ещё раз поговорить с ним и не отступать до тех пор, пока он не объяснит причину своего изменившегося отношения ко мне» — подумала она, задувая свечи. Но всё решилось само собой и самым неожиданным образом.

Утром после завтрака Элен велела Юзефу зайти к ней, рассчитывая не откладывая, начать задуманный разговор. Но, не успела она и слова сказать, как в комнату, не дожидаясь разрешения, быстро вошёл Тришка, вернувшийся из города, куда ходил, по его собственному выражению, «понюхать» обстановку. Следом за ним заглянул Штефан и, увидев, что здесь собрались уже все, тоже вошёл. Элен, несколько оторопевшая от такого бесцеремонного вторжения, успела только открыть рот, чтобы попытаться выяснить его причину, как Тришка сам начал говорить:

— Я сейчас с базара. Там все обсуждают одну новость. Русские войска осадили Данциг, где спрятался Лещинский, и по слухам собираются обстреливать город из пушек.

После его слов повисла тишина. Штефан хмурился. Элен была в смятении, она просто не знала, как отнестись к услышанному. Уже долгое время находясь здесь, в России, она вновь ощутила себя русской дворянкой, привыкла к этому. Но представив себе разрушение польского города, гибель людей, живущих там, она вдруг поняла, что является и их частью тоже. Так кто же она? Чья судьба ей более близка? Русских? Поляков?

Юзеф, стоящий посреди комнаты, услышав новость, внезапно шагнул к стулу и сел, чем отвлёк Элен от её мыслей. Да что за утро сегодня такое? Слуги врываются в комнату без разрешения, Юзеф сидит, не обращая внимания на то, что она при этом стоит… Но, внимательно посмотрев на его лицо, обращённое в её сторону, она заметила, как сильно он побледнел. В глазах застыло выражение безнадёжности. Мгновенно забыв обо всех обидах, Элен спросила:

— Юзеф, что случилось? Что с тобой? Тебе плохо?

Он оторвал взгляд от окна и посмотрел ей в глаза:

— Там моя мать и сестра. Под Данцигом.

Элен хотела что-то сказать, как-то попытаться успокоить его, но Юзеф резко встал и отошёл к окну. У двери Штефан отвесил Тришке увесистый подзатыльник, в ответ на который тот ойкнул и прошипел: «Я же не знал!» Но Штефан уже тянул его за дверь, считая, что господа сами разберутся, кто кого должен успокаивать.

А для Элен закончились сомнения. Теперь она знала, на чьей стороне её душа.

Молчание затягивалось. Наконец, несколько раз пройдясь по комнате, Элен заговорила первая:

— Юзеф, ты должен быть там, рядом с матерью и сестрой. Ты им нужен.

— Да, — кивнул он, не оборачиваясь.

— Тебе нужно ехать.

— Куда?

— Как куда? В Данциг.

Юзеф повернулся к ней:

— И ты вернёшься, не закончив здесь свои дела?

— Нет, — отвернувшись, тихо ответила Элен. — Мы уже говорили об этом. Я останусь. А тебе нужно возвращаться немедленно.

— Ты же знаешь, я…

— Да, знаю! Знаю. Много раз слышала. Но я же останусь не одна. Со мной будет Штефан, да и Трифон — не пустое место. И потом, — она торопилась говорить, боясь, что Юзеф перебьёт её, не дослушав, — один ты доберёшься гораздо быстрей. Сейчас главное — это время. Нужно торопиться.

— Да, вот именно — время. И оно уже упущено.

— Упущено? Почему?

— Если бы можно было, как в сказке, закрыть глаза и открыть их уже там, дома… Тогда бы я, не раздумывая кинулся туда. Но… Ты знаешь, сколько нужно дней, недель, чтобы новость добежала из-под Данцига до Петербурга, а потом ещё до Орла? Вполне вероятно, что в эту минуту стрелять уже не во что. И даже если Данциг ещё держится, пока я доберусь туда, будет уже поздно.

— Но Юзеф, ты не можешь вот так просто сидеть и ждать, ничего не предпринимая! Попытаться помочь им — твой долг.

— Долг? У меня есть и ещё один долг. Или ты предлагаешь мне забыть о нём?

— Может быть, это и будет самым правильным, чтобы потом не корить себя, что в трудный час тебя не было рядом с родными.

— А как быть с моим словом, данным пану Яношу?

— Когда он брал с тебя это слово, то не предполагал, что начнётся война и под угрозой окажутся твои близкие.

— Может быть. Но это ничего не меняет.

— Но ты же можешь потерять их! — в отчаянии воскликнула Элен.

— Могу. Могу потерять их в любом случае, останусь ли здесь, с тобой или брошусь туда, к ним. Но уехав, я могу потерять ещё и тебя… Может быть, тебе безразлично, что я чувствую, но неужели ты думаешь, что я смогу жить после этого?

— Ты так боишься гнева дяди? — Элен понимала слова Юзефа по-своему. — А кто недавно говорил мне, что я думаю только о себе, что никогда не пытаюсь поставить себя на место других людей?

— Ты о чём?

— О том, что ты ведёшь себя сейчас так же. Ты не подумал, а как буду чувствовать себя я, если ты лишишься матери и сестры только из-за того, что останешься «выполнять свой долг» рядом со мной? Ты не подумал, как я буду с этим жить? — Элен говорила резко, слова рвались наружу сами, она не успевала обдумать, стоит ли произносить их. — Как просто, оказывается, обвинить в эгоизме других, не видя его в себе самом!

Юзеф молчал, с удивлением глядя на неё. Потом, видимо приняв окончательное решение, тихо, но твёрдо произнёс:

— Я ваш телохранитель, панна Элена, я отвечаю за вас. Поэтому останусь с вами, сколько бы времени вы ни находились вне дома.

— Опять «вы»?! Ради всего святого — почему?! Юзеф, ну объясни, наконец, что случилось? — Элен не выдержала, в голосе звенела обида, которую она устала скрывать.

Направившийся было к двери Юзеф, остановился. Повернулся. Смотрел на неё несколько секунд, потом подошёл ближе.

— Почему? — как бы раздумывая, переспросил он. — Я отвечу. Я не хотел говорить об этом, обещал себе, что… — он смотрел ей прямо в глаза. Без улыбки. Спокойно. — Я люблю тебя. Я полюбил тебя, как только понял, что передо мной со шпагой в руке стоит не юноша, а очень на него похожая девушка. Сначала я и сам не понимал, что люблю, а когда понял, было уже поздно, возврата не было. Я знаю, что не должен позволять себе говорить с тобой так, как говорил, вести себя так, как вёл себя. Но я обещаю, что впредь такого не повториться. И больше никогда, ни словом, ни взглядом не напомню о своих чувствах. Может, не стоило и сейчас о них говорить. Если бы ты раньше сказала мне, хотя бы намекнула на то, что я услышал совершенно случайно во время твоей болезни!

— Да что?! Что я такое тогда сказала? Что ты услышал? — Элен поняла, что они, наконец, добрались до сути.

— Не знал, что ты можешь быть жестокой. Хорошо. Ты говорила о том, как виновата перед Гжесем, что заставляла его страдать. Говорила, что любишь его. Потом пообещала Штефану, слушавшему тебя, что, когда вернёшься, больше не расстанешься с Гжесем, всегда будешь рядом… Я от души желаю, чтобы он был достоин вас, панна Элена.

Элен, во время его последней речи прижавшая обе ладони к губам, опустила руки, и Юзеф увидел, что она улыбается.

— Юзеф! Я говорила о дяде Яноше! Это с ним я обещала больше не расставаться, это его я люблю и перед ним виновата. Я тогда никак не могла забыть твои слова, они преследовали меня даже в бреду. Мне было так горько сознавать, что ты прав…

— А Гжесь? — недоверчиво спросил Юзеф.

— А Гжесь — мой приятель по детским играм, только и всего. То, что он относится ко мне не только, как к подруге, я узнала в ночь нашего отъезда в Россию. Он признался, что любит меня. Но это только его чувства, причём же здесь я? Я никогда не думала о нём иначе, чем как о товарище. Мне пришлось сказать ему тогда же об этом. Он обиделся. Наверное, огорчился и пан Войтек, если узнал о нашем разговоре — мне всегда казалось, что он не прочь был назвать меня своей невесткой, — Элен улыбнулась как-то растерянно и смущённо. — Вот и всё… Что же ты молчишь?

— Я не знаю, что сказать.

Элен подошла к нему совсем близко и, глядя, слегка запрокинув голову, в глаза, почти шёпотом сказала:

— Просто повтори ещё раз, что любишь меня.

— Я люблю тебя. Люблю тебя, Элен! Это безумие, но я так часто представлял, что ты стала моей женой!

— А ты попроси меня об этом.

Юзеф шагнул назад, мгновение смотрел на неё, потом опустился на колено, взял её протянутую руку и церемонно спросил:

— Панна Элена, не согласитесь ли вы сделать меня самым счастливым человеком на свете, пообещав стать моей женой?

— Я согласна, — ответила она и тихо засмеялась.

Этот счастливый смех, как и последние слова, услышал Штефан, который время от времени подходил к двери и прикладывал ухо к щели, чтобы знать, что происходит, и не пора ли вмешаться в события. Он расплылся в улыбке, перекрестился, а потом перекрестил дверь, за которой находились сейчас два счастливых человека. В следующую минуту он успел перехватить Тришку, который шёл, чтобы спросить у барыни, что всё-таки предпринять дальше. Штефан потянул его за рукав прочь, говоря:

— Пошли-пошли, не ходи туда сейчас, всё испортишь.

Оказавшись возле лестницы, ведущей вниз, он отпустил Тришку, который, внимательно вглядевшись в лицо Штефана, спросил:

— А ты чего это сияешь весь? Даже, вон, усы топорщатся. Чо случилось-то?

— Ничего. Много будешь знать — скоро состаришься. Пойдём-ка лучше, пропустим стопку-другую за здоровье панны Элены.