Выслушав всё очень внимательно, Элен посоветовалась с Юзефом, и они рассудили, что, несмотря на то, что хочется максимально сократить время на дорогу, деньги следовало поберечь. Неизвестно ещё, что ждало их впереди. Поэтому решили, всё же отправится на своих лошадях. По их расчетам, дорога должна была занять у них около месяца.

Снег ещё не выпал, хотя было уже холодно. Опять посчитав все плюсы и минусы, решили собственную небольшую карету поставить на полозья, таким образом, сделав пригодной для передвижения по снегу, и сэкономив деньги, которые пошли бы на покупку зимней повозки. На другой же день нанятый кузнец начал снаряжать карету. Кучером должен был ехать Штефан. Он очень серьёзно готовился к этой поездке, проверяя всё — лошадей (подковы, упряжь, сбруя), одежду для всех, и думая даже о некотором запасе продуктов. Оставалось только решить, как узнать дорогу до Казани. Конечно, можно было ехать от станции до станции, справляясь о дальнейшем направлении, но всё же лучше было найти человека, знающего это. Он нашёлся сам. На роль проводника с радостью согласился Тришка, уже раз побывавший в Казани.

Всё было готово, ждали только санного пути. В Санкт-Петербурге он был ещё ненадёжен, снег часто подтаивал, а то и вовсе пропадал, оставляя вместо себя неровную мёрзлую землю с белыми проплешинами, но прибывавшие в город люди говорили, что дальше к востоку снег лежит плотно, и дороги уже накатаны.

Наконец, тронулись в путь. Маша, остававшаяся дома, чувствовала себя так, как будто в чём-то провинилась. Она разрывалась между удовольствием остаться вдвоём с молодым супругом, имея возможность посвятить своё время только ему, и чувством какой-то растерянности от того, что у неё отобрали ставшую привычной заботу о «барыне Елене». Ей казалось, что барыне, несомненно, будет плохо без неё, никто не проследит, чтобы всё было в порядке. Когда повозка скрылась из виду, Маша заплакала. Иван обнял её за плечи, а она уткнулась ему в плечо, повторяя:

— Как же она без меня?

Иван, улыбаясь, спросил, а что же будет, когда панна Елена вернётся Польшу.

— Так то — в Польшу, — шмыгая носом, ответила Маша. — Там у неё, небось, есть служанки. А тут? Ведь она одна поехала в такую даль!

— Ну, уж не одна, — возразил муж. — Пан Юзеф всегда с ней, и Штефан поможет, если нужно, даже Тришка пригодится. Он, как я заметил, тот ещё пройдоха. Поглядишь — простоват да глуповат, а на деле… Так что, барыню твою сберегут, не бойся!

— Да что они понимают! Ведь ей и одеться и раздеться помочь надо, и умыться подать, и причесать её, и сготовить…

— Ну, разошлась… А я вот знаю, что она одеваться и сама прекрасно может. Готовит Штефан не хуже тебя, да и на постоялых дворах поесть можно. А в остальном всегда можно нанять кого-то.

Но Маша осталась при своём мнении и несколько дней сильно тосковала.

* * *

Вот уже неделю Элен была в пути. Ехали по Сибирскому почтовому тракту, но не через Москву, что потребовало бы несколько отклониться от нужного направления, а через Вятку. Эта дорога встречалась с основным трактом в селе Дебесы.

Было холодно, но по мере удаления от столицы, воздух становился суше, и мороз перестал докучать так, как в Петербурге. Ночевали в основном, в гостиницах при почтовых станциях, но они имелись не везде. В таком случае, ночлег легко можно было найти в близлежащем селе или деревне. Крестьяне охотно пускали проезжающих, поскольку те хорошо платили за постой. Это постепенно превратилось для жителей придорожных селений в постоянный неплохой источник дохода.

Несмотря на то, что карета, ставшая не то кибиткой, не то возком, была утеплена, а Элен укрывалась меховым одеялом, она всё равно мёрзла. Согревалась она только двумя способами. Уезжая с очередной станции, в кибитку клали разогретые камни, которые постепенно остывали, отдавая тепло людям. Когда камни уже не могли согреть её, Элен часто садилась на лошадь, шедшую сзади на привязи, и некоторое время носилась вскачь. Это не только согревало, но и развлекало её, отвлекало от нудной дороги, поэтому Элен часто каталась верхом больше от скуки, чем от того, что замёрзла. Время от времени к ней в кибитку, чтобы немного согреться, садились Юзеф, Тришка или Штефан. Хотя последний делал это очень редко, отказываясь уступать Тришке своё место на козлах. Он сидел там в огромном тулупе, специально приобретённом для него, в надвинутой на глаза мохнатой шапке и валенках. Удобство и замечательные качества этой обуви он оценил давно. Теперь сапоги, даже самые тёплые, не шли для него ни в какое сравнение с валенками, особенно в тех условиях, в которых проходило их путешествие. На ногах Элен тоже были валенки, только Юзеф по-прежнему, оставался верен тёплым сапогам на меху. Это объяснялось в основном тем, что по большей части он находился в седле. Зато в кибитке его ждала такая же пара обуви, как и остальных. Он переобувался в неё, только когда грелся и отдыхал от верховой езды.

Единственным развлечением для Элен, кроме катания, были беседы с попутчиками. Говорили обо всём понемногу, и ни о чём конкретно. То кто-то из них вспоминал забавную историю, слышанную когда-то и от кого-то, то обсуждали какое-нибудь происшествие на станции или в гостинице, где ночевали… Как-то раз, когда компанию Элен составлял Тришка, она вдруг вспомнила слова цыгана о нём, и его собственное упоминание о «его людях», и решила спросить об этом. Немного смутившись, Тришка всё же ответил. И его ответ неожиданно для них обоих превратился в рассказ о его жизни.

— Что ж скрывать, вы и сами, верно, догадались, что я — вор. Не скажу, что горжусь этим, или что это мне нравится. Но так вышло само собой. Как стала воровкой моя мать, я не знаю, она не говорила об этом. Ходили слухи, что она когда-то жила обычной жизнью, но что это была за жизнь, кто были её родители — я не знаю. Как не знаю и того, кто был моим отцом. Правда, мать неоднократно говорила, что мой отец — честный человек. У меня на этот счёт своё мнение. Может, он и не был вором, или кем другим в этом роде, но честным его назвать нельзя. Иначе он хоть раз поинтересовался бы своим ребёнком.

— Но, может быть, его не было уже в живых? — спросила Элен.

— Да нет, он был жив. Я помню, что, когда был совсем маленьким, мать несколько раз приносила мне игрушки и говорила, что это от отца… Хотя, конечно, она могла и обманывать меня… Как бы то ни было, мы с матерью оказались среди воров. Как это получилось, я тоже не знаю, могу только догадываться, что она искала хоть чьей-то помощи и нашла её у них. Не то, чтобы они были такими уж добрыми, но моя мать была красива, умела читать и писать, могла легко вызвать любого человека на разговор. Она была нужна. Мать отвлекала, а они грабили. Я очень рано стал помогать взрослым. Из меня хотели сделать карманника, но тут умерла мать. Она чем-то заболела, лечить её было некому. Я всё время был с ней и, видимо, зараза перешла и на меня. Но я выздоровел, хотя и с трудом. После болезни я так ослаб, что еле таскал ноги, поэтому ни о каком обучении и речи быть не могло. Но даром не кормят никого. Мне стали поручать следить за каким-нибудь домом, в который собирались залезть. Я сидел напротив, притворяясь нищим, и смотрел, кто когда выходит, бывает ли дом пустым и так далее. Постепенно я привык к этой…работе. От награбленного мне доставались лишь крохи, постоянно хотелось есть. Спасала та милостыня, которую мне удавалось собрать за время моих «дежурств». Но потом, уже повзрослев, я захотел чего-то другого. Я знал грамоту (мать научила меня) и решил, что смог бы зарабатывать, составляя письма для тех, кто сам не умел писать. Я не раз видел людей, занимающихся этим. Но меня заметил кто-то из шайки, рассказал другим. Меня избили.

— За что?

— Чтоб не высовывался, — невесело усмехнулся Тришка, — чтоб не пытался быть умнее других. После этого мне стало доставаться ещё меньше из той добычи, что удавалось захватить. Потом кое-что произошло. У нас был главный, все его слушались. Это он решал, сколько кому причитается. Но он стал со временем настолько скупым и жадным, что таких, как я, недовольных своей жизнью, становилось всё больше. И не только среди молодых. Вот один из них и стал подбирать себе собственную команду. Он говорил, что будет делить всё справедливо, не так, как раньше. Он и меня к себе взял. Но скоро выяснилось, что на него работать ещё хуже. Хорошо жилось только его близким дружкам. Я уже был готов к тому, что меня прибьют где-нибудь в тёмном переулке. Вот в то время мне и повстречались вы с господином Юзефом. Я получил возможность уехать, исчезнуть из города на некоторое время. Но перед отъездом мне пришло в голову, что хорошо бы стравить двух наших хозяев между собой. Ведь они друг друга стоили! Здесь мне и пригодилась грамота. Я написал письмо и оставил его на том месте, где обычно спал. В нём говорилось о том, что есть человек, который хочет власти в шайке, и называлось его имя. В том, что письмом заинтересуются, я не сомневался, ведь мне, с тех пор, как я пытался работать писарем, запрещалось брать в руки перо. Им, явно захотелось бы узнать, о чём это я написал, может, это жалоба или донос какой. Тем более что в это время все ходили злые, недовольные, все друг друга подозревали в чём-то. Когда я вернулся, оказалось, случилось именно так, как я и рассчитывал: нашли человека, умеющего читать, прочитали письмо и — пошла потеха! Передрались все! Вот только чего я не ожидал, так это то, что хозяева и их дружки поубивают друг друга. В общем, когда я там появился, всё было плохо. Хозяина не было, все занимались кто чем. Многие попались на воровстве, и пошли на каторгу или попали под плеть. А мне было особо жаль детей и их матерей, ведь совсем недавно я был таким и тоже жил впроголодь. Я и отдал им те деньги, которые вы мне дали за ту первую поездку. Сам остался ни с чем. Но, оказалось, что это было правильное решение. Они не хотели больше жить сами по себе, им опять нужен был хозяин. И они… ну… в общем, им стал я, — замялся Тришка.