Индия Эдхилл - Наследница царицы Савской

«Не было города царя Давида. И храма».

Произошло столько перемен, к тому же так быстро. В течение срока всего лишь одной долгой человеческой жизни эта земля изменилась до неузнаваемости.

«Когда царица Мелхола была девочкой, нашей страной правили только судьи. Все немногочисленные законы тех времен установлены ими». Тогда каждый делал то, что сам считал правильным, – так до сих пор говорят о тех диких временах. «А это путь к хаосу». Но Мелхола успела увидеть, как ее отец покорил этих гордых диких людей. Он стал их первым царем, а ее муж – вторым, и сама она вырастила третьего. Теперь Соломон правил не только Израилем и Иудеей, но и Моавом, Идумеей и полудюжиной других царств. Под его влиянием принимали свои решения правители повсюду, от Египта и Тира до Вавилона.

«Саул правил одним царством, а Давид двумя. Я правлю империей. А что ожидает моего сына?»

Задав себе этот вопрос, царь помрачнел. Даже взгляд любящего отца не мог отыскать в Ровоаме качеств, нужных царю. Впрочем, он был еще юн. «Я должен дать ему время. И учить его.

Но я не стану об этом думать. Не здесь и не сейчас. Я не стану думать о будущем или прошлом. О чем-либо, кроме этого момента. Момента, когда я снова могу лежать в этом саду, смотреть в глаза женщины и видеть светящуюся в них любовь».

Над головой сияло небо, синее, как фаянсовая чаша. Повсюду разносился аромат принесенных Соломоном цветов. На такую высоту не долетали звуки города. Вид отсюда открывался далеко за городские стены, до самой серебристой дымки, окутывавшей край света. Красота, тишина и – наконец-то – свобода. И все это невольно подарила ему Билкис и ее любящее сердце.

«Даже без нее все это приносило удовольствие. А с ней…» С ней этот сад на крыше превращался в настоящий рай.

Они встречались в своем тайном саду днем, в то время, когда тот, кому случилось бы их искать, мог подумать, что они в другом месте и заняты чем-то целомудренным и благоразумным. Но в тот день она получила от царя знак – жемчужину, чистую и безупречную, как полная луна. Присланный подарок был завернут в черную ткань, расшитую серебряными блестками. И она поняла, что в этот раз – возможно, единственный – они придут в сад наслаждений ночью.

И, когда царь поднялся по лестнице и вышел на крышу, Билкис уже ждала его. Весь долгий вечер она принимала ванну с розовым маслом. Служанки умащивали ей кожу притираниями с ее запахами – ладана и амбры – и расчесывали ее длинные волосы гребнями из сандалового дерева, пока все блестящие пряди не пропитались ароматом.

Но в ответ на мольбы Ирции позволить накрасить ей глаза малахитом и сурьмой и подвести губы царица только покачала головой. Она лишь разрешила Хуррами сбрызнуть ароматом Ависаги – розой и корицей – свои ладони, шею, грудь, колени и живот.

Отказалась она и от массивных золотых украшений, на которых настаивала Ирция, и от цепочек с редкостными драгоценными камнями, которые Хуррами предлагала вплести ей в волосы. А когда Ирция и Хуррами начали возражать ей, она просто ответила:

– Нет. Сегодня Соломон увидит женщину, которая любит его, а не царицу Юга.

Это заставило их замолчать. Она спокойно ждала, пока Ирция опустится на колени и застегнет у нее на щиколотках тонкие цепочки с золотыми колокольчиками, пока Хуррами закутает ее в черную накидку. И вот они закончили, глядя на нее с гордостью, словно две бабушки, готовившие внучку к замужеству. Глаза их блестели, они не скрывали слез.

Она прижала их к себе и поцеловала – сначала Ирцию, затем Хуррами, – без слов благодаря их. Хуррами накинула на нее расшитое покрывало и скрепила его застежкой, пряча ее лицо. Ирция поставила перед ней простые туфли. И она тихо вышла из своих покоев и Малого дворца, пробираясь через паутину садов и коридоров к башне. Накидка и покрывало защищали ее. Она шла по ночному дворцу, словно тень или призрак.

Поднявшись по лестнице в сад, Билкис открыла лицо. Накидка соскользнула вниз. Окутанная лишь темнотой, она с наслаждением вдохнула аромат, поднимавшийся от ее тела. На востоке взошла полная луна, круглая, словно присланная Соломоном жемчужина. В бескрайней ночи сияли звезды. А под ними…

Она медленно подошла к краю стены, окружавшей башню и хранившей их уединение. От каждого ее шага золотые колокольчики на ногах звенели тихо и нежно в прохладном воздухе. Внизу Иерусалим свернулся, словно огромный рыжевато-желтый зверь, припавший к земле, а факелы и очаги горели, как злые глаза. «Эта земля не любит меня. Я буду рада оставить ее наедине с ее гневом. Но я буду скучать по царю. Нет, по Соломону, моей самой драгоценной любви, моей последней любви».

Она закрыла глаза, борясь с болью, а потом открыла их и обернулась. Он стоял у входа в сад, тень среди других теней.

Когда луна поднялась высоко, они лежали, обнимая друг друга и защищая от полуночной прохлады. Она баюкала его, словно сына, и слушала.

Ведь той ночью, словно чувствуя, что их время на исходе, Соломон говорил о том, что привело его сюда, на эту крышу и в ее объятия. Он говорил о своей матери и о женщине, вырастившей из него царя. И о чувстве вины, оставшемся после давнего горя.

– Билкис, ты знаешь, что я не должен был стать царем? У меня был брат. Хороший, отважный человек. Даже царица Мелхола хвалила его и отзывалась о нем с нежностью. Его звали Амнон. Это был старший сын царя Давида. Амнон родился, чтобы царствовать. А еще у меня была сестра Фамарь…

Билкис слышала историю об Амноне и Фамари в том виде, в котором ее рассказывали теперь: изнасилование, убийство и война.

– И был еще один брат, – вставила она.

Соломон замолчал. Он долго не произносил ни слова, и она уже испугалась, что он не станет продолжать.

– Да, – промолвил наконец он, – Авессалом. Любимец нашего отца, одному лишь Господу ведомо почему.

Он взял ее руку и поднес к своему лицу. Она знала, что он вдыхает аромат корицы и роз, окутывающий ее влажную от любви кожу.

– У Авессалома и Фамари была общая мать, Мааха. Амнон же родился от Ахиноамы. Амнон любил Фамарь, а она любила его. Они хотели пожениться.

– Они стали бы хорошей парой.

Храбрый царевич нравился бы тем, кто считал, что лишь мужчины что-то значат в этом меняющемся мире. А царская дочь хранила бы наследие матери и прошлого.

– Наверное, – пожал плечами Соломон. – Царица Мелхола собиралась им помочь. Она обещала поговорить с Давидом, чтобы он согласился на этот брак. Я любил Фамарь, и Амнона тоже. Амнон всегда был добр ко мне, а Фамарь подарила мне игрушечную лошадку с хвостом и гривой из алой шерсти. Не знаю, почему мне это запомнилось.

– Потому что игрушку подарила тебе сестра, которую ты любил.

Она погладила его по плечу и почувствовала, что мускулы под его кожей напряжены.

– Но Авессалом – тот ненавидел Амнона и возненавидел Фамарь, когда она выбрала Амнона себе в возлюбленные. Он зарезал их.

– Да, любимый, я знаю. Эта история – не тайна.

– Авессалом солгал, что Амнон силой овладел Фамарью.

– Ложь долго живет, Соломон. Правда же обитает лишь в сердце. – Она погладила его по голове. – Это еще не все. Расскажи мне.

И он поведал ей конец истории. Каждое слово давалось ему с трудом.

– Царица Мелхола пообещала помочь Амнону и Фамари, и Авессалом тоже был там. Он ударил Фамарь, и Амнон поклялся жестоко избить его. Я слышал, как царица Мелхола и моя мать Вирсавия говорили о случившемся и о том, как они хотят помочь Амнону и Фамари против Авессалома, которого ненавидели. А потом в тот день я насмехался над Авессаломом, радуясь, что мой брат Амнон станет царем, моя сестра Фамарь – царицей, а Авессалом останется никем. Авессалом ответил, что наш отец никогда не разрешит им пожениться. И тогда… Тогда я сказал, что они должны пожениться, потому что уже лежали вместе, как муж и жена. В ту ночь Авессалом пошел в дом Амнона и зарезал их обоих. Мои слова направили его туда. Мои слова убили Амнона и Фамарь. Амнон должен был стать царем, а не я. Фамарь же…

– …могла умереть еще двадцать лет назад, рожая их первое дитя. – Она погладила Соломона по голове, нежно, словно успокаивая больного ребенка. – Любимый мой, неужели ты думаешь, что кровь их не на руках Авессалома? Да половина Иерусалима знала, что Фамарь ходит в дом своего брата! И ты думаешь, что все эти люди держали язык за зубами? Достаточно одного неосторожного слова слуги – и новость разлетается из уст в уста. Соломон, ты слишком много на себя берешь. Помни: ты всего лишь человек.

– Нет. Я царь, а царь не должен допускать таких ошибок.

Она положила руку ему на щеку.

– Царь – или царица – не обычные люди. Поэтому им случается допускать более страшные ошибки, чем обычным людям. Мы просто делаем то, что можем. Делать все возможное, а еще молить наших богов о помощи – большее не под силу никому.

– Да, я так и поступал. Видишь, как хорошо были вознаграждены мои усилия.

Он повернул голову, ее рука соскользнула с его щеки.

– С детства я знал – знал, Билкис, – что стану царем после Давида. Я знал, что этого хочет царица Мелхола, а у нее воля была сильнее, чем у кого-либо из известных мне людей. В конце концов она оказалась сильнее царя Давида – иначе я бы не оплакивал тут свои пороки.

– То, что ты называешь пороками, многие считают добродетелями. Ты справедливый и терпимый, и я никогда не встречала никого – ни женщин, ни мужчин, – кто так заботился бы о том, чтобы поступать правильно.

Она почувствовала, что его до сих пор что-то тревожит, что-то, уже давно грызущее его сердце, а еще почувствовала, что сейчас сумеет разрушить последнюю стену, разделяющую их.

Она посмотрела в сверкающее звездами небо и хотела было попросить помощи у Аллат, но затем, устыдившись, подумала: «Неужели ты ничего не можешь сделать сама, Билкис? Ты знаешь свое сердце и тяжелый груз, лежащий на нем, ведь ты должна оберегать свой народ. В этом ты – как сестра для Соломона. Ты страдала так же, как он. Будь разумной сегодня. Нет, будь любящей и познай наконец его душу».