Индия Эдхилл - Наследница царицы Савской

Да, его испытали, и он прошел испытание. И все же она оставалась настороже, ведь этот мужчина казался слишком совершенным, превосходящим обычных людей.

«Или не заслуживающим именоваться человеком». Но он стоял перед ней, ожидая, протянув к ней руки, молчаливо умоляя этим терпеливым жестом. И она вдруг почувствовала, что устала от настороженности и осмотрительности. Ей надоело взвешивать каждое свое слово. Надоела вечная невидимая битва. «Я целыми днями и ночами рассматриваю со всех сторон чужие жизни, я думаю о чужом счастье и благе. А сегодня…»

– Билкис идет со мной? – спросил Соломон, словно увидев, что ей нужна помощь, чтобы переступить последний порог.

И от беззаботной бурной радости кровь, спокойно бежавшая по жилам, закипела, превратившись в горячее пьянящее вино.

«Сегодня царица Утра снимет оковы с Билкис. На один день царица выпустит женщину на свободу».

Она медленно подала ему руки, и он сомкнул на них пальцы в безмолвной ласке.

– Да, Соломон, сегодня Билкис идет с тобой.

Она не знала, что задумал Соломон. Он и сам не знал. По крайней мере, так он сказал, хотя она не поверила: ведь у царей даже порывы должны быть упорядочены и тщательно продуманы. «Впрочем, я не стану портить этот день вопросами. Сегодня мы не будем испытывать его мудрость и мою проницательность».

То был день свободы. И она лишь улыбнулась и последовала за ним.

Соломон в очередной раз удивил ее. Она думала, что он выведет ее за стены Иерусалима, в какое-нибудь укромное место, но вместо этого они, петляя по тесным дворцовым коридорам, дошли до вьющейся вверх лестницы.

– Сюда, – указал он и повел ее по узким ступеням.

Они поднялись на башню, залитую чистым солнечным светом, и Билкис остановилась, пораженная открывшимся видом.

«Да это же крыша мира!» Но она всего лишь поднялась на крышу царского дворца. На самую высокую его крышу. Отсюда открывался вид на весь Иерусалим, дремавший в золотой летней дымке. За городскими стенами раскинулись холмы, посеребренные рядами оливковых деревьев, а дальше на север и на восток простирались горы. На западе зелено-желтая равнина спускалась к беспокойному морю. А на юге… На юге ждала Сава.

«Нет, я не богиня и не могу заглянуть за край мира. Я царица и должна заботиться лишь о том, что вижу перед собой. Но не сегодня. Сегодня…»

– Красиво, правда?

Соломон отпустил ее руку и обвил рукой ее стан, так непринужденно, словно они и впрямь были свободными молодыми любовниками.

– Да. – Она обернулась к нему, оставляя за спиной Саву и ожидавшие ее там обязанности. – Ты снова удивил меня, царь Соломон. Наверное, такие укромные места находит для свидания пылкий влюбленный где-нибудь в горах?

– Поверь мне, в горах нет укромных мест. Не для нас. Если бы я приказал запрячь лошадей, половина людей во дворце узнала бы, куда я еду и зачем. И сообщили бы всем остальным еще до того, как я взялся бы за поводья. А уж если бы я уезжал с красивой женщиной… – он засмеялся, продолжая обнимать ее и проводя рукой по ее щеке, – то мы с таким же успехом могли бы выступить под знаменами, словно войско.

– И ты привел меня сюда.

Теперь она заметила, как хорошо все устроено на этой крыше. Половину ее затенял навес, а под его пурпурными и золотыми полосами на твердых камнях раскинулись ковры, на которых были вытканы оазисы. На коврах лежали подушки, обещая еще больший уют, когда придет время. Рядом стоял накрытый столик с вином и фруктами, хлебом и сыром. И повсюду – цветы в ярких кувшинах. «Он долго трудился, чтобы создать для нас этот сад. Как ему удалось сохранить все в секрете?»

– И я привел тебя сюда. Каждый мужчина может привести свою возлюбленную на крышу.

– И каждая женщина может подняться на крышу со своим возлюбленным. Я принадлежу своему возлюбленному, а он мне – на это время. Ведь очень многие любят тебя, царь моего сердца.

Соломон улыбнулся. Она и не думала, что он может выглядеть таким измученным.

– Да, меня любят, Билкис, но по обязанности. Меня любят потому, что я справедливый человек и милостивый царь, а еще потому, что я не тревожу людей вещами, которых они не желают понимать. Но меня не любят по-настоящему, так, как любили моего отца Давида, несмотря на все его грехи, несмотря на всю тяжесть, которую он взваливал людям на плечи. Они его любили безо всяких причин. Просто любили.

Она взяла его за руку, и их пальцы сплелись.

– Забудь о людях, Соломон, их любовь не имеет значения. Благоденствие, счастье и свободу ты даешь им и так, потому что ты их царь, земной посредник между ними и их Богом.

– Да. Но приятно было бы, если бы меня любили, несмотря на мои недостатки.

– Или за них?

– И за них тоже.

Она засмеялась, пытаясь снова пробудить в нем веселость.

– В таком случае тяжело тебе придется, любимый мой, ведь у тебя нет недостатков.

– Тогда я хотел бы ими обладать.

– Нет, я ошиблась, один недостаток у тебя есть.

– И какой же?

– Ты слишком мрачен, сердце мое. Иди ко мне, забудь на время о своих неблагодарных подданных.

– Они достаточно благодарны. Они даруют мне свое уважение и послушание.

– И даровали бы своих дочерей, если бы ты их принимал. Твоя умеренность чрезмерна, Соломон. Менее великий царь завел бы себе гарем из тысячи красавиц, чтобы они скрашивали его ночи.

– Разве умеренность – это недостаток? Может, и так, – пожал плечами он. – Я умеренный и терпимый, и меня называют Соломоном Премудрым. Соломоном Справедливым. – Он смотрел на город внизу. – Но Иерусалим они продолжают называть городом царя Давида.

– Все изменится.

Он покачал головой и отвернулся от города:

– Нет, не изменится. Даже через тысячу лет они будут называть Иерусалим городом царя Давида.

Ей стало страшно от усталости и безнадежности, звучавших в его голосе. Он словно бы отказался от давней надежды. Она не стала ждать его поцелуя, а обняла и прижала к себе, словно больного ребенка.

– Не думай об этом, любовь моя, – прошептала она ему, – это не имеет значения. Говорю тебе, через тысячу лет о царе Давиде будут помнить лишь то, что он породил Соломона Премудрого.

Соломон отстранился и обхватил ладонями ее лицо:

– Любимая, мудрость твоя – словно хмельное вино, и лжешь ты по-царски. – И, прежде чем она успела возразить, он поцеловал ее. – А поцелуи твои, как мед. Иди ко мне, прекрасная моя, единственная моя возлюбленная…

– Единственная? А сколько женщин до меня поднималось по этим ступеням вместе с тобой? Видя, как хорошо здесь все подготовлено, любая женщина спросила бы об этом своего возлюбленного.

– И сколько же, по-твоему?

– Я думаю, до меня – лишь одна.

На миг ей показалось, что она зря это сказала. «Пусть даже сегодня день свободы, все равно мне не следовало так опрометчиво напоминать ему об ушедшей любви!»

Но он не отстранился и не замкнулся в себе. Напротив, его взгляд смягчился и засиял, словно хрусталь.

– Лишь одна, а после нее – никто. – Он провел рукой по мягким завиткам ее волос. – До тебя – никто.

Соломон нащупал одну из украшенных драгоценными камнями заколок из слоновой кости, удерживающих ее тяжелые волосы. Он вытащил заколку так осторожно, что Билкис поняла это лишь тогда, когда драгоценный камешек звякнул о каменную плиту под ее ногами.

– Ни одна женщина.

Когда царица снова накинула на себя свои наряды – она позволила ему застегнуть яшмовые пряжки у себя на плечах и собрать заколками из слоновой кости мягкие завитки своих волос, – когда царица ушла, оставив после себя легкий аромат роз и корицы, Соломон еще долго оставался на крыше, в своем убежище, которое так давно создал. Здесь он мог отдыхать, и никто его не тревожил. Здесь он мог обнимать свою возлюбленную.

Здесь он мог насладиться покоем и одиночеством.

Конечно, покой и одиночество он лишь воображал себе. Царь может владеть чем угодно, кроме собственной жизни. Но убежище хотя бы создавало видимость этой доступной всем остальным роскоши.

И даже оно тяжело ему досталось. Вообще-то ему помог слуга Товия. Самому царю было бы трудно, да что там, невозможно достать все необходимое и в одиночку пронести на башню. Но Товия никогда не выдал бы секрет, об этом Соломон не беспокоился. И было бы заносчивым безумием исчезнуть по-настоящему. Хотя бы одному человеку следовало знать, где можно найти царя при необходимости.

А все остальное Соломон сделал сам.

Ничьи руки не касались подушек, на которых отдыхали они с Билкис. И он сам принес вино и фрукты и расставил на низком мозаичном столике.

Больше всего нравились ему цветы, ведь они потребовали от него особой ловкости и усилий. По всей крыше стояли ярко раскрашенные глиняные кувшины, а в них – ирисы, гиацинты, розы и лилии. Сладкий сильный аромат разносился в горячем воздухе. Маленький садик, зато принадлежащий лишь ему.

«Подумать только – я создал это убежище только сейчас. Только сейчас я снова обрел этот покой – лишь потому, что хотел уединиться со своей возлюбленной царицей…»

Еще один дар, за который следовало поблагодарить Билкис. Ведь здесь, на этой вершине, предназначенной для влюбленных, Соломон мог отдыхать и наслаждаться, зная, что его не отвлекут незначительные мелочи. Лишь важное и неотложное дело могло заставить Товию подняться по узкой извилистой лестнице сюда, в тайный царский сад.

«Здесь я могу поступать, как мне нравится, не заботясь о том, мудро ли это, справедливо ли, осмотрительно ли». Соломон, улыбаясь, раскрошил горбушку хлеба на согретые солнцем камни. Сразу же слетелись воробьи, ожесточенно ссорясь за царскую милость.

«Совсем как мои подданные. Хотя птицы честнее. А люди были честны, когда поставили над собой царя, чтобы он взвалил себе на плечи их тяготы и грехи?»

Что если сто лет назад, еще до появления богатой страны и царства, все шло куда лучше? Тогда в Израиле и Иудее не было царя, двора, подданных, чиновников. Лишь гордый свободный народ, державшийся в стороне от соседей. Земледельцы, пастухи и торговцы.