Сплетни прибывали в Иерусалим быстрее, чем самые усердные царские скороходы, и все в городе, от дочери фараона до последнего уличного попрошайки, знали, что свита царицы Савской превосходит всякое воображение и нет во всем мире ничего более удивительного.

«Женщины охраняют Савскую царицу. Знаменитые девы-воительницы, ненавидящие мужчин, поклявшиеся хранить целомудрие и служить луне. Ее холят и лелеют евнухи – царевичи, отказавшиеся от своей мужской природы, чтобы прислуживать ей.

Она разговаривает со зверями и птицами. Стоит ей захотеть, и она может превратиться в змею.

У нее самой тело наполовину звериное, и она скрывает его. Плотные покрывала всегда прячут ее от мужских глаз».

С каждым новым пересказом слухи становились все безумнее, пока не оказалось, что царица Савская влиятельнее самых могучих царей, а красота ее превосходит человеческую. Что же касается богатств, которые она везла с собой, – «столько золота, что и не взвесишь, столько драгоценных камней, что не сосчитаешь. Столько ладана и мирры, что можно заполнить весь храм от пола до потолка. Жемчужины величиной с павлиньи яйца, рубины – с женское сердце». Вот какие безумные выдумки передавались из уст в уста.

А сама царица… «Наполовину джинн, наполовину столб пламени. Умна, как сфинкс». Даже ее титулы звучали, словно золотые колокольчики: царица Южной страны, царица Утра, царица Земли Пряностей.

И, хотя в отцовском гареме собрались женщины из всех царств мира, от Мелита и Египта до далекой Колхиды, прибытие царицы Савской и ее свиты обещало затмить всех, кто когда-либо входил в широкие восточные ворота Иерусалима. В день, когда царь Соломон и царица Савская ехали по городу во дворец, на крышах и улицах собралось столько людей, что в этой давке никто не мог сдвинуться ни на шаг, пока процессия не исчезла из виду. И, хотя царицу действительно окутывало плотное покрывало, собравшиеся посмотреть на нее не разочаровались.

– Ведь она была закутана в ткань, золотую, словно солнце. А лицо ее скрывала маска из жемчужин, – рассказывала Нимра, которую я отправила на разведку, когда царица еще не успела скрыться от любопытных глаз в Малом дворце. – Руки ее разрисованы хной, а ногти позолочены.

– А ноги? – спросила я.

Судя по одному из самых безумных слухов, у царицы Савской были не женские ступни, а копытца наподобие козлиных.

– На ней золотое покрывало до земли, – ответила Нимра, – так что придется нам подождать. Если у нее действительно копыта, наверное, она их покрывает позолотой, как ногти.

– Наверное, – ответила я, и мы рассмеялись.

На самом деле я не верила, что у царицы есть копыта, но мало ли что возможно в землях, где женщины правят мужчинами, а деревья сочатся благовониями для богов…

Билкис

Хотя Билкис и не ожидала этого, Иерусалим с первого взгляда произвел на нее впечатление. Большой город привольно раскинулся на холмах, окруженный высокой и толстой стеной, а венчало его здание, так богато отделанное золотом, что в свете полуденного солнца оно горело, словно костер.

– Это храм, – пояснил царь Соломон.

Он подмечал все, что ее интересовало. Теперь он называл все большие здания, которые привлекали ее внимание.

– Храм царя Соломона… Я слышала, так его называют.

Она улыбнулась, переводя взгляд на царя. «Улыбка у него на губах, но не в глазах. Почему же?» Царица понимала, что ей не следует упускать даже то, что может показаться незначительным.

– Так его называют потому, что я воплотил планы моего отца. Он мечтал о храме.

«Значит, это не твоя мечта?» Она смотрела на храм, сияющий золотом впереди.

– Он великолепен. И город красив.

Это тоже удивило ее. Даже издалека и впрямь было видно, что новый и полный надежд город кипит жизнью.

– Да, Иерусалим красив. Бóльшая его часть новая – построена во времена отца. Он завоевал дряхлеющий городок и расширил его, превратив в новую столицу.

– Город Давида. Золотой Иерусалим.

И снова она увидела, что царь Соломон улыбается одними губами.

– Да, Город Давида. Мой отец умел покорять не только города, но и сердца людей.

– Особенно женские – так мне рассказывали.

– Конечно. Как же иначе? Давид был героем, искусным на войне и в любви. – Тон Соломона ничего не выражал.

И тогда ей стало ясно: «Если отец – герой, это тяжелая ноша для мужчины». Настала ее очередь улыбнуться и заговорить весело:

– Да, мы в Савском царстве и то слышали о царе Давиде. А теперь – о царе Соломоне. Твоя страна рождает великих мужчин.

– А твоя – мудрых женщин.

Она склонила голову, принимая комплимент.

– Значит, это храм. А царский дворец, наверное, так же великолепен. Или почти так же?

– Почти так же, – согласился он, и они продолжили путь по широкой дороге, ведущей через долину к холму и распахнутым воротам Города Давида.


Она не пожалела сил и средств, чтобы показать величие Савы при дворе Соломона. Точно так же и царь ничего не пожалел, чтобы хорошо принять свою царственную гостью. Он отдал ей Малый дворец, который она могла считать своим до конца своего визита.

– Который продлится долго – этого хотел бы царь Израиля, – сказал Соломон.

– Желания царя редко остаются неудовлетворенными, правда? – ответила она.

Сама Билкис больше всего волновалась о том, чтобы ее визит не показался долгим. «Три дня в неспокойном доме тянутся дольше, чем три года, проведенные там, где тебя любят». Ей пришлось признать, что Малый дворец выглядит очаровательно. Его старинные колонны были скорее крепкими, чем изящными, а комнаты – скорее уютными, чем просторными. И даже подновленная стенная роспись повторяла стиль прошлого: лилии, вытянувшиеся по струнке, как часовые, ласточки, летящие стройными рядами над несгибаемыми желтыми цветами.

Дворец успел разрастись и занимал теперь половину вершины холма, а самая старая постройка, Малый дворец, превратилась в отдельный мир, убежище от придворной суматохи. Билкис еще и полдня не провела в массивных стенах Иерусалима, но уже успела понять, что оно ей очень понадобится.

И пусть Иерусалим стал главным рынком для всех стран, а его царь – главным торговцем мира, но город еще не успел впитать изысканность, а дворцовые стены – свежую краску. Израиль, столь юное царство, что самые старые его жители помнили коронацию первого царя, все еще не обрел равновесия. Постоянно вспыхивали споры между старым и новым, и двор царя Соломона, известный далеко за пределами Израиля, кипел от бесконечных стычек, словно загон с петухами.

– …а этот дворец выстроил их великий Давид, когда покорил город. – Внимание Билкис привлек ироничный тон Хуррами, и она прислушалась. – У них тут считается великой честью, что царицу Савскую поселили в этих опустевших комнатах, поэтому я надеюсь, что они не так плохи.

Хуррами пристроила зеркало царицы на блестящей крышке сундука из черного дерева, потом, скептически посмотрев на серебряный диск, протянула руку, чтобы переставить его.

– Нет, оставь зеркало там, Хуррами, пусть будет. – Ирция положила рядом алебастровую шкатулку царицы с тенями для век. – Конечно, царь Соломон хотел показать свое уважение к царице Савской. Кто может в этом усомниться?

– Иерусалимские мужчины очень хотели бы в этом усомниться, – сказала Хуррами. – Здесь не любят женщин.

– А у царя Соломона сорок жен, – возразила Ирция.

– Ну, царь Соломон достаточно любит женщин! – рассмеялась Хуррами. – Не существует таких почестей, которые оказались бы чрезмерными для царицы Савской! По крайней мере, не почести этого царя, куда ему!

Хуррами встретилась взглядом с Билкис. Та улыбнулась и поманила ее к себе:

– Ты весь день работала, обустраивая мои комнаты. Иди ко мне, присядь и отдохни. И расскажи, что ты успела узнать.

Кроме прочих достоинств, Хуррами могла похвастаться умением добывать разные сведения. Сплетни она собирала так же легко, как цветы в саду.

Хуррами села и пересказала все выдумки, которые успела услышать от дворцовых слуг и рабов. А также оскорбления и жалобы. «Досадно, хотя ожидаемо. После того, что мы повидали, добираясь сюда, это уже не удивляет». Савское царство следовало древним обычаям, шло по старой дороге, которой в мире пользовались все меньше и меньше.

Ирции стало грустно и тревожно от слов Хуррами. Царица бесстрастно слушала пересказ кривотолков, унижающих ее ум, порочащих ее манеру держаться и характер.

– Спасибо, Хуррами, – сказала наконец она, – и хватит уже делать удивленные глаза и качать головой, Ирция. Конечно, Израиль – это не Сава. Мы – венец всего мира. Разве мы можем ожидать, что другие царства сравнятся с нами?

«Бедные мои девочки. Они устали. Нужно отпустить их, пусть отдыхают». Она улыбнулась и поправила завиток, выбившийся из блестящих кос Хуррами. Но, прежде чем Билкис успела заговорить, Хуррами добавила:

– Это еще не все, госпожа моя. Царь Соломон приказал, чтобы в большом тронном зале – его называют ливанским лесом, столько там колонн из кедрового дерева, – так вот, он приказал, чтобы там, рядом с его троном, поставили еще один. Этот трон ждет его царственную гостью, несмотря на то что она женщина.

– Неужели? Это правда? – спросила Билкис.

Хороший знак. Во всяком случае, она считала эту новость добрым предзнаменованием. Сказать, что Соломон проявил невиданную широту ума, означало ничего не сказать. Цари очень редко могли похвастаться терпимостью. «Образчик всех человеческих добродетелей. Или хочет казаться таковым».

– Так значит, царь Соломон посадит царицу рядом с собой на троне как равную! В каком же наряде ей принять этот знак уважения?

Ирция и Хуррами радостно ухватились за этот вопрос, обсуждая преимущества каждого платья и покрывала царицы, каждой драгоценности и пояса, каждой диадемы и накидки.

– Золото, – сказала Хуррами, – ничего, кроме золота, для твоей одежды и украшений. Покрась золотой краской веки и ногти. И посыпь волосы золотым порошком. Своим сиянием ты затмишь полуденное солнце.