Когда дядя ушел, вокруг нее собрались все его женщины и заговорили хором. Она гордо выпрямилась во весь рост, чтобы сказать, что не покорится, даже если царь приказывает.

И снова что-то сковало ей губы, не давая говорить. На этот раз она поняла, что Джангу-сет удерживает ее от слов, которые она не смогла бы взять назад. Македа провела языком по заостренным кончикам собственных змеиных зубов, знаку ее царской крови. Если Джангу-сет что-то хотел сообщить ей, то следовало выслушать его и лишь потом строить собственные планы.


Неглубокая хрустальная чаша принадлежала когда-то ее матери, и матери ее матери, и так через поколения до самой их прародительницы Саа-сет, Змеиной Владычицы. Македа развернула сверток из змеиной кожи и поставила чашу перед собой на леопардовую шкуру, застилавшую пол.

Корзину со змеями она осторожно пристроила рядом, а затем подняла крышку. Кобра принадлежала ей с тех самых пор, как вылупилась из яйца, которое Македа отогревала между своих грудей. Змееныш подрастал в своей жесткой оболочке, а когда пришло время, Македа своими руками осторожно помогла ему вылупиться. Она сама сплела корзину, в которой кобра спала.

Тело смертоносной змеи плавно, словно струйка песка, перелилось через стенку корзины. Кобра мирно обвилась вокруг руки царевны. Македа погладила темные змеиные чешуйки, успокаивая кобру и собственный разум. Когда царевна прижала змеиные зубы к краю хрустальной чаши, безмятежная кобра послушно отдала свой яд. Нацедив достаточно, Македа отпустила змею, а сама наклонилась над чашей пророчеств.

Змеиный яд лужицами собрался на дне. Македа погрузила указательный палец в маслянистую, переливающуюся всеми цветами радуги жидкость, а потом коснулась лба, сердца и губ. И принялась ждать, пока над кожей, смоченной мерцающими капельками яда, не закружились видения.

«Человек. Сияющий золотым светом мужчина. Женщина, черная как ночь. Корона у нее на голове. Корона, которая медленно растворяется…» Македа почувствовала гнев и страх. Ей пришлось заставить себя отогнать их. Чтобы смотреть глазами Змеиной Владычицы, нужно спокойствие. «Ветер надувает паруса кораблей. Путешествие. Ребенок, мальчик. Ребенок с ее гордым лицом и ясными змеиными глазами. Перед ним вьются две одинаковых змеи, он протягивает руки, и они, скользнув ему на плечи, обвивают его голову. Мальчик стоит, выпрямившись во весь рост в короне из змей, раскинув руки. Ветер подхватывает его и несет на юг. Змея сбрасывает кожу и летит впереди…»

Веки щипало, Македа моргнула, и видение исчезло, оставив лишь последний образ – змеиную кожу. Опустевшая оболочка мерцала тусклым золотистым светом, постепенно затухая… А потом и она исчезла. Теперь Македа видела лишь маленькую лужицу яда в хрустальной чаше.

Дрожа, она прижала к глазам ладони. Ответ пришел, ясный и однозначный. Она должна принять это изгнание. На время покажется, что ее дядя-узурпатор победил. Но она вверится обещанию Джангу-сета: будущее принадлежит тем, в чьих жилах течет змеиная кровь. Македе и ее сыну.

Змеиная мудрость. Кобра терпеливо ожидает своей добычи, свернувшись на камне.

«Да. Я поеду. Буду ждать. И однажды мой сын вернется и заберет то, что принадлежит нам». Теперь Македа знала, что нужно делать: согласиться на изгнание, пережить все, что ожидает ее в чужой северной стране. Достойно и с надеждой воспитать сына. Чтобы однажды его чело увенчала змеиная корона.

«Да, Змей-царь, я подожду. И пусть ждать придется долго, я буду верить по воле твоей. – Македа вылила из чаши яд кобры на землю. – По воле твоей и моей».

Но она понимала, что ждать придется годами. Джангу-сет не обещал ни легкого, ни быстрого пути. Македа об этом и не просила. Лишь об одном она не могла не попросить: «Даже если этот путь окажется долгим, моя вера не пошатнется. Змей-царь, молю тебя только о том, чтобы этот царь Соломон стал достойным отцом для моего сына».


Хуш лежал далеко к югу от Израиля и Иудеи, еще дальше, чем страна Дельты и Долины. Когда Македу привезли в Иерусалим, поставили перед царским троном и сняли с нее покрывало, все замерли: никогда прежде здесь не видели подобной женщины. Она интуитивно поняла, что люди замерли не от восторга, хотя в то время еще не знала здешнего языка.

А затем подошел молодой муж Македы, улыбнулся ей, взял ее за руку и промолвил слова, звучавшие в напряженной тишине, словно песня. Позже, изучив местное наречие, она узнала, что царь Соломон сказал в тот день: «Как же ты красива! Ты черна и прекрасна, как ночь! Ты сияешь, словно луна».

И, поскольку царь Соломон объявил, что она прекрасна, никто не смел утверждать обратного.

Позже, когда Македа научилась говорить на его языке и они могли обмениваться не только ласками, но и словами, она пыталась поблагодарить его. В ответ он рассмеялся:

– Македа, знаешь, какая молва идет о царе Соломоне? Его считают самым правдивым и мудрым человеком в мире. Так что же, кроме правды, мог я сказать? Ты действительно красавица.

– Так обо мне говорили дома, но здесь все иначе.

– Да, здесь все иначе. Здесь твоя красота удивляет, привлекает внимание. Вот почему другие женщины завидуют тебе. Не позволяй им портить тебе настроение.

Женщины кружили вокруг нее, словно кошки. Шипели, но царапаться не осмеливались. Македа научилась мудрости, пройдя жестокие уроки. Она знала, почему другие жены ее ненавидят: не за ее темную кожу, а за то, что ее защищает царь. Но этого она не сказала, не желая видеть, как погаснет улыбка царя Соломона.

– Они меня не тревожат, – ответила Македа и была вознаграждена: муж улыбнулся еще ласковее.

«Да, они меня не тревожат. А если осмелятся, я сама смогу за себя постоять». Царевна Македа росла с полусотней других царских детей при дворе, полном теней и змеиных шорохов. Яд, безотказное и неприметное средство, впитался в ее кровь.

– Я рад, что ты счастлива здесь.

Царь Соломон гладил тугие завитки ее волос – они так отличались от тщательно причесанных длинных шевелюр других его женщин! Увидев, как ему нравится ее особенная внешность, Македа начала всячески подчеркивать свои отличия от других. Она носила коротко остриженные волосы, вплетая в свои густые пряди крошечные бусинки и ленточки. Натирала кожу маслами, пока все тело не начинало сиять, словно черное дерево. Посыпала золотой пудрой высокие скулы и полные губы.

Когда Соломон приходил к ней, она одевалась как царевна страны Хуш, а не как израильская царица, ведь она знала, что ему нравится ее необычный вид. В молчаливой и жестокой гаремной схватке за сердце царя Македа сражалась уверенно, и оружием ей служила темная экзотическая красота.

«Вот почему меня ненавидят его женщины: я нравлюсь ему больше, чем они», – эта мысль грела ей кровь, а на душе становилось теплее от того, что царь преподнес ей главный подарок.

Сына.


Она знала заранее, что ее мальчик родится под знаком Змеи, дарующей мудрость. И, хотя Соломон уже успел стать отцом дюжины сыновей, их мальчику он радовался, словно первенцу. Это была еще одна причина, по которой она старалась всегда угождать мужу: он неизменно проявлял доброту. Иногда Македе казалось, что он чересчур добр, но с этим недостатком она могла смириться.

В награду за то, что она родила ему сына, царь Соломон подарил ей ожерелье из сверкающих камней – бледно-желтого кошачьего глаза, а младенцу – колыбельку, вырезанную из кедра и обшитую сандаловым деревом.

– Когда он подрастет, у него будет все то же, что у его братьев, – кони, слуги, земля. А пока… – Царь наклонился, протягивая младшему сыну погремушку. Ребенок энергичным движением ухватился за ее коралловую ручку. – Пока, думаю, такие вещи ему нравятся больше. – Соломон улыбнулся мальчику и посмотрел на Македу. – Как мы его назовем? Может быть, ты для него выбрала какое-то имя твоей родной страны?

– Ты очень добр, царь мой, но я хотела бы назвать его Давидом, в честь твоего отца.

На миг Македа подумала было, что Соломон откажет ей в этой чести: его лицо осталось странно безучастным, а в глазах мелькнуло беспокойство. Потом туча прошла, он кивнул:

– Хорошо, милая моя Македа. Если таково твое желание, мы назовем его Давидом. Возможно, он унаследует музыкальный дар моего отца.

Она поклонилась и поблагодарила его, не раскрывая своих надежд. Она хотела, чтобы внук Давида Великого унаследовал не музыкальный дар, а дар побеждать. «Этот Давид тоже станет царем. Я видела это».

Давным-давно его великую судьбу предсказала хрустальная чаша, наполненная холодным ядом кобры. Ради этой судьбы она позволила, чтобы ее отправили в изгнание на север и выдали за этого мягкосердечного царя. Ради этой судьбы она терпела безотрадную страну и жалких, вечно причитающих женщин.

«Ради него. Ради сына».

Улыбаясь, Македа наклонилась над колыбелью царевича Давида и взяла его на руки. В отличие от многих других царских жен, полагавшихся на кормилиц и нянек, она ухаживала за своим царевичем сама, не прибегая к чужой помощи, и кормила его грудью, чтобы он с молоком матери впитал ее силу и смелость, чтобы вырос мудрым и могучим. Он возмужает здесь, в безопасности, в стране своего отца.

А потом, когда настанет время, он вернется в ее страну и займет трон, ожидающий его там.

Мурлыча колыбельную, которая была старше Лунных гор, Македа укачивала сына своими сильными руками и прижимала его к груди. «Даже если ты никогда не станешь царем Израиля, милый мой Давид, мир велик. И состоит из множества царств». Когда-нибудь голову ее сына увенчает корона. Это видение явилось ей в испарениях змеиного яда. Ее сын станет правителем. Не здесь, не сейчас. Но где-нибудь, когда-нибудь. Она проявит терпение.

«И если нужно подождать, пока свершится судьба моего сына, это место для меня не хуже любого другого. Здесь, вдали от родины, я смогу растить и защищать моего царевича, пока он не возмужает, чтобы идти за своей судьбой». Она посмотрела на нежное личико Давида и улыбнулась. «Да, сынок, мы подождем».