Саул. Давид. А теперь Соломон.

Царь Саул был воином. Он отбросил филистимлян назад в их прибрежные города. Теперь о первом царе говорили редко, ведь на его подвиги легла тень безумия, а потом их затмила сияющая слава преемника. И хотя народы Израиля и Иудеи вел к победе Саул, но именно Давид превратил обычные победы в нечто большее.

В царство.

Под властью Саула племена Израиля и Иудеи жили как в давние времена. Правление царя Саула сводилось к силе. Саул вообще скорее был военачальником, чем царем, скорее боевым вождем, чем судьей. При Давиде сам смысл царствования изменился. У Давида, как и у Саула перед ним, были воины. Но у Давида было и нечто большее – власть. При царе Давиде победы в битвах стали способом присоединять новые земли и города. Ко времени своей смерти Давид Великий правил землями от Египта до ливанских гор, от приморских городов филистимлян до равнин страны Моав. В наследство он оставил империю.

И царь Соломон усилил эту империю с помощью союзов и торговли, с помощью мощной армии и тщательно продуманных браков. За каких-то шесть лет Иерусалим, город царя Давида, стал главным рынком всех окрестных земель, перекрестком всех дорог мира. Все пути вели в золотой Иерусалим.

Да, царь Давид создал царство, зато царь Соломон возвеличил его.

Однако величие обладало собственной ценой. Несмотря на мир и процветание, люди ворчали. Слишком много налогов, слишком много всего строится, слишком большая армия…

«…хотя я не понимаю, как они хотят, чтобы дороги оставались безопасными, а рынки процветающими без налогов и армии». Соломон снова посмотрел на Великий Храм, высившийся над крышами дворца. Храм короной венчал город, его слава сигнальным огнем сияла народу Господа. Понадобилось семь лет, чтобы завершить строительство, а казна до сих пор платила Хираму, царю тирскому, за кедровое дерево, пурпур и позолоту, с помощью которых был создан достойный дом для Ковчега Завета, символа присутствия Бога. А еще храму нужен ладан и другие благовония, а также масло, и священников храма нужно кормить и одевать, они должны где-то жить.

Но большинство людей видят лишь одно: строительство давно окончено. Поэтому они не понимают, что нужно и дальше платить. Что платить придется вечно. Как и для того, чтобы содержать царский двор, стражу, армию. И…

– О, столь удрученный вид не подобает великому царю Соломону, да еще и в такой день!

Соломон с улыбкой обернулся:

– И что сегодня за день, Аминтор?

Критянин взмахнул серебряной миской. Фрукты ярко блеснули золотом на солнце.

– Ведь сегодня царь женится.

– Снова, – заметил Соломон.

– Снова. Сколько жен у тебя сейчас? В очередной песне тебе даровали сто, причем каждая краше предыдущей!

– Слишком щедрый дар. Почему люди выдумывают такие небылицы?

– От скуки, от зависти или просто потому, что они приучены лгать с колыбели. – Легкий и беззаботный смех Аминтора зазвенел в прохладном воздухе. – А сам ты помнишь, сколькими женами владеешь, царь Соломон?

– У царя Соломона сорок жен. И он их всех помнит по именам, а также их сыновей. Но никем из них я не владею, – помолчав, добавил он.

– Царь Соломон известен своей мудростью. – Аминтор изящно облокотился о парапет, поставив серебряную миску на гладкие камни. – И, конечно, именно поэтому он в одиночестве удалился на крышу, чтобы высматривать очередную невесту и скрыться от вездесущего управляющего Ахисара. Действительно, он столько шума поднимает!

– Да, поэтому я поднялся сюда. А еще – чтобы спокойно подумать.

– О-хо-хо, царь снова думает. И какую мудрую мысль поймал ты в свои сети на сей раз?

Соломон посмотрел на вершину дальнего холма, на Великий Храм, сиявший под ярким светом солнца.

– Мир и справедливость достаются тяжело. Я хотел бы объяснить это своему народу.

– Ну, это тебе не удастся. Думаю, даже вашему Богу – такому суровому – не удастся заставить людей понять нечто столь неприятное, как правда. Не трать время на желания, которым не дано осуществиться. Попробуй, господин мой. – Улыбаясь, Аминтор протянул Соломону позолоченный плод смоковницы. – Правители должны знать вкус золота.

– Они должны также знать его цену. – Соломон откусил немного сияющей мякоти. Тонкий слой позолоты растаял на языке, словно роса, не оставив никакого вкуса.

– И какова цена золота? Брак с колхидской царевной? – Аминтор подбросил один из позолоченных плодов в воздух и ловко поймал. – Золото из Колхиды, кони из Трои, ячмень и пиво из Египта. Израиль теперь женат на всех богатствах мира.

Соломон не ответил, молча указав на цветастый ручеек, медленно поднимающийся по Кедронской долине к Конским воротам:

– Вот и моя новая жена. Аминтор, будь добр, передай управляющему, что она скоро будет здесь. Хоть я и великий царь, но сам стараюсь держаться от него подальше – он так суетлив.

– С удовольствием. А еще я взгляну на твою новую царицу.

Аминтор изящным жестом подал Соломону серебряную миску и пошел к лестнице. Он исчез в темном дверном проеме, оставив царя наедине с полудюжиной позолоченных плодов смоковницы и любопытной пчелой, опустившейся на один сладкий сверкающий фрукт.

Соломон осторожно опустил миску, давая пчеле возможность самой понять, что плод – лишь яркая приманка. «Спасибо тебе за добрые пожелания, Аминтор, – прошептал он. Очередная свадьба, очередная женщина. – Мне больше не нужны жены, у меня их и так слишком много. Но это необходимый царству союз, а потому…»

А потому он женится, чтобы скрепить очередной договор, завоевать еще один рынок, овладеть новыми сокровищами. Ведь он царь и должен заботиться о своих подданных и думать за них – чтобы не пришлось думать им самим! Соломон печально улыбнулся, почувствовав мимолетное желание поделиться этой едкой шуткой. Но в полном людей дворце, в полном жен гареме не осталось никого, с кем он мог бы говорить откровенно. Даже Аминтор заслуживал доверия лишь до тех пор, пока совпадали цели Израиля и Крита.

«Не осталось в живых никого, с кем я мог бы поделиться тем, что лежит на уме и на сердце».

Настоящее одиночество. Соломону страшно не хватало того, что связывало его с приемной матерью, царицей Мелхолой, женщиной, питавшей его разум, – так его родная мать Вирсавия питала его сердце. С царицей Мелхолой он мог говорить о чем угодно, и она понимала его.

А еще больше не хватало ему Ависаги. «Ависага, моя голубка, сердце мое, драгоценный камень, сияющий среди женщин…» Хотя прошло дважды по семь лет со дня ее смерти, он все еще чувствовал сильную боль. Милая Ависага, разумная Ависага, дорогая утешительница, которая всегда знала, что делать и говорить, помогала ему в поисках верного пути…

Что ж, Ависаги больше нет. Она умерла, рожая их единственного ребенка. Дочь. И, хотя мужчины почти всегда хотели сыновей, Соломон радовался, что ребенок от Ависаги оказался девочкой. Ведь, будь ребенок его возлюбленной мальчиком, он бы испытывал безрассудный соблазн объявить его наследником престола. А девочка спасла его от ловушки этого безумия.

Ведь к тому времени, как Ависага понесла и родила ему ребенка, Соломон уже почти двенадцать лет пробыл на троне и столько же раз женился. Цари женятся не только по любви. Интересы государства уложили в постель намного больше царственных пар, чем похоть. Ависагу печалили не жены царя, а дети, которых они рожали ему. Дети, которых она, его любимая, по капризу жестокой судьбы была лишена. Когда царица Ависага смогла наконец с гордостью и любовью сказать, что ждет ребенка, у царя Соломона уже было много сыновей, и он давно сделал важный жизненный выбор: трон унаследует его первенец.

Ведь много жен – это много сыновей, а где много сыновей, там не будет покоя в семье. Даже двум царевичам во дворце тесно, а что уж говорить о дюжине. Сыновья его отца чуть не разорвали царство в клочки, и шрамы тех тяжелых времен еще не зажили в его душе. Соломон не хотел поступать как отец, маня короной самого любимого сына. Когда родился Ровоам, Соломон объявил, что этот мальчик станет следующим царем Израиля и Иудеи, наследником Соломона Премудрого.

Старшему сыну предстояло унаследовать трон – так повелось во всех царствах. Не самое лучшее решение – Соломон сомневался, что Ровоам сможет править, – но лучшее, чем многие другие. Все детство и юность Соломон наблюдал, как использовали корону в сделках со смертью, и теперь он не хотел, чтобы его сыновья в свою очередь состязались за царство.

«Нет, пусть престол займет Ровоам. Зачем царям сыновья? От них сплошные мучения». А дочь… Соломон улыбнулся. Дочь Ависаги служила ему сладостным утешением, нежным напоминанием, что в жизни есть не только битвы и приказы. Его роза, его голубка, его милая любящая дочь. Почтительная, ласковая, кроткая – все, чего может пожелать отец.

И она быстро становилась женщиной. Женщиной, для которой ему предстояло найти мужа. «Но не сейчас! Она же еще ребенок. С ее свадьбой можно подождать».

И, хотя эта мысль утешала, Соломон знал, что обманывает себя. Дочь приближалась к четырнадцатому году жизни, и пора было устраивать ее будущее. Если быть честным, он уже опоздал. Помолвку Ваалит следовало устроить еще два года назад. «Но я не могу ее потерять». Кроме нее, ничего у него не осталось от Ависаги, возлюбленной жены его юности.

Но пожертвовать ею все равно пришлось бы, ради ее же блага. «Ей предначертано управлять собственным домом, иметь мужа и детей. Да. Я найду ей в мужья хорошего человека здесь, в Иерусалиме». Соломон не хотел думать о том, чтобы выдать ее за чужеземного царя, в далекую страну. «Нельзя использовать Ваалит как товар в сделках между государствами». Его дочь выйдет замуж здесь и будет жить у него на глазах.

«Да. Я начну искать мужа для нее. Скоро.

Но не сегодня». Терпеливое будущее могло ожидать сколько угодно – Соломон знал, что рано или поздно оно победит. Но пока дочь Ависаги оставалась его самым драгоценным сокровищем.