Арист развел руками.

Мишка понял, что прямо сейчас в этой интриге все равно не разберется, и вообще нужно оставить ее в прошлом, и перешел к делу.

– А не хочешь ли ты, сударь, объявить еще одно ассо – мое с госпожой Фортуной? – спросил он. – Только на сей раз я буду биться без маски, и пусть в листках напечатают мое имя.

Арист, которого вообще было трудно смутить, посмотрел на Мишку очень озадаченно.

Он увидел не прежнего Нечаева с неизменной приветливой улыбкой, а человека, принявшего какое-то подозрительное решение. Улыбка обернулась оскалом, и Арист, впервые за все время знакомства, понял, что Мишка может быть опасен. Не только искусством фехтовальщика, но и чем-то иным, упрятанным в душе; возможно, сочетанием ласкового нрава, непременной принадлежности дамского угодника, и отсутствием жалости.

– Пожалуй, можно. Сейчас в столицу приехали из Ревеля англичане, уже навестили меня. Они бы охотно поглядели на такое ассо – ведь у них есть девицы-гладиаторы, и им любопытно знать, на что способна русская фехтовальщица.

– Поскольку мы с мадемуазель Фортуной уже знакомы, то тянуть с этим ассо не стоит, – сказал Нечаев. – Пусть она выберет удобный для себя день. А что, господа придворные еще не разгадали, кто под маской?

– Весь женский штат государыни перебрали. Подозревают, а доказательств нет. – Арист усмехнулся. – И не будет. Хорошо, сударь, я составлю еще пару ассо, а ты не теряй время зря, занимайся. Я к тебе капитана пришлю.

– Это верно, – согласился Нечаев.

И два последующих дня только фехтованием и занимался, препоручив хозяйство вернувшимся Маше и Федосье. Женщины были настолько перепуганы, что Нечаев насилу уговорил их остаться в столице еще на несколько дней, а не убегать в Царское Село пешком, с узлами за плечами.

Меж тем Фрелон и Фурье встретились с Бротаром. Это было несложно – уж они-то, в отличие от Бергмана, знали, где он поселился вместе со знатной особой, которая на сей раз взяла имя не господина Поля, а господина Жоржа Декриера. Пришлось принять меры предосторожности, обставить свидание как случайную встречу в Гостином дворе, в задней комнате меховой лавки, и не слишком увлекаться философией и риторикой.

– Странно было бы, если бы этот Нечаев не выдал всех участников дела, – сказал господин Поль. – Жаль, такая блестящая затея провалилась… а как бы порадовался христианнейший король!.. Самое скверное – что ему уже доложено об ассигнациях. Придется огорчить его величество…

– Ничего не потеряно, – возразил Бротар. – Ведь у нас остались формы, есть и бумага, а научиться подделывать росчерк несложно – были бы стекло и свеча. Значит, нужно обрезать все ниточки, что ведут к нам.

– И первейшая из них – Нечаев.

– Да.

– И, выждав время, найти другую особу, через чьи руки проходят мешки ассигнаций… – задумчиво сказал Фурье. – Но Нечаева сейчас лучше не трогать. Я могу биться об заклад – Шешковский ждет, кто нанесет визит этому бездельнику. Возле его дома наверняка бродят подозрительные люди…

– Да, – согласился Фрелон, – но Нечаев глуп. Он воображает себя столичным вертопрахом. Он наверняка захочет бывать в обществе. А там, где толпа вертопрахов, очень удобно до него дотянуться. Даже если к нему приставлены переодетые полицейские.

– Удобно, – сказал Фурье и похлопал себя по боку – по тому самому месту, где к поясу был подвешен стилет в ножнах. – Нас трое, да Асмодей, который показал себя отличным слугой.

Бротар вздохнул с облегчением – его не посчитали.

Его интрига усложнилась – но, статочно, это было к лучшему. Если французы вздумают устроить покушение на Нечаева, то, может статься, столичная полиция их схватит. И тогда затея с фальшивыми ассигнациями будет очищена от всего лишнего и сомнительного. Да и не придется беспокоиться, что французы вскроют клавикорды, в которых хранятся пустые коробочки и обычные дощечки.

Приедет Пушкин-младший с формами, штемпелями и запасом бумаги, и очень, очень скоро бывший аббат помчится в благословенную Швейцарию!

Выходя из Гостиного двора, Бротар и господин Поль встретили мужчину крепкого сложения, за которым мальчик лет тринадцати тащил мешок с покупками. Они столкнулись в неподходящем месте, на скользком пятачке, едва не опрокинули друг друга, выругались и разошлись. Мужчина этот был господин Арист – побывав в казармах Преображенского полка и уговорившись с подпоручиком Громовым насчет ассо, он по просьбе Наташи пошел за тонким полотном и швейным прикладом. Покинув госпожу Егунову и наотрез отказавшись появляться в ее доме, раз уж там воцарилась курляндка, Наташа осталась без нижних юбок и сорочек. На всю столицу вряд ли можно было бы найти десяток девиц и женщин, не умеющих шить, и Наташа тоже знала это ремесло.

Вернувшись в свое жалкое жилище, французы снарядили Асмодея в разведку. Пять дней он являлся со сведениями бесполезными: Нечаев занимается в зале с фехтмейстерами и почти не выходит из дома. На шестой день Асмодей принес листок: посередке гравюра, изображающая шпажный бой между дамой и кавалером, внизу – список из трех ассо, причем Нечаев уже выступает под своим именем, без всякой маски, а мадемуазель Фортуна – по-прежнему в маске.

– Отлично, Асмодей! – сказал Фрелон. – Большинство публики явится к последнему ассо. И затем в зале начнется суматоха, она-то нам и нужна.

– Это слишком дерзко, – заметил Фурье. – Как будем уходить?

– Очень просто – мы его выманим в соседнее помещение, а оттуда выпрыгнем в окошко.

– Напрасный риск.

– Он слишком долго ходит по земле, друг мой, пора бы ему прилечь…

Фурье вздохнул – Фрелон давно не откалывал своих знаменитых штук с прыжками. А ведь публично исполнить такое – значит расписаться мелом на стене: «Здесь был агент “королевского секрета” господин Фрелон».

Нечаев при этом военном совете не присутствовал, но о том, что этакое совещание состоится или уже состоялось – догадывался. До вечера, на который было назначено ассо, он нигде не показывался, только спускался в зал для занятий и дважды бился на флоретах с мадемуазель Фортуной, чьей тайны ему никто не раскрыл. Сама она приходила в мужском костюме, с красным тюрбаном на голове, чтобы скрыть черную косу, а для ассо у нее был припасен дорогой чепец с подшитыми светлыми волосами, которых и требовалось-то немного – закрыть треугольничек надо лбом.

Наташу несколько смущало, что Мишка перестал за ней увиваться. Его прежние нежности тоже, разумеется, смущали, но они были понятны – кавалер развлекался. Теперь же она чувствовала, что в Нечаеве что-то переменилось – он и в бою стал иным, схватка с ним перестала походить на танец.

– С ним что-то происходит, – сказала Наташа Анетте, с которой жила в одной комнате, а комната эта была в жилище капитана Спавенто. Это была временная мера – капитан хотел снять до весны более достойную квартиру, чтобы перевезти туда Марфу и маленького Валериана, а пока что Анетта чуть ли не каждый день ездила на Васильевский остров.

– Мне от души его жаль, – ответила Анетта. – Он как укладка с сокровищами, в которую какой-то злой шутник добавил придорожных камней и грязи. Он добр беспредельно – но и доброта в грязи замарана… я молюсь за него и за Като одинаково… Знаешь ли, что я поняла? Его никто и никогда не любил. Вот он и не знает, что это такое.

– Отчего ты заговорила о любви? – забеспокоилась Наташа.

– Оттого, что читаю сейчас Послание к коринфянам, а там как раз про любовь сказано: если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

– Оба мы с ним – медь звенящая… – пробормотала Наташа.

Она невольно сравнивала Нечаева с Громовым. Громов нравился ей безмерно, она даже его астрономические рассказы готова была слушать часами. Но она (не сговариваясь с княгиней Темрюковой-Черкасской!) видела в нем дивную, благородную душу, наслаждалась его обществом, и искренне желала ему счастья, не испытывая при этом не малейшего сердечного трепета.

В комнату заглянул Никишка, спросил: угодно ли принять господина Громова?

– Угодно, угодно! – закричала Анетта и кинулась прихорашивать Наташу, поправлять на ней рукавчики и ленты, приглаживать волосы.

Громов вошел, поклонился, сел и завел разговор об ассо. Ему пришла в голову занятная мысль тройного соперничества – в первом ассо он и Нечаев могут сразиться за право стать противником мадемуазель Фортуны во втором ассо. Прежде, чем предлагать Аристу, он хотел узнать у Наташи, согласна ли она.

– Да, я согласна, – несколько смутившись, ответила девушка. Она поняла, что означает замысел: Громов видел в Нечаеве своего соперника, риваля, и хотел биться с ним за благосклонность дамы. Именно это он имел в виду, хотя способ объясниться в нежных чувствах выбрал странный. Видимо, Громов сообразил, что с Наташей нужно говорить на ее языке.

Они спустились в зал, и гвардеец объяснил свой план Аристу.

– Отлично! – обрадовался Арист. – Листки сделаем новые!

И тут же стал перекраивать уже сложившиеся пары на иной лад. Потом Громов и Наташа провели пробную схватку на флоретах и получили от Ариста нагоняй за медлительность. Нагоняй их насмешил – и Арист долго взывал к их благоразумию. Сверху, с хоров, на все это глядел ничего не понимавший Нечаев.

Та, кого он считал блондинкой, оказалась брюнеткой, но это еще полбеды. Брюнетка проявляла явную благосклонность к преображенцу.

Он сбежал вниз и узнал новость.

Это была странная беседа – мадемуазель Фортуна даже не желала встречаться с Нечаевым глазами и явно ощущала неловкость. Если бы Мишка знал причину, то возгордился бы неимоверно, – Наташа невольно вспоминала, как отчаянно пыталась спасти его из лап Шешковского, и сейчас ей было стыдно за свои крики и бурные страсти. Ведь Громов мог, чего доброго, подумать, будто она спасала любовника.