– Я тотчас же скачу к матушке! – закричал князь. – Громов, отправляйся ко мне, жди меня!

Это было разумно – Громов послушался.

В доме князя он обнаружил Наташу, Анетту и фехтмейстеров, которые приехали узнать новости. Анетта пыталась беседовать с Эрикой, но та была сердита на весь белый свет. Наконец приехал князь.

По его огорченной физиономии сразу можно было прочитать: княгиня Темрюкова-Черкасская наотрез отказалась говорить с государыней о деле, в которое замешан Денис Фомин.

– Он погиб, и мы уж ничем не поможем, – сказал Арист. – Обвинение чересчур серьезно.

– Я пойду к Шешковскому, – решила Наташа. – Сперва к поручику, потом вместе с ним – к его батюшке. Я буду просить, умолять…

– Я тебя не пущу. Я дал Шильдеру слово, что позабочусь о тебе. Поняла, матушка? – спросил Арист. – Или ты плохо меня знаешь? Не дури. Шешковскому нужен виновный. Случайно это оказался Нечаев. И довольно ли мы знаем его, чтобы сказать: нет, он ни с какими французами не якшается?

– Но я знаю, я просто знаю, что он ни в чем не виновен, – закричала Наташа. – Как он может быть виновен? В нем же хитрости – ни на грош! Разве что финт блестяще проведет, и из него вместе левой кварты – укол терцией… Это все, на что он способен! Господин Громов, ваше сиятельство! Отведите меня к поручику! Надобно все средства испробовать!

Анетта подошла к ней, обняла ее и стала тихонько успокаивать: нельзя же врываться к поручику с воплями, нужно прийти кротко, с упованием на Богородицу, и просить тихо, смиренно…

Глядя на эту пару, Эрика рассмеялась. Ей не нужен был переводчик, чтобы понять страстную решимость Наташи и уговоры Анетты.

– Вам весело, сударыня? – спросила Наташа.

– Изрядно, сударыня. Как приятно рваться в бой, зная, что добрые люди тебя удержат и никуда не пустят, – сказала Эрика.

Ей было приятно уязвить Наташу, которая подбила фехтмейстеров выследить тайные свидания на лестнице и погубила такой изумительный план отмщения. Но не только это – Эрике не хотелось, чтобы Наташа что-то сделала для Мишки Нечаева. Ибо она не имела к этому человеку никакого отношения – разве что билась с ним в ассо. Она не путешествовала с ним, не слышала от него ласковых слов, не целовала его в щеку и не обнимала, не жила с ним рядом, не принимала из его рук лакомств – она не могла считать его своим!

А Эрика могла – Мишка принадлежал ей в ту ночь, когда она сидела у него на коленях и слушала непонятную жалобную речь, а его волосы щекотали ей шею и грудь, волосы изумительного цвета, почти белые, даже с серебряным блеском… и если бы он вздумал ее целовать тогда, она бы, обиженная на весь белый свет, ответила на его поцелуи! А целоваться с этой воякой, с этим гренадером в юбке, он бы в здравом уме и твердой памяти не стал!

– Как приятно говорить пакости, зная, что за это не накажут! – парировала Наташа. – Если вам известен способ помочь Нечаеву без визита к Шешковскому – скажите, сделайте милость, сударыня!

– Сцепились прелестницы, – по-русски сказал Арист. – Покойника делят…

– Если бы вы хотели пойти к Шешковскому просить за Нечаева, то сделали бы это без криков и театральных выходок, сударыня, а просто оделись бы и пошли, – ответила Эрика. – Кто кричит – ничего не делает.

– Брехливая собака лает, да не кусает, – по-русски изложил ее мысль Арист. Капитан Спавенто засмеялся.

– Анюточка, – сказал он дочери, – нужно увести отсюда Наташу. Утешь ее как-нибудь. Мало того, что мы потеряли Нечаева, так еще и эта мерзавка над нашей Натальей куражится…

– Нет, батюшка! – воскликнула Анетта. – Она не мерзавка! В ней очень много доброты! Она от смерти меня спасла, она все это время была мне преданной подругой! Не надо оскорблять Като, право, не надо!

– Она такая же Като, как ты – Семирамида Вавилонская. В самом деле, поедем отсюда прочь, – решил Арист – Дело безнадежное. А если девицы подерутся – будет нам морока их разнимать…

– Я готова сделать все, что потребуется, чтобы ему помочь! А вы способны лишь ехидничать, сударыня, – заявила Наташа. – Притворяться, ссорить людей и говорить всем гадости – вот вся радость вашей жизни. Только на это вы способны!

Эрика долго смотрела на нее.

Объяснять, что ради своей любви она убежала из дому, рисковала и репутацией, и, статочно, жизнью, терпела неведомо чье общество, рыдала о женихе, с которым даже не смогла проститься, – она не могла, это было выше ее сил. Да и кто такая эта девица Шильдер, чтобы перед ней оправдываться? Ее проучить надо!

– Я сделаю то, чего вы никогда не сделаете! Я пойду к Шешковскому! – сказала Эрика. – Вы тут кричите, что Нечаева нужно спасать, а я его спасу!

– Не делайте этой глупости, – вмешался Арист. – Вы и так в это дело впутались, если ваше похищение связано с проделками французских агентов. Вы окажетесь для Шешковского драгоценным подарком – и это может плохо кончиться.

– Я не российская подданная, – ответила Эрика. – Я курляндская баронесса. Это все подтвердят. Мой брат служит в Измайловском полку.

– Полагаете, для Шешковского это преграда?

– Она сейчас пообещает, что государыне в ноги бросится, – вставила Наташа. – И все дружно кинутся ее отговаривать!

– Будьте вы прокляты! – закричала Эрика. – Я пойду к Шешковскому! Господин Громов, господин князь, отведите меня к нему!

Громов и князь все это время Эрику словно не замечали – ее еще и это раздражало. Если бы упрекали, дознавались до истины!.. А так – сочли ее случайной помехой, которую вовремя удалось устранить, так что дружба вскоре возродится. Громов не глядел в ее сторону и был спокоен, как каменный монумент, а юный князь старательно ему подражал. Но на прямое обращение они не могли не откликнуться.

– Господин Арист, у нас есть еще способ помочь Нечаеву? – спросил Громов.

– Нет, да и это не способ. Не знаю, подсылал ли кто к этому людоеду красивых девиц, – ответил фехтмейстер.

– На все воля Божья, – напомнил капитан Спавенто. – Может, и тут – перст Господень.

– Это уж не перст, – критически глядя на Эрику, заметил Арист. – Это некая иная часть тела… Впрочем, Шешковский еще не стар – может, девице удастся его взволновать, всякие чудеса случаются. Господин Громов, доставьте ее к вашему сослуживцу, сделайте милость.

К дому Шешковского на Садовой Эрику привезли на другой день поздно вечером. Она уж сама была не рада, что затеяла это дело, ей уже было порядком страшно, однако она держалась стойко – отчаянный Эбенгард фон Гаккельн выглядел бы не хуже.

– Изволят ждать, – сказал доверенный лакей, сопровождая гостей к двойным дверям опасного кабинета.

Поручик Шешковский открыл дверь, пропуская перед собой Эрику.

– Вот, батюшка, эта особа, – сказал он по-французски. – Она утверждает, будто Нечаев ни в чем не виновен. Прошу вас, сударыня.

Эрика вошла. Степан Иванович встал и поклонился.

– Добро пожаловать в мой уединенный приют, – сказал он. – Благоволите присесть.

Этот человек был любезен – но и страшен, потому что фальшь его любезности была на виду; он, похоже, нарочно ее подчеркивал, словно бы говоря собеседнику: милейший, а ведь я над тобой издеваюсь!

– Благодарю, – сказала Эрика и села на предложенный стул. Села прямо, даже прогнув спинку, готовая к схватке – сейчас прадедушка фон Гаккельн был бы ею весьма доволен!

– Итак, вы утверждаете, будто происходите из старого курляндского рода.

– Это проверить несложно, господин Шешковский. Мой старший брат, Карл-Ульрих фон Лейнарт, служат в Измайловском полку. Прикажите доставить его сюда – он меня узнает. Я знакома и с иными офицерами Измайловского полка.

– Хорошо, сударыня. Я буду называть вас мадемуазель де Лейнарт. Садись, сынок, и ты. Я боюсь, разговор у нас выйдет долгий.

Поручик сел поближе к Эрике, словно желая ее поддержать.

– Итак, вы пришли ко мне, чтобы замолвить слово за государственного преступника Нечаева. Вы близки с ним? – прямо спросил Шешковский.

– Нет. Он не был моим любовником. И никогда не будет.

Обер-секретарь Правительствующего Синода усмехнулся – он не ждал на прямой вопрос столь же прямого ответа.

– Отчего же вам угодно вступиться за него?

– Оттого, что его обвиняют в преступлении, которого он не совершал!

– Что вам известно об этом преступлении, мадемуазель?

– Его обвиняют в преступном сговоре с французскими шпионами. Я понимаю, почему его обвиняют!

– И почему же, мадемуазель?

– Потому что он всю осень и всю зиму вел себя очень странно! Он куда-то уезжал, откуда-то возвращался, он был окружен всевозможной таинственностью, он ни с кем не сходился… но все это из-за меня!

– И при этом господин Нечаев не был вашим любовником?

– Не был, говорю вам! Хотя он увез меня из Курляндии, и потом мы жили сперва в одном доме, потом в одной квартире, он ко мне пальцем не прикоснулся! Если для того, чтобы вы мне поверили, нужна проверка, извольте вызвать повивальную бабку, пусть она осмотрит меня и доложит вам, что у меня еще не было любовников!

– О-о…

Не часто дамы так нахально говорили со Степаном Ивановичем, и желание осадить наглую девицу росло и крепло – да только девицу привел сын, и этот сын сидел тут же, рядом: любимчик, воспитанный на умных книгах, хорошей музыке, картинах и стихах. Степан Иванович знал, что отношение Ванюши к нему двойственное: отовсюду молодой Шешковский слышит всякие ужасы про отца и понимает, что по крайней мере половина слухов верна, но никак не совместит в голове своей образ палача с плетью и образ умного, тонкого собеседника, человека с акварельной кистью в руке. Для своего деликатного сына Степан Иванович хотел быть любимым отцом – и решил потерпеть.

– Вам лучше бы рассказать батюшке всю правду, сударыня, о своем похищении. Может, найдется возможность не связывать его с французами, – сказал поручик Шешковский. После чего воцарилось молчание.