Чудом, истинным чудом Эрика бесшумно проскользнула к заветной двери. Страха в тот миг не было – ведь в ней звучал спасительный голос: «Беги!..»

Она отворила дверь – чуть-чуть, на два вершка! – и этого хватило, она попала в комнату со старинной мебелью. Беззвучно пробежав, она выскочила в коридор, оттуда – на лестницу… и куда же теперь?..

И снова прозвучала подсказка: «Вниз беги, туда, где твой друг в белой маске – капитан Спавенто…»

Иного друга у нее в этот миг не было.

Анетта поспешила вниз, пока наверху ее не хватились, и на третьем этаже принялась стучать в дверь. Она знала – друг где-то там, за стеной, должен услышать и помочь!

Хотя дверь была совсем не та, на черной лестнице, из которой он вышел впервые, чтобы утешить ее, плачущую. Этаж – тот, а дверь – не та, и все же!..

– Кого там несет? – спросил сонный голос.

– Спасите, Христа ради! – только и могла сказать Анетта. Наверху уже слышался шум – не иначе, налетчики и похитители обнаружили, что казавшаяся запертой дверь открыта.

Лязгнул засов, проскрипел замок. В дверном проеме явился Никишка – с огарком в руке, в одной рубахе, без порток и босой..

– Впусти… – не дожидаясь вопросов, потребовала Анетта и ворвалась в чужое жилище.

Никишка тут же затворил за ней дверь и стал звать:

– Сударь, сударь, по вашу душу!..

– Кто там? – спросили из темноты.

– Девица! Та, что вы велели, коли что, к вам вести!

– Погоди, я оденусь…

Капитан Спавенто вышел через минуту, не более, в шлафроке, туго перепоясанный, и в своей белой маске. Эта минута показалась Анетте длиной в год. Но когда он появился в сенях, она вздохнула с облегчением – он поможет, непременно поможет!

– Что случилось, сударыня? – спросил он.

– Мне нужно скрыться. На жилище наше напали злодеи, господина Нечаева связали и увели, всех женщин увели, мне чудом удалось бежать… они сейчас будут тут!..

– Им так просто сюда не попасть. Никишка, одеваться! – приказал капитан Спавенто. – Я проведу вас в квартиру господина Фишера, и оттуда мы незаметно выйдем на улицу…

– Я не могу… я почти босиком… в одних чулках…

– Эко дело! Я понесу вас на руках.

– Но это невозможно…

– Возможно и даже необходимо. Вы боитесь меня? – вдруг спросил он.

– Да, – сразу ответила Анетта. – Я верю вам, как никому другому, но этот страх – я ничего не могу с ним поделать… простите меня… до сих пор меня обнимали только родные люди и муж, которому я буду верна до смерти…

– Ясно… Хорошо, что вы признались в этом, очень хорошо… да… и именно сейчас… Перст Господень… Сударыня, я должен открыть вам одну тайну, – сказал капитан Спавенто, и голос его выдавал нешуточное волнение. – Я прошу вас, примите это… примите как перст Господень… иначе объяснить нельзя… и времени у нас мало…

– Да, я вас слушаю, – ответила Анетта. – Вы назвались моим другом… я чувствую, что вы мне друг…

– Да, и даже более… погодите…

Капитан Спавенто распустил шнурки своей белой кожаной маски. Маска упала, открыв лицо.

Анетта увидела это лицо и ахнула.

Глава 24

Возвращение дитяти

Княгиня Черкасская была разом и довольна и недовольна. От Бергмана принесли почтительное письмо – он докладывал, что комиссию ее сиятельства исполнил, но указанная особа в предполагаемых действиях не замешана и ведет благопристойный образ жизни, каждый шаг – на виду. Что означало – любовник не впутался в странную историю с похищением Катеньки Егуновой. Это радовало – а не радовало другое: он куда-то пропал и в обществе не показывался. Не могла же княгиня просить графа Панина, чтобы в приказном порядке командировал к ней Фомина.

Княгиня даже послала к нему на дом записочку – но ответа не получила.

Но если не любезный Дени заварил эту кашу, то кто из домочадцев госпожи Егуновой мог бы затеять интригу? Ответ у княгини был один – смиренница Наташа.

В егуновском доме княгиню Темрюкову-Черкасскую знали и понимали, что ее мнением хозяйка дорожит. Кое-кто даже подозревал, что многое в хозяйстве делается по советам княгини. Так что, когда она потихоньку велела няне Василисе, состоявшей при Авдотье Тимофеевне с самого рождения, прийти к себе в дом с утра, приказ был исполнен безукоризненно.

Няня Василиса, собственно, даже не главной мамкой при дитяти была, а помощницей: кто бы ей, пятнадцатилетней, барское дитя доверил? Сейчас это была здоровенная и сообразительная баба чуть за пятьдесят, продолжавшая нянчить свою толстенькую малютку Дунюшку и люто ненавидящая всех ученых докторов, которые постоянно призывались к госпоже Егуновой.

Княгиня приняла няню в своей спальне.

– Мне с тобой, голубушка, долгих подходов не надобно, – сказала она. – Сама знаешь, что у вас в доме творится. И вот как я все это понимаю – не обошлось без вашей богомольной Натальи. Ты уж разберись, где эта Наталья грехи замаливает и с кем встречается, а потом мне все доложи. А я уж придумаю, как беду избыть.

Василиса приложилась к милостиво пожалованной княгининой ручке и поспешила домой радостная: нашлось занятие! И не по хозяйству, а подымай выше – по спасению всего дома от злодейки.

Княгиня знала, что няня возьмется за это дело с азартом и нагородит половину чуши. Но надеялась, что сумеет отделить зерно от плевел.

Насчет незаконного ребенка, которого Наташа выносила и родила под носом у легковерной Авдотьи Тимофеевны, княгиня сразу сказала: не поверит, пока не увидит дитя. А вот тайные встречи с мужчиной ее заинтересовали. Мужчине было поболее сорока, сложения плотного, и при разговоре с ним Наташа радостно улыбалась, даже смеялась, – это и явилось главной уликой ее преступного романа. Тут княгиня поверила – она что-то не могла припомнить Наташиного смеха, воспитанница все время сидела в уголке тихохонько и таращилась то в пяльца, то в книжки без единой улыбочки.

Кроме того, осиротевшую Наташу лет десять назад взяли не одну, а с пожилой женщиной, которая ходила за ее умирающей матерью. В егуновском доме всего вдоволь – неужто еще одну старуху не прокормить, тем более что воспитанница к ней очень привязалась? Вот эта старуха-то тайные Наташины делишки и покрывала.

– Хорошо послужила, ступай, – сказала княгиня. – Я сегодня попозже приеду, буду с твоей барыней говорить, и ты при том будь. Доведем это дело до конца – награжу.

Княгиня неясно представляла себе дальнейший розыск: в Наташе она чувствовала стойкий нрав, и если даже воспитанница повинится в амурных шалостях, то от истории с похищением Катеньки отопрется, и доказательств нет. Потому следовало бы ее чем-то запугать, а чем? Тем, что выкинут из дома, как нашкодившую кошку? Ну так она к любовнику пойдет…

Весь вечер княгиня обдумывала разговор с Авдотьей Тимофеевной, решила было перенести его на другой день, но случилось непредвиденное: она проигралась в карты по-крупному, и это ее разозлило. Грех не использовать такую злость на доброе дело – и она велела везти себя на Миллионную к Егуновой. При этом княгине и в голову не пришло взглянуть на часы. Такими мелочами княгиня Темрюкова-Черкасская и госпожа Егунова себя обыкновенно не обременяли.

Авдотья Тимофеевна уже была в спальне. Наташа читала ей вслух что-то душеспасительное, а горничная расчесывала длинные волосы. Спальню хорошо натопили, и госпожа Егунова сидела в одной ночной сорочке.

– Здравствуй, друг мой, – сказала она радостно. – Хорошо, что приехала. А я в печали – вот уж мне и книжку читают, и голову чешут, а сон нейдет. Сядь, я велю угощение подать!

– Не до угощений, матушка, – отвечала княгиня. – Вели позвать свою Василису да ту старую чертовку, что ты вместе с Наташей в дом взяла. И пусть лакеи у двери встанут, чтобы никого не выпускать!

– Что стряслось? – переполошилась Авдотья Тимофеевна. – Никак у меня воровство открылось?

– Еще того хуже!

– Ахти мне!..

Видя, что подруга и родственница вот-вот без чувств шлепнется со стула, княгиня взяла власть в свои руки и через пять минут с удовлетворением обвела взором спальню: все, кого она потребовала, стояли у печки, а за дверьми были крепкие лакеи.

– Ну, Наташенька, смиренница наша, готовься держать ответ, – сказала княгиня, усевшись в широкое, как раз по ее пышным юбкам, кресло. – Значит, в храмы Божьи бегаешь? Ни одной ранней обедни не пропускаешь? Того гляди, в девичью обитель попросишься?

Наташа стояла, опустив голову, и перебирала кончик черной косы. Вид у нее был покорный, но не испуганный.

– Что это ты затеяла, Лизанька? – спросила госпожа Егунова. – Ведь в доме ничего не пропало…

– А кабы и пропало – ты бы не заметила, матушка! Тебя грудное дитя вокруг пальца обведет! – огрызнулась сердитая княгиня. – Отвечай, сударыня, кто твой любовник и что ты ему рассказывала о домашних делах!

– У меня нет любовника, – тихо сказала Наташа. – Вот как Бог свят…

И перекрестилась.

– Ты Божье имя к своим вракам не приплетай! Тебя с твоим любовником видели на Знаменской, у церкви! Кто таков? Отвечай, не то!.. Василиса!

– Точно, любовник! И трещала с ним по-французски! – доложила радостная лазутчица.

Почему-то этот аргумент показался Авдотье Тимофеевне весомым – она всплеснула полными руками:

– Наташенька! Да как же ты додумалась-то?.. Да что ж не сказала мне? Я бы тебе жениха нашла! Кто ж знал, что ты замуж хочешь?

Княгиня так взглянула на подругу – только что насквозь не прожгла. А Наташа невольно усмехнулась.

Княгине даже показалось, что это судилище девушку забавляет.

– Ты у меня пойдешь замуж! – грозно сказала она. – В одной юбке и без башмаков! Как тебя взяли сюда голую и босую, так отсюда и выставят! Но сперва ты скажешь, кто был тот француз!