Тело – да. А лицо было плохое. Приплюснутое какое-то лицо – словно в раннем детстве стукнули по макушке чем-то тяжелым. Глаза ушли куда-то вглубь, ноздри разъехались в стороны, расстояние между носом и ртом стало ничтожным. Плохое и приметное лицо – хоть отращивай русскую бороду лопатой. Для этой физиономии имеется в хозяйстве несколько масок – шелковых, бархатных и кожаных. Имеется и несессер с притираниями – темная и светлая пудра, жженая пробка и прочие дамские сокровища творят порой чудеса. Скорее бы распрощаться с «королевским секретом» и зашвырнуть этот несессер в Луару!

Глядя в список имен, образовавшийся после ночного кутежа с Мишкой Нечаевым, Фрелон и понял, насколько же он устал от этой безумной России.

– Здесь весь царский двор, – безнадежно сказал он Фурье. – Наш болтун исправно перечислил все знатные роды, ни одного не упустил. По меньшей мере три четверти вранья – но знать бы, где четверть правды?

– Мой друг, как бы я хотел пожить в иных краях – там, где тебе безразлично, врут окружающие или говорят правду, – ответил Фурье.

– Тогда тебе нужно поселиться со шлюхами в борделе. Не все ли равно, что они говорят, лишь бы оказывали свои услуги умело и трудолюбиво.

– Или среди дураков. Анри, ты бы хотел жить среди честных дураков?

– Да.

Комната, где они на сон грядущий занимались делами, была мала и сыра. Они сняли ее недавно неподалеку от Александроневской обители – по указаниям, полученным из Амстердама. Где-то здесь собирался поселиться некто Бротар, чтобы удобнее встретиться с посредником в деле о фальшивых ассигнациях. Это была ремесленная окраина столицы – тут больших домов с просторными комнатами не ставили. Хозяйка обещалась кормить утром и вечером, но Фрелон и Фурье, попробовав ее стряпню, наотрез отказались. С ними был русский слуга Мирон, хромой, но очень проворный, прозванный Асмодеем. Ему была поручена кормежка.

Эта кормежка стояла сейчас на табурете – стол был занят бумагами. Хлеб, сыр, жареная курица и две бутылки вина – совершенно французский ужин, а главное – безопасный: жирная местная кухня пришлась не по нраву желудку Фурье. А то, что вытворяли русские с капустой, привело Фрелона в недоумение, а Фурье в ужас.

Фрелон сидел на жестковатой кровати, вытянув длинные ноги, откинувшись назад, упираясь затылком в стену.

– Берегись тараканов, – сказал ему Фурье.

Фрелон провел рукой по стриженой голове и ничего зловредного не обнаружил. Он уже давно привык ходить стриженым – когда ночуешь на чердаках и сеновалах, а то и проводишь ночь в приключениях, не до того, чтобы гнуть букли и переплетать косицу, да еще прятать ее в замшевый кошелек. А парик натянул – и пошел; к тому же париков можно иметь множество, и темных, и светлых.

– Итак, что мы имеем? – спросил Фрелон. – Мы имеем дурацкий список, который годен лишь на то, чтобы им подтереться. Выбрасывать его мы пока не станем, а займемся тем несчастным женихом, господином Фоминым. Может быть, в этом деле не один посредник, а два. Некто высокопоставленный дает поручение Фомину, Фомин – Нечаеву, а Нечаев находит Бротара и поддерживает связь с ним. Причем не обязательно, чтобы наниматель Фомина состоял в Коллегии иностранных дел.

– Или же Бротара находит Фомин и нанимает Нечаева, чтобы тот был связующим звеном, – поправил Фурье. – Но я поражаюсь наглости Фомина – две такие интриги разом.

– Надо покопаться в его прошлом, нет ли там какой-нибудь многообещающей грязи. Может быть, у него крупные долги, – сказал Фрелон. – Может, его ощипала театральная девка. У него на лбу написано, что он любитель красоток, причем возраст и лицо роли не играют – была бы анатомия… Кто у нас остался в Коллегии иностранных дел?

Фурье пожал плечами – он уже по меньшей мере год опасался показываться поблизости от этого учреждения. Фрелон тоже отступил в тень, хотя одно время крутился вокруг чиновников с поразительной наглостью и добывал отменные сведения.

Они оба приехали в Россию накануне войны с Турцией: нанялись домашними учителями, обязавшись преподавать воспитанникам французскую грамматику, светские манеры, танцы и даже изящную словесность. Оба какое-то время честно исполняли свои обязанности, одновременно осваивая русский язык, а потом приступили к поручениям «королевского секрета» и поступили в распоряжение французского консула Росиньоля.

Потом консула сменил посол Сабатье де Кабр, и оба агента перешли к нему словно бы по наследству. Чиновники Коллегии иностранных дел нужны были для получения важных сведений – особенно требовались копии деловой переписки с Англией. У французского короля была надежда, почти несбыточная, на то, что Англия сохранит хладнокровный британский нейтралитет и позволит совместному французско-испанскому флоту отыскать у греческих островов и потопить эскадру Алексея Орлова. Если погибнет российский флот – то варварская страна, увязнув по уши в турецкой войне, долго еще не будет совать нос в европейские дела и угрожать интересам Франции, политическим, а наипаче торговым, во всех граничащих с нею странах: в Швеции, Курляндии, Польше и Турции. Курляндия вообще была старой занозой «королевского секрета» – когда создавалась эта служба, одной из главных задач было – возвести принца де Конти на курляндский трон, и ничего из этой затеи не получилось.

Но с хладнокровным британским нейтралитетом вышла неувязка.

Британский кабинет министров в то время был попросту обречен любить и беречь Россию. Если Франция собралась отвоевывать утраченную Канаду и снова плести козни в Индии, подговаривая раджей и князьков против английской короны, то всякий враг этой жаждущей громкого реванша страны должен быть поддержан. Особенно ежели поддержка не требует средств, военных и финансовых, а достаточно грамоты с надлежащими печатями и решительным предупреждением: Англия испанско-французской попытки погубить орловскую эскадру не потерпит.

В конце концов так оно и получилось. Лорды во главе с премьер-министром, он же министр иностранных дел, Уильямом Питом Старшим, графом Четемским, здраво рассудили: русские английской торговле в Турции, да и в Европе, не конкуренты, в отличие от французов, а если с ними ссориться, то где брать отменный корабельный лес, пеньку, лен и смолу? Когда Британии, согласно гимну, угодно править морями, то следует заботиться о превосходстве своего флота, а не французского.

Но решение было принято не сразу, Коллегией иностранных дел велась переписка, приходили донесения. Тогда-то Фрелон, потратив сперва на подкуп немалые деньги, и обнажил свой длинный клинок, чтобы окончательно оправдать прозвище Шершня.

Столичная полиция, подняв несколько трупов и обнаружив кое-что общее меж ними – причастность к Коллегии иностранных дел, засучила рукава, привлекла самых разумных своих служащих, и от одной облавы французы ушли с большим трудом. У Фрелона хватило наглости привлечь к себе внимание и показать полицейским совершенно акробатический трюк с перелетом через забор. Агенты «королевского секрета» потеряли всего одного человека – будь он ранен, унесли бы с собой, а с покойником что возиться? Оставив генерал-полицмейстеру Чичерину и Тайной экспедиции совершенно им не нужного покойника, Фрелон, Фурье и Жак Демонжо скрылись и затаились.

– Мы можем дождаться его на Исакиевской улице, у куракинского особняка, – сказал Фурье. – Возьмем экипаж и посмотрим, где этот господин собрался ужинать. Он уже три или четыре дня ужинает дома – это подозрительно. Сегодня наверняка выберется в свет.

Куракинским особняком он, как многие петербуржцы, по привычке называл здание Коллегии, не так уж давно взятое в казну.

– Если это открытый дом, мы могли бы туда пойти за ним следом, – сразу сообразил Фрелон. – Надо велеть Асмодею проветрить наши кафтаны. Если они тут отсыреют и наберутся тухлого запаха, это будет ужасно.

Открытых домов в столице имелось немало – чтобы заявиться на ужин, довольно было носить шпагу на боку в подтверждение своего дворянского звания. Никто из слуг не посмел бы спросить имя у гостя со шпагой – эта блажь русских вельмож, возможно, не одного отставного инвалида и не одного нищего стихоплета спасла от голодной смерти.

– Будем уезжать – выбросим их ко всем чертям, – хмуро сказал Фурье. – Я, кажется, вернувшись, год пролежу голый на набережной Марселя, чтобы наконец-то согреться.

– Говорят, их императрица сказала замечательную остроту: в России две зимы, девять месяцев белая и три месяца зеленая, – усмехнулся Фрелон.

Он был в том смутном состоянии, когда ремесло, доставлявшее радость много лет, надоело безмерно и возникает вопрос: а не прожита ли жизнь напрасно? И как распорядиться оставшимися годами, чтобы утешиться?

Ему нравилось ремесло агента «королевского секрета», его развлекало положение человека, стоящего за кулисами событий и дергающего за ниточки, чтобы марионетки шевелились, танцевали и дрались. Но все чаще приходило на ум, что он сам-то – именно ниточка, незримая связь между рукой парижского кукловода и российскими делами. Он, умный и ловкий, отличный исполнитель поручений, не знающий страха, считающий себя лучшей шпагой Санкт-Петербурга, – незримая ниточка… а ради чего, позвольте спросить?.. ради того, чтобы путаница во французской иностранной политике, путаница, которую он отлично видел, к которой сам руку приложил, еще более усугубилась?

Мужчина должен видеть результат своего труда и радоваться ему. Фрелон перестал понимать, в чем результат его бессонных ночей, безупречных ударов его клинка и тех донесений, которые он слал в Париж. Радость, приносимая удачами, каждой по отдельности, осталась в прошлом – ушла вместе с молодостью.

– Асмодей! – крикнул Фурье. – Ступай сюда, забери курицу! И неси еще вина! Господи, в этой сырости одно утешение – вино…

Фрелон молча согласился.

На следующий день они, пристойно одетые, сели в экипаж, с хозяином которого у них был уговор, и поехали выслеживать господина Фомина; без особой надежды на успех, но иного занятия они пока себе придумать не могли. Те знатные господа, дружбой с которыми хвалился подвыпивший Мишка Нечаев, были пока недосягаемы – разве что Фомин выведет на кого-то из бесконечного Мишкиного списка?