Убийца Валентина был юноша, на вид – ровесник Эрики, светлоглазый и, сдается, светловолосый – его прическа была напудрена. Лицо он имел по-детски округлое, с нежными, вряд ли познавшими бритву, щечками. Так и хотелось назвать его «прелестное дитя». Но это был убийца.

И убийца смотрел на нее с невыразимым восторгом.

А вот подпоручик Громов улыбался, как человек, который сделал доброе дело и наслаждается своим успехом.

– Я рада, – с трудом произнесла Эрика.

Будь у нее под рукой нож – князю Черкасскому бы не жить. Однако ножа не было, он остался наверху, под периной, – зато прямо за стеной был длинный стол, на котором лежали клинки, не только легкие флореты с пуговкой на кончике, но и смертельно опасные колишемарды.

– Отыскали ли вы того господина? – спросил Громов.

– Да, я позже встретила его и отдала записку, – тут Эрика поняла, что придется как-то объяснить свое сегодняшнее присутствие на лестнице. Но она была в смятении. Ее хватило на простейшую ложь – но ничего более придумать она не могла.

А за стеной шел поединок между Нечаевым и кавалером в маске. Если бы там бились другие люди! Она вбежала бы и схватила бы первый попавшийся клинок!

Ей же на роду написаны три клинка, три абордажные сабли, и их-то теперь до боли недостает!

Нет, нет, зачем же, сказал чей-то спокойный и презрительный голос, зачем же самой?..

Эрика резко повернулась – она не поняла, что это был за голос, откуда взялся – мужской, властный и высокомерный, да еще задавший свой вопрос на чистейшем немецком языке?

Зачем же самой? Верно…

Эрика вдохнула и выдохнула. Верно. Не женское это дело – размахивать саблями, рапирами и прочими орудиями смерто убийства. На это мужчины есть. Пусть они друг друга рубят и протыкают. Как же все, оказывается, просто!

Перед ней стояли два кавалера, два гвардейца. Один смотрел на нее с неприкрытым восхищением, другой просто улыбался. Два друга… ну что ж…

– Вам удивительно к лицу эти ленты, – сказал подпоручик Громов. – Цвет, несомненно, самый модный. Как он называется?

– Яблочный, – ответила она. Собственно, от настоящего спелого яблока в нем было мало – скорее уж от неспелого, и то – такого, которого нет в природе. Ленты ей напоминали серьги в материнской шкатулке, которые всегда считались изу мрудными, пока кто-то умный не определил, что они из хризолита, камня не столь дорогого и знатного. Этот радостный, солнечно-зеленый цвет Эрике очень нравился и действительно шел к ее глазам и рыжеватым пышным волосам. Будь она действительно рыжей – получилось бы слишком ярко, не изысканно, а теперь ленты, удачно купленные Федосьей и завязанные Анеттой в красивые банты, укрепленные на корсаже модной «лесенкой», и впрямь были очень хороши.

– Как только дамы запоминают все эти мудреные названия? – спросил Громов. – И как они их только различают? По мне что цвет блошиной головки, что цвет блошиной спинки, что цвет блошиного брюшка – все одинаковы. А ты, Пьер, как полагаешь?

– Есть еще цвет мечтательной блохи, – неуверенно сказал князь Черкасский.

Эрика смотрела только на Громова – любоваться пухлыми щеками юного князя она не желала. И ответила она именно Громову:

– Есть еще цвет блошиных ножек, сударь. Вот он каков…

Улыбнувшись, Эрика проделала самое кокетливое в мире ретруссе – чуть приподняла край юбки, показала носок башмачка, этот тупенький носок показался, как зверек из норки, и тут же скрылся. Гувернантка-француженка была бы довольна – она полагала ретруссе одним из сильнейших соблазнов. И то, всю ногу показать – невелика наука, задери юбку и стой, как дура. А туфельку с пряжкой и заодно стройную щиколотку – это уже искусство.

– Изумительный цвет, – согласился Громов. – А ты, Пьер, как полагаешь?

План окончательно сложился у Эрики в голове. Отменный план – только бы обстоятельства позволили его исполнить.

И она заговорила.

Она говорила о цветах и их оттенках не хуже, чем хозяйка модной лавки, от цветов она перешла к акварелям, натюрмортам, к пейзажам. Но это не было монологом – она все время обращалась к Громову, чтобы он отвечал на ее вопросы и соглашался с ее выводами.

Громов все пытался втащить в разговор князя Черкасского, но Эрика делала вид, будто не замечает его неловких маневров.

В конце концов Громов вспомнил, что до сих пор не знает имени собеседницы. Но имя у нее уже имелось наготове – Екатерина. И, как государыню близкие люди называли Като, так и Эрика просила себя называть.

Когда опять вернулись к пейзажам (Эрика похвалилась своими акварельными успехами, особенно по части рисования букетов, и всячески наводила гвардейцев на мысль, что ей необходима натура; пусть побегают по зимней столице в поисках розочек, а заодно будет повод для новой встречи), дверь фехтовального зала распахнулась.

На пороге стоял кавалер в рыжеватой маске и с красным тюрбаном, совершенно закрывавшим волосы.

Этот кавалер обвел взглядом всех троих – Эрику и кавалеров, – после чего отступил. Дверь захлопнулась.

Очень Эрике не понравилось это молчаливое явление. Она вспомнила, что и вчера встретилась с фехтовальщиком. Но вчера он, кажется, просто пробежал мимо.

– Вам знаком этот господин? – спросила она кавалеров.

– Нет, сударыня, – чуть ли не хором ответили оба.

Эрике сделалось как-то беспокойно. Преображенцы не обратили внимания на то, что по ним-то кавалер в красном тюрбане лишь скользнул взором, а на Эрику чуть ли не уставился. Неужто узнал? А если узнал – кто бы это мог быть? Эрика в Санкт-Петербурге нигде не бывала. Нечаев да Воротынский, Маша да Федосья, еще Андреич и, конечно же, Анетта, – вот и вся ее компания. Ну, если брать всех, с кем сводила судьба, то нужно прибавить пожилого измайловца фон Герлаха, безумного Андрея Федоровича, мужика-перевозчика, загадочного жениха… нет, это не был жених, того она бы признала…

Но ведь в столицу уже вернулся брат Карл-Ульрих! Вернулись и остальные измайловцы! Что, если замаскированный кавалер – кто-то из тех курляндцев, что служат в Измайловском полку? Отчего он ходит в маске – это его забота, но вот если он доложит брату, что видел пропавшую сестру… ох, вот это будет некстати!..

Карл-Ульрих наверняка знал, что Эрика-Вильгельмина скрывается в столице. Ему сказал об этом фон Герлах и показал узел, оставленный ему на хранение. В узле было дорогое платье Анетты, взамен которого она купила простенькое. Но разве Карл-Ульрих разбирается в платьях? Он решит, что это наряд сестры, а сама сестра попала в крупные неприятности.

Видимо, нехорошие мысли отразились на лице Эрики. Она не замолчала, но стала отвечать кратко, и подпоручик Громов чувствовал себя очень неловко – ему одному пришлось вести беседу, старательно сводя друга и его загадочную возлюбленную.

Наконец Эрика решила, что лучше бы поскорее убраться с лестницы.

– Я, господа мои, сейчас нахожусь в сложном положении, – прямо сказала она, – и еще некоторое время не смогу жить так, как мне нравится. Сейчас я должна расстаться с вами. Вы оба уйдете и вернетесь через полчаса. Меня уже тут не будет. Дайте слово, что не станете подсматривать за дверьми и преследовать экипаж, в котором я уеду.

– Слово чести, – ответил Громов.

– Клянусь, не стану, – добавил Черкасский.

– Можете ли вы приходить в этот дом поздно вечером? Я не знаю, когда запирают двери и есть ли тут швейцар…

– Я договорюсь с господином Фишером, – пообещал Громов. – Может быть, он даже даст мне ключ от зала.

– Буду очень рада видеть вас, господа. Завтра после десяти часов вечера, коли угодно, – и она протянула руку для поцелуя подпоручику Громову, а насмешливый и соблазнительный взгляд метнула прямо в очи князю Черкасскому. И, не дожидаясь, пока преображенцы опомнятся, побежала вверх по лестнице.

Она отлично знала, что за разговор произойдет между ними. Князь будет недоволен собой – а вину попытается свалить на Громова. Якобы Громов полностью завладел вниманием красавицы и даже был допущен к ручке. А тот, вины за собой не зная, станет возражать, что-де старался для друга изо всех сил. И вот между ними будет вбит клинышек. Замечательный маленький клинышек, который (Эрика недаром выросла в усадьбе и видела вблизи многие работы, в том числе и плотницкие), будучи поливаем водицей, скоро разбухнет и разорвет волоконца дружбы, которая на первый взгляд крепче колоды из мореного дуба.

И она оказалась права.

Громов искренне привязался к младшему товарищу, и не из-за княжеского титула. Он по натуре был любознателен и заботлив, а Петруша Черкасский делал презабавные вопросы об астрономии и даже пытался читать недавно вышедшую ученую книжку – «Рассуждение о строении мира», ужасаясь на каждой странице. Автор-аноним (впоследствии Громов выяснил, что это был знаменитый академик Франц Эпинус, который в ту пору служил в Коллегии иностранных дел и заведовал там изобретением новых шифров и разгадыванием шифров вражеских) додумался, что хвостатые кометы имеют ледяное ядро, а если бы не имели оного – плохо бы пришлось Солнцу, поскольку кометы, притягиваясь светилом, падают на него и служат топливом его пламени. Князь никак не мог взять в толк, как изо льда получается топливо, и сильно из-за того расстраивался. Громов тоже был от этого открытия в недоумении.

Эрика, взбегая наверх, уже составила план – оставалось только раздобыть бумагу, перо и чернила. Она подала Анетте условный знак, мяукнув определенным образом, Анетта отвлекла Машу с Федосьей, и Эрика проскользнула в маленькую комнатку.

– Все идет отменно, милая Анетта, – сказала она подружке, когда они остались вдвоем. – Судьба на нашей стороне! Я получила сегодня прекрасный подарок судьбы!

Анетта посмотрела на нее с тревогой.

– Не судьба, а Господь, милая Като.