Дарья Плещеева - Наследница трех клинков

– Откуда вам сие известно?

– Своими глазами видел. И сам немало уроков дал.

– Дивны дела Твои, Господи, – только и смог произнести Нечаев. А ведь ничего удивительного в том, что русский фехтовальщик отправился за море добывать славу и деньги, не было.

В столице, да и в прочих городах также, имелось разделение ремесел соответственно народности. Лучшие гробовщики, к примеру, считались немцы – они и царили в этом ремесле. Лучшие повара были французы – иметь на кухне француза считалось в приличном доме необходимым. Породистых лошадей можно было доверить лишь англичанам. Певцы и танцовщики, желающие получать хорошие ангажементы, должны были извертеться на все лады, но сделаться итальянцами. Что касается фехтмейстерского ремесла, то как со времен царя Петра повелось учиться шпажному бою у французов, так до сих пор обычай сей был неистребим.

Мишка надел нагрудник и перчатку на правую руку, выбрал себе рапиру-флорет, с пуговкой-бутончиком на конце, Арист нашел такую же, одинаковой длины, и оба, отсалютовав, встали в правильную позитуру.

– Ан гард! – скомандовал Фишер. – Ну, приходите в меру…

И более не произнес ни слова, только любовался тем, как наносят и отбивают удары оба противника.

Они были совершенно разные – Мишка, тонкий и гибкий, играл всем телом; Арист лишь отклонял корпус, зато его кисть творила чудеса. Он с годами отяжелел, утратил гибкость и скорость, зато выработал себе особую стойку – с виду открытую, на деле – неуязвимую, особенно для человека, с ней незнакомого.

По меньшей мере четверть часа длилась схватка, в которой Аристу и Фишеру важна была отнюдь не победа – они пробовали Нечаева то так, то этак, предлагая ему кварты всех видов, терцы и фланконады. Он, невзирая на большой перерыв в занятиях, успешно справлялся и был счастлив – знал, что достоин похвалы. Это за пределами фехтовального зала случалось с ним редко.

– Выйти из меры, – сказал Фишер. – Вам придется ходить сюда каждый день, господин Нечаев, и заниматься по часу. Иначе это ассо станет избиением младенцев.

– Дама так хорошо фехтует? – удивился Мишка.

– Дама фехтует замечательно. Вы понимаете, ассо должно быть долгим и увлекательным…

– Понимаю, господин Фишер.

– Угодно и вам выступить под маской?

– Пожалуй, – подумав, сказал Мишка.

Среди зрителей мог оказаться человек, которому он задолжал деньги, и дураком будет тот человек, если не воспользуется случаем и не отнимет у Нечаева его гонорар за поединок.

– Ему не помешало бы встретиться с нашей дамой перед ассо, провести пробные схватки, – вдруг предложил Арист. – Они должны знать манеру каждого, чтобы растянуть ассо подольше.

– Как вам угодно. Это ваша дама, вы и устраивайте встречу, – ответил Фишер. – Ну, вы размялись, а теперь попробуем близнецов. Вам ведь приходилось биться со шпагой и кинжалом?

– Это все пробовали, – усмехнулся Мишка. – Но в таких ассо я не участвовал.

– Хорошо. Не забывайте, что ваша шпага в левой руке длиннее и тяжелее кинжала. Не забывайте также, что вы, поменяв стойку, можете работать только левой рукой, изготовясь обороняться правой. Это хорошее упражнение. И для вас тоже, господин Арист. Поработайте, а я погляжу, какая от этих шпаг возможна польза. Ан гард, вступайте в меру.

Схватка не заладилась – оба бойца слишком торопились. Но Фишер был доволен.

– Можно устроить примерный поединок для развлечения публики – и этого пока будет достаточно. Для того чтобы таким манером биться в ассо, нужно хотя бы месяц упражняться. Кладите шпаги, господа.

Мишка опустил оба клинка и смотрел на Фишера с нежностью. Этот человек не задал ни одного глупейшего вопроса – а ведь мог бы осведомиться насчет обитательниц квартирки на четвертом этаже. Тем более что скоро пора платить за месяц вперед.

Ассо с дамой, подумал Мишка, затея презанятная, можно сказать – амурная затея. И очень удачно все совпало – склока с Воротынским и возвращение гвардии. Теперь можно будет разжиться деньгами самым что ни на есть честным путем и ждать, пока Фомин повторит попытку тайного венчания.

– Когда мне прийти, чтобы встретиться с дамой?

– Она приезжает обычно ранним утром. Там, где она живет и служит, за ней строгий присмотр. Она дама весьма знатная, запомните это. Если вдруг вы узнаете ее – никому ни слова!

– Но отчего знатная дама вздумала участвовать в ассо? – удивился Мишка.

– Она не объяснила, а сам я могу лишь строить предположения, – сказал Фишер. – По-моему, она хочет бывать в зале, чтобы встретить тут любовника и проучить его.

– Но если она его заколет, у вас будут неприятности! – воскликнул Мишка.

– Говорю же вам, она отменная фехтовальщица. Уж не ведаю, кто ее учил, но она может попасть кончиком шпаги в прорезь маски и оставить этого вертопраха без глаза. Она при мне возилась с маской – боюсь, именно это она и затеяла.

– Спаси и помилуй нас Господь от подобных дам, – пробормотал Мишка.

Укладывая на стол клинок и нагрудник, он не видел, что Фишер и Арист переглянулись с той особой усмешкой, которая свойственна умным людям объединившимся против дурака.

– Сын за отца не ответчик! – твердо сказал Громов.

– А коли он уповает на отцовскую помощь, – то как раз ответчик! – возражал князь Черкасский. – Я из таких рук помощи не приму!

– Так я и не говорю, что непременно нужно сию минуту принять помощь. Но ежели измайловцы в столице попытаются нам пакостить, а твоя матушка окажется бессильна…

– Нет, сему не бывать!

– Да пойми же ты, чудак, что даже просить не потребуется! – не выдержал Громов. – Одно известие о том, что в это дело может вмешаться батюшка нашего сослуживца…

– Такое известие погубит меня навеки!

– Пойми ты, мудрая твоя башка, что имя твоей матушки для измайловцев мало значит, а пронять их можно лишь страхом!

– Я такого страха не желаю! Коли понадобится – всех поочередно буду звать на поле!

Этот спор начался в Москве, где гвардейская экспедиция усмиряла чумной бунт, продолжался всю дорогу из Москвы в Санкт-Петербург, и достиг наивысшей степени накала в самой столице, в казармах Преображенского полка. Теперь, когда гвардия вернулась, у Громова была возможность побеседовать о дуэли Черкасского и Валентина фон Биппена с человеком, который нес службу довольно своеобразно – почти не общаясь с офицерами. Он попал в полк по весьма высокой протекции, выпроводить его из полка не было способа, но и дружить с ним никто не собирался – разве что государыня издаст на сей предмет особый указ.

Звали этого офицера Иван Шешковский.

Степану Ивановичу непременно хотелось, чтобы сын послужил в гвардии. Он это устроил, добился для своего Ванюши чина поручика – и мало беспокоился о том, как примут молодого человека офицеры Преображенского полка.

Юный поручик был нрава тихого, добропорядочного, обращения кроткого, отличался немалыми познаниями – Степан Иванович сам смолоду много читал, в том числе и вольнодумные книжки, писал стихи, брал уроки живописи, – соответственно позаботился и о воспитании сына. Кабы Иван имел другого родителя – он стал бы любимцем Преображенского полка. Но Господь послал ему в родители человека, одно имя коего вызывало трепет.

Шешковскому предстояло еще пристроить дочку Марью. От такого тестя женихи шарахались, но в конце концов нашелся добрый человек – Петр Петрович Митусов, посватался – и не прогадал. Степан Иванович помог ему взобраться по карьерной лестнице на весьма высокие ступеньки – зять со временем стал и генерал-майором, и новгородским губернатором, и тайным советником, и сенатором.

Поручика Шешковского не внесли в списки преображенцев, отправлявшихся под водительством фаворита в Москву, и забыли о нем отнюдь не по просьбе папеньки: во-первых, дожидаться такой просьбы – значит навлекать на свою голову неприятности, а во-вторых, случись что в Москве с Иваном Степановичем – вовеки бы не расхлебали. Вот он и остался в столице – читать умные книжки и рисовать акварели.

Измайловцы, надо отдать им должное, в Москве себя вели безупречно.

Город встретил орловскую экспедицию камнями и палками, но это бы еще полбеды – хорошо что не картечью. Отваги бунтовщиков хватило на три дня уличных боев, после чего пришлось наводить порядок иными мерами. Выяснилось, что Москва оказалась без начальства, и это было хуже стычек со стрельбой. Чиновники, включая обер-полицмейстера, все разбежались. И приказывать-то было некому! Пришлось фавориту браться за дело, в коем он, как все сильно беспокоились, ничего не смыслил.

Но умные люди, снаряжавшие экспедицию, дали ему толковые инструкции. Орлов распорядился разбить Москву на санитарные участки, в каждом был свой врач. Он открывал больницы и карантины, строго расправлялся с мародерами и грабителями, которых развелось великое множество. Кроме того, он нашел чем занять оголодавших москвичей: устроил работы по укреплению застав и объявил, что мужчинам в день будут платить по пятнадцать копеек, женщинам – по десять. Денег у него было достаточно. Чуму остановили в сроки, даже для Европы невиданные.

И вот гвардия вернулась в столицу. Возрождалась привычная жизнь со всеми ее радостями – и следовало ждать последних всплесков негодования по поводу поединка князя Темрюкова-Черкасского с Валентином фон Биппеном. Это могло привести к новым дуэлям, к новой крови и, следственно, к новым неприятностям. Государыня добра и милосердна – но ведь терпение у нее не железное.

Именно поэтому Громов желал всеми средствами поставить точку в этой истории. Припугнуть измайловцев именем Степана Ивановича Шешковского – средство надежное, даже ежели князь Петруша вопит, буянит и грозится назло другу ввязаться в новые дуэли. А кончилось это такой ссорой, что хоть шли другу наутро вызов.