Объяснить Мишка, понятное дело, не мог.

– А коли так – оставайся с дурой сам, а я пойду отселе прочь! Надоело! Можешь с ней хоть с голоду помирать! И знай, что уж теперь-то никаких денег от этого проклятого жениха не будет! Он ведь мог повенчаться в тот самый день, как мы дуру в столицу привезли. А он вместо того нас которую неделю за нос водит! Хватит с меня! Ищи себе другого товарища!

И Воротынский решительно пошел наверх – собирать свое имущество. Нечаев поспешил следом.

– Погоди, Глеб Фомич, погоди!

– Чего годить?! Говорю же – лопнуло терпение!

Мишка выругался.

Опять все сложилось неправильно. И опять – в последнюю минуту…

Нужны были деньги, немалые деньги. Во-первых, чтобы заплатить Воротынскому и удержать его. Во-вторых – продержаться, пока Денис Фомин не изыщет другой возможности тайно обвенчаться и не запустит руку в приданое, а кормить-то нужно семерых, включая в то число себя. В-третьих – покончить наконец с тем давним делом, после которого Нечаев не знал ни единой удачи. А способ разжиться деньгами был один. Опасный способ – а что в этой жизни безопасно?

Безвыходное положение не может длиться вечно. Мишка помянул все непотребные части тела человеческого и побрел наверх. Нужно было наново причесаться и придать себе вид довольного и беспечного кавалера.

Наверху было полное смятение. Воротынский и Маша бурно беседовали; увидев входящего Нечаева, замолчали, и это означало – речь шла именно о нем. Федосья была тут же, и по ее лицу Мишка ясно прочитал: услышала прегадкую новость…

Дверь в комнатку, где жили дуреха с гувернанткой, была полуприкрыта. Анетта не показывалась – и хоть это было благом, общей атаки Нечаев бы не выдержал. У него была одна странная особенность – он, не трусивший на поле боя, смелый и злой в фехтовальной схватке, не выносил, когда на него налетали с громкой руганью и упреками, пусть даже заслуженными. Мог попросту разрыдаться, разреветься, как малое дитя. Случалось это редко, хотя недовольство у окружающих Мишка вызывал частенько, просто он научился заблаговременно исчезать. А вот от Воротынского бежать было некуда – пришлось все выслушать.

Вдруг дверь отворилась и выбежала дуреха. Она чуть ли не в объятия к Нечаеву бросилась, прижалась к его плечу и заговорила сочувственно:

– Мишка, Мишка! Голубчик!

– Ишь ты! – невольно обрадовался Нечаев. – Новое слово! И ведь понимает, к чему применить!

Следом вышла Анетта.

– Она еще говорит: «чулочки», «пойдем», «там». За день – три новых слова, сударь. Теперь видите, что ее до сих пор не учили? – спросила Анетта. – Разве что ложку до рта донести. Катенька, дружочек мой, где чулочки?

– Дружочек, – повторила дура, гладя Мишку по плечу. – Там чулочки.

И, подобрав юбку, показала маленькую изящную ножку, проделав это весьма грациозно – словно собралась танцевать.

– Славная моя обезьянка, – сказал на это Мишка и неожиданно для самого себя поцеловал дуру в щечку, как чмокнул бы малое дитя. – Вот все устроится, Аннушка, тебе катины родители за науку хорошо заплатят. Ведь была – чурбан чурбаном, а теперь как речисто выговаривает. Может, при ней и останешься.

Воротынский смотрел на эту идиллическую картинку очень неодобрительно. Возня с дурой, не приносящая дохода, ему уже осточертела. Мишка поймал этот взгляд – и решился.

– Переплети мне косицу, Федосьюшка, да поставь щипцы на огонь, надобно букли загнуть, – попросил он.

– Куда собрался? – с подозрением полюбопытствовал Воротынский. Поскольку сам он собрался уйти, то и полагал, что Мишка может опередить его и сбежать первым.

– Дельце есть одно, – Мишка подошел к окну, чтобы понять, нужна ли ему плотная епанча, или на дворе сухо, и он может обогнуть здание быстрым шагом, не обременяя себя теплой одеждой. Погода не обрадовала – шел снег.

Он вдруг понял, что Воротынский прав: три месяца жизни ушли неведомо на что – денег они не принесли, кроме аванса, выданного Фоминым, и нескольких его подачек в счет суммы, которую он собирался выплатить из приданого. А ощущать бесполезность потраченного времени – сомнительное удовольствие. Была суета, были пустые хлопоты, как говорят гадалки и кофейницы, умеющие прозревать будущее по оставшейся в чашке гуще. Не было главного – чувства, что все делается правильно, и проистекающей из этого чувства радости. А радость была Мишке необходима.

Причесанный и опрятный, он накинул епанчу, надел треуголку – бережно, чтобы не сбить приглаженных волос.

– Вернусь через полчаса, – сказал он и, разумеется, соврал. У него были сложные отношения с временем – иной раз ощущал постукиванье секунд, а иной – часы проскакивали мимо беззвучно и исчезали бесследно.

– Мишка! – позвала дуреха.

Нечаев подошел, приобнял ее и погладил по слабо заплетенной рыжеватой косе.

– Я вернусь, обезьянка, – сказал он. – На кого ж я тебя, дурочку, брошу?

И поспешил прочь.

Обойдя дом, он вошел с Невского, поднялся в бельэтаж и отворил двери фехтовального зала.

Хозяин сего заведения, мужчина неизвестной национальности по имени Бальтазар Фишер, занимался с приятелем-фехтмейстером. Это не было учебной схваткой – скорее, их передвижения на середине зала напоминали менуэт с неторопливыми поворотами, но менуэт со шпагами в руках. Нечаев глазам не поверил – шпаг было четыре.

Фишер был человек в столице известный – ученик знаменитого мэтра де Фревиля. Сей господин, приехав из Франции, так хорошо себя зарекомендовал, что стал давать уроки придворным особам и был рекомендован государыне как учитель фехтования для наследника. Это была вершина его карьеры – мэтр де Фревиль стал своим человеком в высшем свете. Сейчас он обучал искусству шпажного боя кадет и готовил несколько учеников-фехтмейстеров, среди которых лучшим и самым способным был Фишер. По совету мэтра он открыл публичный фехтовальный зал на Невском – и сам де Фревиль иногда заглядывал в это почтенное заведение поучить уму-разуму гвардейскую молодежь.

Второго фехтовальщика Нечаев не знал. Подозревал, что это приехавший из Англии мастер клинка, который, собственно, и учредил на Невском Академию Фортуны, но раньше встречаться не доводилось.

– Добрый день, господин Фишер, – сказал Мишка по-французски. Слуга, подпиравший стенку возле стола, на котором были разложены клинки, подошел принять у него епанчу и треуголку.

– Добрый день… вы, господин Нечаев? Выходим из меры!

Противник Фишера сразу отступил на расстояние, при котором даже соприкосновение кончиков шпаг исключалось, и опустил оба клинка.

– Что это? – спросил Мишка, подойдя поближе и с любопытством разглядывая мудреные эфесы. – Где вы раздобыли сей раритет?

– Именно раритет – клинкам более века, я полагаю… Принесли на продажу, думаю – это было бы любопытно… Полюбуйтесь! Фокус!

Фишер совместил две свои шпаги, клинок к клинку, эфес к эфесу, и они вдруг слились в одну.

– И это носили в одних ножнах?

– Вот именно! Разнимали перед схваткой. Хотите попробовать?

Мишка вздохнул с облегчением – все дрязги и пакости остались за дверью фехтовального зала. Здесь же душа радовалась – вот, раздобыл Фишер занятное оружие, и как же хорошо будет попробовать его, поглядеть, на что оно способно!

Он скинул кафтан и расстегнул камзол, размял кисти. Незнакомый фехтмейстер подошел и протянул ему клинки – эфесами вперед. Тут обнаружилась первая неурядица – браться за этакие гарды было непривычно, рукоять в сечении оказалась овальной, да и овал-то был кривоват.

– Ничего, стерпится – слюбится, – сказал фехтмейстер по-русски. – Честь имею представиться – Арист.

Имя зачинщика Академии было знакомо Мишке из французских комедий. Господин Арист – прекрасное прозвание для фехтмейстера, дающего уроки. Вот только французом этот человек не был и, кажется, даже не желал притворяться.

На вид ему было от сорока пяти до пятидесяти, сложение он имел плотное, а лицо – как у гостинодворского купчины, сытое. Давая уроки, он, скорее всего, надевал парик, сейчас же стоял с непокрытой головой, являя взорам преогромную плешь, от лба почти до затылка. Волосы остались лишь с боков и на висках. Смолоду они были темно-русы, сейчас почти седы. Седина прошила и кустистые брови. Черты лица обрели мясистость. А вот глаза Аристовы оказались ясны, веселы и ярки, как у юноши. Должно быть, двадцать лет назад не у одной красавицы закружилась головка от настойчивого взгляда этих карих глаз.

– Арист – «аристос», – сказал, вспомнив греческое слово, Мишка. – То бишь, наилучший.

– Без этого никак нельзя. Сам себя не похвалишь – и никто похвалить не догадается, – весело ответил Арист. – Ну что, померимся силенками?

– Я целую вечность в зале не был. Мне бы сперва размяться. А потом – эта диковинка.

– Извольте, сударь.

Мишка вернул шпаги-близнецы Фишеру и подошел к столу – выбрать себе рапиру и нагрудник из плотной кожи.

– Я уж думал – никто сегодня не придет, – сказал Арист. – Ничего, через неделю тут будет не протолкнуться.

– А что такое?

– Сказывали, гвардия возвращается. Все сюда прибегут! В Москве-то кто им Академию Фортуны устроит?

Мишка улыбнулся – этого-то он и ждал.

– Я хочу записаться на ассо с хорошим противником, на которого ставят большие деньги.

Фишер, услышав слово «ассо», подошел к нему.

– Господин Нечаев, у нас есть для вашей милости отменный противник. Ассо ваше соберет полный зал зрителей, деньги на кон лягут огромные – но и биться придется в полную силу.

– Кто ж таков? – полюбопытствовал Мишка.

– Дама.

– Кто?

– Дама, – повторил Фишер. – Выступать будет в маске и в платье с большим декольте, чтобы не было сомнений.

– Поединок с дамой?

– А что ж тут такого? В Англии есть девицы, которые себе фехтованием на жизнь зарабатывают. Там и знатных девиц фехтмейстеры обучают, – сказал Арист.