Дарья Плещеева - Наследница трех клинков

Бротар подумал – хоть это и нелепо, иностранцу селиться среди гончаров, но «королевский секрет» охотно поверит в такое причудливое условие интриги. Хождение к девице – дело житейское, а чтобы у господина Поля не возникло сомнений, то можно и осчастливить тверскую Матрену – знаний русского языка на это хватит.

– Что мне сказать вашей прелестнице? – спросил Бротар.

– А чего тут говорить – дайте ей рубль да скажите, что я рекомендовал. Она и угощенье выставит, и за вином сбегает.

– Как же я ей растолкую насчет писем?

– А она читать обучена, я сейчас записочку ей напишу.

Готовую записочку нужно было где-то спрятать. Пушкин забрался в чулан и вынес Антипкин сундучок, в котором был, разумеется, весь швейный приклад. С немалыми муками, исколов пальцы, вшили записочку в изнанку кафтана, и Бротар стал собираться в путь. Ему нужно было добраться закоулками до своей гостиницы и попасть туда с заднего двора.

Плащ, разумеется, не высох. Бротар накинул его и вздохнул – лишь бы только не схватить горячку…

– Но чем же мне тут развлекаться? – спросил на прощание Пушкин.

– У вас есть отличное занятие – учитесь копировать подпись для ассигнаций. Как я вас научил – со свечой и стеклом. Подпись должна быть неотличима.

– Эх… – Пушкин вздохнул и вдруг, когда Бротар уже отворил дверь, перекрестил сообщника – видимо, даже неожиданно для себя самого.

Бротар беззвучно дал себе слово в Швейцарии поселиться подальше от братьев. Он довольно нагляделся на российские характеры, добывая деньги для безбедной старости. Он заслужил немного покоя…

Воротынский был зол, как сам сатана. Кричал он редко, но тут случай был из ряда вон выходящий, и он орал на Мишку, орал, как до сих пор не доводилось. Это был крик бессилия – Нечаев и Воротынский потерпели такой крах, что и за год не опомниться.

Они стояли на лестнице, в самом низу, чтобы Маша с Федосьей и Анетта не слышали. Один раз нужно было выкричаться, изругать друг друга в пух и прах, помянуть все грехи и, возможно, послать друг друга к черту, разорвав союз навеки. Разумеется, Воротынский нападал, а Нечаев отбивался, потому что именно Нечаев заварил всю эту кашу с похищением дуры, наобещав товарищу златые горы и реки, полные вина.

– И что теперь делать прикажешь?! На какие шиши жить?! А, сукин ты сын?! – восклицал Воротынский. – Посадил нам на шею дуру с целой свитой! Иначе ей никак нельзя – две горничные да компаньонка! Лакея ей найми! Куафера! Придворных дам! Кофишенка! Пажей! Скороходов! Арапов!

– Да кто ж знал?! – безнадежным вопросом отвечал ему Мишка. – Ты скажи – можно ли было знать?!

И пожимал плечами, и разводил руками, и бледная его физиономия выражала ту крайнюю степень растерянности, от которой недалеко и до того, чтоб намыленную петлю к крюку прилаживать. Его обычную бойкость как корова языком слизнула.

– Можно! Жених твой топтаный! Не мог додуматься?! Болван стоеросовый! А нам теперь куда с дурой деваться?! Все деньги на нее уходят!

– А как тут додумаешься?..

– Ты, Мишка, болван или притворяешься? Когда к старой бабе в любовники нанимаешься, нужно же понимать – у нее к тебе веры нет! Она за каждым твоим шагом следить станет! Недоглядишь – прихватит на горячем, объясняйся потом!

– Ох… – только и мог сказать несчастный Мишка, потому как именно это с ним приключилось.

Мишкина Фортуна, глядя с небес, откровенно потешалась.

– Так тебе, голубчик, так тебе! – приговаривала она, хлопая в ладоши. – И под венец свою дуру доставил, и венчание началось, а тут и я ручку приложила! Не будет тебе пути, Нечаев, не будет – вот и весь сказ.

– Мы с лета этим делом занимаемся – с лета! – продолжал Воротынский. – Кабы ты меня не сманил – я бы дворецким нанялся! Жалованье, стол! А я, дурак, за тобой увязался – девок воровать! Польстился на тысячи! А сколько получили? Шиш с маслом получили! Только чтоб с голоду не сдохнуть! Вот уж Рождество на носу – а мы когда дуру в столицу привезли? Мы ее должны были с рук на руки еще в сентябре сдать! Или в начале октября! А он нам ее посадил на шею и снимать не хочет!

– Не может! – закричал, потеряв терпение, Нечаев. – Кабы повенчались – он бы ее тут же и забрал! И нам бы заплатил!..

– За это время сто раз повенчаться можно было! А теперь по твоей милости сидим без денег, да зато с дурой! Хоть сам на ней женись… Мишка! Он что тебе про ее родителей толковал?

– Что не знают, куда деньги девать.

– Это я слышал! Прозвание поминал? Где живут?

– Нет же! Не поминал! На кой нам ее прозвание?

– А кто его любовница – знаешь?

Мишка развел руками.

– Ну, лопнуло мое терпение! Я к этому жениху в Коллегию пойду, такой шум подниму – и он мне рта не заткнет! Он из своей Коллегии вылетит со свистом! И чтоб я еще когда с тобой, с уродом, связался!

– Да не вопи ты, Христа ради. Бабы услышат…

– Пусть слышат! Пусть знают, с кем связались!

Положение было незавидное. Жених, собираясь на ночное венчание, лишних денег с собой не взял. О том, что его щегольски выследили, он не догадывался. Подозревал, что любовница пытается узнать о нем побольше, кого-то подсылает, но никак не думал, что это – рота вооруженных сыщиков. Он бы и рад был заплатить Нечаеву с Воротынским, чтобы еще постерегли дуру-невесту, но имел при себе только табакерку и часы. Он отдал эти безделушки, чтобы можно было их заложить. Когда же на следующий день Воротынский понес их закладывать знакомому ростовщику, то и выяснилось, что вещицы недорогие.

Кроме того, жених был несколько невменяем – и с полным основанием. Он надеялся из-под опеки немолодой любовницы перейти под опеку тещи – женщины, насколько он знал, доброй и щедрой. А в итоге прежние отношения с любовницей были разрушены, тещей же он так и не обзавелся.

– Погоди ты бежать в Коллегию! – уговаривал товарища Нечаев. – Жениху нашему отступать некуда – не сегодня-завтра он за нами пришлет, и мы эту проклятую свадьбу наконец сыграем!

– Пришлет! Ему теперь с любовницей мириться надобно! Пока она про невесту все не прознала и в полицейскую контору эту новость не понесла! Ты помяни мое слово, главный из тех сыщиков, что нам все загубили, в полиции служит. Я все вспоминал, где этого недомерка видел, – он полицейский!.. Он до правды докопается и родителей нашей дуры отыщет! Вот тогда мы рады будем, коли спины нам не кнутом, а лишь плетьми измочалят.

– Надобно отсюда съезжать, – сказал Нечаев. – И с дурой вместе.

– А куда? Есть у тебя деньги другую квартиру нанять? У меня таких денег нет! Что было – в твою дурную затею вложил!

– Деньги будут.

– По ночам прохожих грабить пойдешь?

– Будут деньги. Сказал – добуду, значит – добуду, – Мишка уже собрался с духом, и весь его вид показывал готовность идти сквозь огонь и воду. Более того – явилась на устах злая улыбка.

– Ишь, сказал! А сколько я от тебя вранья слышал?

– Когда это ты от меня вранье слышал?

– Да той же ночью! Теперь-то хоть скажи – где ты свел знакомство с теми молодцами, что прогнали сыщиков? Молчишь? То-то! Для чего-то они врут, а ты им врать пособляешь! Какого беса они за нами ехали? Какого беса возле того двора околачивались? Какая им прибыль в драку лезть и нас отбивать?

Нечаев ничего не ответил. Ему и самому все это дело казалось немного странным – особливо же объяснения кавалера де Бурдона, младшего из пары иноземцев, но главного, и притом отменного фехтовальщика. Сей Бурдон клялся и божился, что с Мишкой знаком и даже назвал несколько имен – с этими-де господами вместе сиживали за карточным столом. Имена Мишка вспомнил, Бурдона – не вспомнил, хотя через четверть часа беседы с ним уже был убежден – знакомство, причем давнее, имело место.

Объяснение своих действий Бурдон и его приятель Фурье предложили такое, что можно поверить – а можно и усомниться. Воротынский усомнился – он приметил двух всадников, сопровождавших дормез чуть ли не от Невского проспекта, и это ему сильно не понравилось. А Нечаеву хватило того, что сказал Бурдон: были у девок, поспорили, решили драться, но драться на Невском – нелепо, вспомнили про пустыри за монастырем; там мертвое тело, может, только через неделю обнаружат. Пока ехали – переругивались, но чем ближе монастырь – тем менее обоим хотелось закалывать друг друга из-за девки. Нужно было как-то мириться. Они пустили лошадей шагом, и каждый измышлял способ, как бы отделаться от дуэли, не уронив своего достоинства. Вдруг за невысоким забором закричали люди, раздался выстрел, замелькал в темноте фонарь. Бурдон и Фурье глядели сверху через забор на это неожиданное представление, и тут Бурдон в свете плящущего фонаря признал старого своего знакомца Нечаева. Прочее естественно, как смена времен года: разве что негодяй какой-нибудь не выручит в беде знакомца! Оба француза каким-то особым чутьем поняли, что совместное участие в драке их помирит, и, недолго думая, пришли на помощь месье Нечаеву. А потом помогли доставить девиц к огромному и пустому собору, в коем можно было укрыться чуть ли не с дормезом.

Мишке такое объяснение, при всем его сходстве со страницей из плутовского романа, даже нравилось – оно было в его вкусе, а вот Воротынский подозревал вранье. И то, что французы (неплохо, кстати, говорившие по-русски) предложили отпраздновать встречу в трактире, его не обрадовало. Ему казалось подозрительным, что Фурье так откровенно желал с ним подружиться.

– А кабы не они – мы бы уже в каземате сидели, – сказал Нечаев. – И все дело с дурой бы открылось. Они же нас спасли! А теперь все еще может к нашей пользе обернуться…

– Сам ты-то веришь в то, что сказал? – спросил Воротынский. – Веришь, что твой Фомин нам заплатит? А коли веришь – объясни мне, убогому, отчего он так промедлил с этим венчанием?