– Не унывай, обезьянка… обойдется!..

– Начнем, благословясь, – сказал священник. – Матушка!..

Попадья с дочками запела «Гряди, гряди!..» Обряд начался.

Эрика не понимала ни единого слова – ей оставалась лишь думать о своей великой цели да вести беззвучную беседу с Валентином на тот случай, если он с небес неодобрительно глядит на это действо.

– Вот, любимый, на что я иду, чтобы проучить твоего убийцу, – так говорила Эрика. – Это единственная возможность найти тех богатых людей, которые считают меня своей дочерью. Я найду их! Я сделаю так, что они меня полюбят! И князь Черкасский сто раз пожалеет, что вызвал тебя на поединок! Не клинок в сердце, нет – клинок я и сама могу вонзить, вот он, висит на моем поясе под юбками! Я накажу его по-настоящему, сурово и мучительно! Не забывай, Валентин, из какого я рода. Жалость не числится среди наших фамильных добродетелей…

Много бы чего наобещала Эрика покойному жениху, нехорошо поглядывая при этом на жениха настоящего и уже почти не слыша голосов, то тут дверь распахнулась.

– Добрый вечер всей честной компании! – провозгласил зычным голосом совершенно незнакомый мужчина с пистолетом. – Всем стоять смирно! У кого оружие – бросайте на пол!

Батюшка ахнул – и более не сказал ни слова, его семейство сбилось, кто-то взвизгнул. Нечаев с Воротынским резко повернулись.

– Сукин ты сын, Мишка! – яростно сказал Воротынский. – Твой недогляд!

– Ну, живо, живо, живо! – потребовал незнакомец, а за его спиной протиснулся в горницу еще один, совсем махонького росточка.

– Невесту выведите, – приказал он. – Во двор. Ты, сударыня, при ней? Выводи!

Приказ относился к Анетте.

Она с перепугу хотела было послушаться, но Эрика выдернула руку из ее руки. Происходило непонятное – в дверях встал еще мужчина, взял на мушку Нечаева, Нечаев схватился за свой пистолет, замер – и молча кинул оружие на пол. Вид у него был апокалиптический: мир рушится, конец света грянул!

– Дурак! – рявкнул Воротынский, выхватил шпагу из ножен и попытался атаковать махонького господина, но тот ловко увернулся, а его плечистый товарищ подставил под шпагу какой-то удивительный клинок, широкий и с причудливым огромным эфесом. Этот эфес-корзинка для того и был придуман, чтобы улавливать вражеский клинок и выдергивать его из руки фехтовальщика. Шпага отлетела, ударилась об стенку, взвизгнула попадья, обнимавшая своих перепуганных дочек. Воротынский не растерялся – как-то проскочив мимо клинка, он ударил плечистого кулаком в челюсть и, видать, всю душу вложил в этот удар.

– Мишка, болван! Беги! И с девками! – закричал он.

– Стоять! – закричал и махонький господин. – Дом окружен! Ах ты, доннерветтер нох айн мал!..

Эти слова Эрика поняла – и их причину тоже. Ее загадочный жених, опомнившись, схватил столик, стоявший посреди комнаты. Книга упала на пол, а тяжелый столик полетел к двери.

Началась заваруха. Влез в нее и батюшка, размахивая невесть откуда взявшейся дубиной и крича на свое семейство, чтоб оно немедленно убиралось прочь.

Эрика оттащила растерявшуюся Анетту к стенке, и они стояли, тесно обнявшись, вертели головами. Кто-то, подкравшись, схватил Эрику за руку и потащил прочь. Она забилась, вырывая руку, на помощь пришла Анетта – кинулась на злодея, норовя выцарапать ему глаза. Отбиваясь, он упустил Эрикину руку, а напрасно – девушка успела вытащить пистолет.

Как-то диковинно совпало – пистолет в руке, а в распахнутой двери – никого, и до той двери – четыре шага. Эрика выстрелила и кинулась бежать, Анетта – следом.

Из сеней они попали во двор, пронеслись, чудом не споткнувшись, до калитки.

– Вы в него попали, сударыня? – спросила Анетта.

– Кажется, да… сударыня… – Эрика перехватила пистолет так, как блаженной памяти прадедушка в своих морских сражениях: взяла за дуло, чтобы при нужде бить тяжелой рукоятью.

– Боже мой, что нам делать, сударыня?

– Помолчать, сударыня!

Разговор этот они вели, разумеется, по-французски.

– Давайте отойдем подальше, сударыня. Тут нас могут обнаружить эти страшные люди…

– Да, пожалуй… это что, изгородь?..

– Выйдем на улицу, тут в переулке должен стоять наш дормез, – сказала Анетта. – Может быть, мы найдем его и уедем домой. Андреич увезет нас…

– Вы правы, сударыня. Мужчины и пешком найдут дорогу. Проклятая свадьба!..

– Может быть, даже хорошо, что вас не успели повенчать? – спросила Анетта. – Господь бережет вас, и…

Тут из дома во двор выскочили какие-то люди и в темноте начался шпажный бой с криками, топаньем, стуком, скрежетом и звяканьем клинков.

Калитка, в которую собрались было выскакивать Эрика с Анеттой, вдруг сама отворилась и вбежали два человека в широких епанчах. Тяжелый суконный край задел по лицу Анетты, она вскрикнула.

Эти двое устремились прямо к драчунам, а девушки выбежали на улицу.

– Держитесь, Нечаев! – закричал кто-то незнакомый по-французски. – Пробивайтесь к нам!

– Ах, – сказала Анетта, – Господь нас услышал и прислал подмогу!

Глава 13

Степан Иванович

В небольшом кабинете сидел за столом мужчина лет сорока с небольшим и читал распечатанные письма – одно за другим.

Это был довольно странный кабинет – скорее похожий на крестовую палату боярина былых времен. Целую стену в нем занимали образа в дорогих окладах, золотых и серебряных, отличной работы, развешенные с намерением составить иконостас: в четыре яруса, посередке, прямо над головой хозяина кабинета, «Благовещенье», справа от «Благовещенья» – «Спас нерукотворный», слева – «Казанская Богородица». Справа же от «Спаса», если хорошенько приглядеться или задать хозяину прямой вопрос, был образ святого Стефана-первомученика, в золотом окладе, позволявшем видеть только темное лицо с почти неразличимыми чертами и крошечные кисти рук. К окладу, без всякого помышления о хорошем вкусе, припаяны были большие драгоценные камни в оправах от перстней и подвесок, а то и от серег.

Хозяина, стало быть, звали Степаном. А если уважительно – Степаном Ивановичем. У него и лицо к уважительности весьма располагало – высоченный лоб, довольно большие и выразительные черные глаза. Нос был длинный, острый, с какой-то злодейской горбинкой, а вот ниже все было не столь хорошо – рот маленький, имевший вид куриной гузки, и маленький же, почти женский, подбородок.

Дверь кабинета приоткрылась, показалось лицо слуги.

– Чего тебе, голубчик? – ласково спросил Степан Иванович.

– К милости вашей некоторый человек, сказался бывшим подчиненным господина Чичерина, Бергманом.

– А, Бергман, помню, проси.

Полминуты спустя сыщик вошел в кабинет, поклонился, оглядел иконостас и перекрестился по-православному.

– Это хорошо, – одобрил Степан Иванович. – Так, глядишь, понемногу и в истинную веру перейдешь. Здравствуй, сударь, я тебя хорошо помню. Садись. С чем пожаловал?

– Я, господин обер-секретарь, не осмелился бы беспокоить вас по пустякам, – сказал Бергман. – Но дело такое… я полагаю, оно по вашему ведомству, то дело…

Обер-секретарь Правительствующего Сената умел слышать то, чего словами не выразишь. Вот и сейчас он сразу понял, что маленький, похожий на галку сыщик, несколько оробевший в кабинете, принес прелюбопытные сведения.

– Рассказывай, – приказал Степан Иванович, отложил недочитанное письмо и взял четки – перебирать во время рассказа.

– История долгая, должен заранее испросить прощения.

– Не трать времени, говори. Да сядь, в ногах правды нет.

Вторично проигнорировать приглашение сыщик не посмел. Он присел на краешек стула, всем видом показывая: отлично понимает, в чей кабинет явился, и вольностей себе тут позволять не может.

– Я, ваше превосходительство, уйдя из столичной полицейской конторы в отставку, стал браться за всевозможные комиссии, не часто, здоровье уже не прежнее, а иногда, понемногу, и имею свой штат служащих, небольшой, все люди добропорядочные, выполняют мои поручения отменно и не в ущерб своей прямой службе, – начал он. – Репутация моя привлекает весьма важных господ и дам…

– Знаю, репутация славная. Дальше.

– Я взялся за дело о поиске украденного младенца. Младенец законнорожденный, только был похищен злодеями с тем, чтобы обманом вытягивать деньги у родителей…

– Ты не про чадо Авдотьи Егуновой ли толкуешь?

– Про него. Мне удалось узнать, что бедное дитя скрывают на некой курляндской мызе. Я поехал туда со своими служащими, чтобы изъять дитя и тайно привезти к матери.

– Отчего тайно?

– Сделалось известно, что девица с рождения несколько не в своем рассудке, ведет себя, как малое дитя, почти не говорит, – объяснил Бергман. – Но, как это говорится по-русски, нет для вороны милей родного вороненочка. Мы приехали в Курляндию, но оказалось, что нас опередили. Девицу каким-то загадочным образом увезли в столицу два человека, чьи приметы я узнал. В Риге я едва не отыскал их. Из Риги они отправились в Царское Село и доставили девицу в некий дом, где она прожила довольно долго, пока моим людям не удалось выследить похитителей. Но эти похитители обнаружили слежку, у одного из них вышла драка с моим человеком, после чего они бежали из того дома, увозя с собой девицу, а мой человек был найден на дороге, без сознания и раненый.

– Печально это. Ты, мой друг, помолись о нем, – посоветовал Степан Иванович. – Прочитай акафист святому великомученику и целителю Пантелеймону, сделай это для своего человека.

– Непременно сделаю, ваше превосходительство, – пообещал Бергман. – Итак, я потерял было след похищенной девицы. Но я подумал – ведь двух мазуриков в Курляндию послал человек, близкий к госпоже Егуновой и знавший подробности моего розыска. Стало быть, нужно изучить ее окружение и таким образом опять напасть на след. И явилось, что подозрительны ее воспитанница Наталья Шильдер и княгиня Темрюкова-Черкасская. Ее сиятельство – лучшая подруга и родня Егуновой, интригу плести бы не стала, а проболтаться – любезное дело. Что касается девицы Шильдер – взята в дом из милости уже двенадцатилетней или чуть старее, ей совершенно ни к чему, чтобы ее покровительница отыскала свое родное дитя.