Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела

Приближающиеся шаги спугнули печальные мысли Фелиситы. Она видела в окно профессора, вошедшего в сад в сопровождении другого господина. Они медленно направлялись к домику. С некоторых пор господин Фрак довольно часто приходил к госпоже Гельвиг. Это был сын очень почтенных людей, друживших с семьей Гельвигов. Ровесник профессора, он вместе с ним получил образование, и, несмотря на полное различие характеров и взглядов, они всегда были дружны. Иоганн Гельвиг почти тотчас же по окончании университета вступил на кафедру, а молодой Франк отправился путешествовать. Только недавно, уступая желанию родителей, он сдал экзамен на юриста. Теперь он был адвокатом в родном городе и ждал появления клиентов.

Он вынул изо рта погасшую сигару, посмотрел на нее и отшвырнул. Профессор достал свой портсигар и предложил ему.

— Боже упаси! — воскликнул адвокат с комическим жестом. — Мне не приходит и в голову причинять ущерб бедным язычникам в Китае и еще бог знает где.

Профессор улыбнулся.

— Насколько я тебя знаю, — продолжал Франк, — ты предназначаешь себе три сигары в день, но всегда выкуриваешь только одну, а стоимость двух остальных кладешь в свою копилку на миссионерское дело.

— Да, я еще сохранил эту привычку, — подтвердил со спокойной улыбкой профессор, — но эти деньги имеют другое назначение — они принадлежат моим бедным пациентам.

— Не может быть!.. Ты, ярый поборник набожных устремлений, вернейший из учеников нашего рейнского деспота? Так-то ты следуешь его учениям?

Профессор пожал плечами.

— Врач учится иначе думать о человечестве и об обязанностях отдельных людей по отношению к нему, — сказал он. — Я никогда не упускал из виду великой цели — стать действительно полезным, но чтобы добиться этого, пришлось многое забыть и оставить.

Они прошли дальше, и их голоса затихли, но вскоре они вернулись под группу акаций, ветви которых бросали тень на пробегавшую мимо дома дорожку.

— Не спорь! — снова услыхала Фелисита оживленный голос профессора. — Так же, как и прежде, я отчаянно скучаю или сержусь в женском обществе, а мое знакомство как врача с так называемым прекрасным полом вовсе не способствовало улучшению моего мнения о нем.

— Очень понятно, что ты скучаешь в женском обществе, — возразил Франк. — Ты ведь всегда ищешь простодушия, чтобы не сказать глупости… Ты ненавидишь современное женское воспитание. Я тоже не сторонник бессмысленной игры на рояле и пустой французской болтовни, но не следует заходить слишком далеко… Вы хотите засадить женщину и в наше время за средневековую прялку, заставить ее жить в обществе прислуги — это не только несправедливо, но и глупо. В руках женщины находятся души ваших сыновей в то самое время, когда они наиболее восприимчивы. Приучите женщин к серьезному мышлению, расширьте тот круг, который вы называете женским призванием, и вы увидите, что тщеславие и слабохарактерность исчезнут.

— Милый друг, на этот путь я никогда не вступлю! — насмешливо сказал профессор.

— Я знаю, ты думаешь, что всего этого можно достигнуть без труда при благочестивой жене… Мой уважаемый профессор, я тоже не хотел бы иметь неблагочестивую подругу жизни; женщина без благочестия — это все равно что цветок без аромата. Но берегитесь! Вы думаете, что она благочестива, заботлива и хорошо воспитана, вы даете ей полную свободу — и вдруг в вашем доме водворяется такая тирания, какой вы никогда бы не снесли от менее благочестивой жены. Под прикрытием благочестия вырастают все дремлющие в женском характере дурные наклонности. Ведь и во имя Господа можно быть жестокой, мстительной, высокомерной и в слепом фанатизме проклинать и разрушать все прекрасное.

— Ты заходишь слишком далеко. Впрочем, мне это безразлично, наука совершенно заполняет мою жизнь…

— Ну, а та? — прервал его адвокат, указывая на вход в сад, где появилась советница в сопровождении своего ребенка и госпожи Гельвиг. — Разве она не воплощение твоего идеала? Проста, всегда одета в белую кисею, которая, к слову сказать, ей очень идет, благочестива — в этом не усомнится тот, кто увидит ее в церкви с устремленными кверху прекрасными глазами. Она презирает всякое знание и мышление, так как оно могло бы помешать ходу ее вязания или вышивания; она — вполне приличная партия, так как равенство, по-твоему, необходимо для хорошего брака. Словом, все указывает на нее, как на ту…

— Ты зол и всегда не любил Адели, — прервал его раздраженно профессор. — Боюсь, это потому, что она дочь человека, который так строго воспитывал тебя… Она добродушна, безобидна и прекрасная мать.

Он направился к медленно приближавшимся дамам и любезно поприветствовал их.

Вскоре на площадке появились гостьи, большей частью одетые в светлую кисею и газ. Темные прямые стволы тисов служили прекрасным фоном для этих грациозных женщин. Все приглашенные сгруппировались около стола и принялись за рукоделие.

По знаку госпожи Гельвиг Фелисита принесла на подносе кофе.

— Мой девиз: «Просто и дешево», — весело говорила советница. — Я принципиально не ношу летом материи, которая стоила бы дороже трех талеров.

— Но вы забываете, милая, — ответила ей молодая, очень нарядная дама, бросая злобный взгляд на «простое» платье, — что на этой дешевой материи масса прошивок и вышивок, стоящих раза в три дороже всего остального материала.

— Разве можно оценивать такое воздушное создание прозаическими талерами? — спросил молодой Франк, забавляясь враждебными взглядами, которыми обменялись дамы. — Можно подумать, что такие туалеты могли бы вознести дам на самое небо, если бы не тяжелые золотые браслеты, которые несомненно удержали бы их на земле.

Он с интересом смотрел на руку советницы.

— Знаете, — продолжал он, — этот браслет занимает меня уже с полчаса. Это чудная, старинная работа. Но особенно возбуждает мое любопытство надпись в венке.

Советница равнодушно сняла браслет и передала его молодому человеку. Фелисита стояла в это время сзади адвоката и видела, что этот браслет был до мельчайших подробностей похож на тот, который был спрятан в секретном ящике старой девы.

Адвокат быстро прочитал надпись на браслете:

— Странно, — воскликнул он, — строфа не имеет начала… Ах, это ведь отрывок из стихотворения Ульриха фон Лихтенштейна «Вечная любовь». Перевод всей строфы будет приблизительно следующий: «Если вы любите друг друга сердечно, если вы навеки соединились и ваша любовь всегда нова, верьте, что Бог соединил вас на счастливую жизнь!» Этот браслет имеет, несомненно, верного товарища, связанного с ним началом строфы, — заметил он. — Другой браслет не у вас?

— Нет, — ответила советница, склонившись над работой, пока браслет переходил из рук в руки.

— А откуда у тебя эта замечательная вещица, Адель? — спросил профессор.

Молодая женщина покраснела.

— Папа подарил мне ее недавно, — ответила она. — Уж не знаю, у какого любителя древностей он ее нашел.

Она надела браслет и заговорила с одной из присутствующих дам.

В то время как всеобщее внимание было обращено на браслет, Фелисита обошла стол. Никто не обратил на нее внимания, и она так же незаметно ушла в кухню. Уступая просьбам маленькой Анны, игравшей на тенистой дорожке, она на минуту остановилась и старалась достать ветку акации. Близорукий адвокат вдруг схватил свой лорнет и принялся разглядывать Фелиситу, а советница, которая, казалось, прилежно вышивала, зорко следила за ним. Немного спустя она тихо поднялась и вошла в дом, где скрылась Фелисита.

— Милая Каролина, — сказала она, входя в кухню, — вам нет надобности прислуживать… Налейте в кофейник горячий кофе, а я сама займусь разливанием. По правде говоря, вы ужасно выглядите в этом полинявшем ситцевом платье. Как вы можете показываться мужчинам в этой короткой, ужасной юбке? Это просто неприлично. Неужели вы не чувствуете этого?

На Фелисите было ее лучшее воскресное платье, полинявшее, но безукоризненно выстиранное и отглаженное. Упрек за то, чему она молча покорялась, заставил девушку горько усмехнуться, но она промолчала.

Когда советница вернулась к столу, госпожа Гельвиг с резким смехом повторила свой вопрос:

— Удивительно красива? Что должна я подумать о вас, милый Франк? Всмотритесь в это бледное лицо с ужасными волосами. Эти вызывающие манеры и легкомысленные движения, эти глаза, смотрящие бесстыдно и назойливо прямо в лицо приличным людям, — это наследство порочной, необузданной матери. Девять лет я тщетно старалась спасти эту душу для Господа…

— Теперь ведь недолго уж осталось терпеть, тетя! — успокоительно сказала советница, наливая кофе. — Еще несколько недель — и она покинет твой дом навсегда… Я тоже думаю, что доброе семя упало на каменистую почву, — в этой неблагодарной душе, стремящейся сбросить узы морали и добрых нравов, наверное, нет ни одной благородной черты. Впрочем, нам, имеющим счастье происходить от нравственных родителей, не следует судить ее слишком строго — легкомыслие у нее в крови… Быть может, во время одного из ваших путешествий, господин Франк, — шутливо обратилась она к адвокату, — вы будете где-нибудь любоваться ею — на канате или в цирке.

— Это на нее не похоже, — внезапно сказал спокойным, но решительным тоном профессор.

Госпожа Гельвиг гневно повернулась к сыну, а глаза молодой вдовы утратили на мгновение свою неизменную кротость. Затем она, добродушно улыбаясь, встряхнула кудрявой головкой и хотела что-то сказать, но ей помешал громкий плач Анхен. Девочка бежала к матери с судорожно зажатой коробкой спичек в правой руке. Платьице ребенка пылало… Советница в ужасе вскрикнула. Ее взгляд скользнул по собственному легкому платью, и, как безумная, со смертельно бледным лицом она протянула вперед руки, как бы желая оттолкнуть ребенка, и одним прыжком исчезла за стеной тисов.