неизвестен Автор - Наследник раджи

— Стало быть, ты знал о наших приключениях? — спросил Том со слабой улыбкой.

— У господина всюду есть друзья. В этой местности нет деревни, где бы не знали его имени. Все любили нашего покойного государя Биражэ Пирта Рай.

— Если так, то почему мне не ехать? Это необходимо, и я поеду, иначе сойду с ума… Сегодня вечером я стану самим собой, и только собой.

Он говорил по-индусски. Вдруг речь его прервалась. Вместо языка, ставшего ему почти родным, на губах его теснились английские слова: дорогой язык детства, на котором он мечтал, выражал свою любовь и страдания, вырывался из глубины его взволнованного сердца.

— Неужели этой пытке не будет конца? Я испытал это двойное существование и не могу дольше переносить его. Теперь я снова Том Грегори и люблю Грэс!

Он замолчал, будто прислушиваясь. Хусани упал ничком на землю как мертвый. Кругом царствовала полная тишина. Снова раздался страстный, взволнованный голос раджи:

— Все равно… я знаю… моя жизнь имеет значение только для меня одного… А народ мой?.. Эти тысячи людей, на которых я могу иметь влияние?.. Я вижу, как они протягивают мне руки… а с другой стороны — ручки этой милой, дорогой мне девушки!.. Грэс в опасности, а я еще колеблюсь… Хусани!

Верный слуга тут же вскочил на ноги, словно рядом пробежала электрическая искра:

— Что угодно господину?

— Ты знаешь Ганеса. Можно ли положиться на его верность?

— Господин, у меня нет причины чернить товарища в глазах вашей светлости, но если вы желаете иметь спутника в вашей поездке, только не Ганеса.

— Почему?

— Это человек гордый и из высшей касты. Он не сумеет изменить своей наружности и прибегнуть к хитрости, как Субдул и я.

— Только поэтому?.. В таком случае позови его.

Хусани повиновался, но Ганес, уснувший в одной из галерей, не хотел явиться к повелителю, не поправив тюрбана и пояса.

— Что это вас пришлось так долго ждать? — воскликнул Том, когда Ганес вошел со своим обычным достоинством и безукоризненно аккуратно одетый. — Я звал вас, чтобы немедленно отправиться с вами к Дост-Али-Хану. Надеюсь, вы не имеете ничего против того, чтобы Хусани узнал имена ваших друзей?

— Мое сердце чисто, — смело отвечал Ганес. — Не желает ли государь взять с собой Хусани?

— Если он сам захочет. Как далеко до лагеря бунтовщиков?

— Я поведу вашу светлость не в лагерь, но в форт, в сутках пути от Гумилькунда.

— Так близко! Поспешив, мы успеем вернуться прежде, чем нас хватятся.

— Извините меня. Мне даны приказания, с которыми я должен сообразоваться. Ваша светлость будете путешествовать в закрытых носилках, как знатная дама. Если Хусани поедет с нами, ему завяжут глаза, пока мы не дойдем до леса.

— Но это бессмыслица. Вы бредите!

— Я желал бы, конечно, довести вас до Али-Хана более открытым и надежным путем. Но я клялся Аллахом, что никому не покажу дороги. Если вы не согласны, оставим этот план.

Том колебался. Он пристально смотрел на Ганеса, который стоял перед ним, стойко и гордо перенося его взгляд. Раджа протянул ему руку.

— Я верю вам. Делайте как хотите. Если вы предатель…

— Пусть поразит меня смерть и душа моя пойдет в ад…

У дверей раздался стук. Ганес стушевался в тени и исчез так внезапно, что Том изумился.

— Отвори, — сказал он Хусани. — Кто бы то ни был, надо поскорее отделаться.

Вошел Чундер-Синг в сопровождении английского резидента. Окинув комнату пытливым взглядом и не увидав никого, кроме раджи и Хусани, он остановился у дверей.

Резидент пошел навстречу Тому, протягивая руку:

— Извините меня за позднее посещение, но я пришел поздравить вас и поблагодарить за избавление этих несчастных дам.

Том не знал, как отделаться от посетителя, пришедшего так не вовремя. Ссылаясь на усталость, он объявил, что завтра не будет принимать никого, тем более что нет никаких важных дел. Резидент ушел.

Чундер-Синг медлил:

— Позвольте мне, ваша светлость…

— Не воображайте, пожалуйста, друг мой, — отвечал Том, — что я собираюсь сунуть голову в пасть льва или вообще сделать что-нибудь смешное. Теперь, прошу вас, уходите! Я вас люблю, уважаю, но сегодня вечером — говорю откровенно — не ручаюсь за себя…

Чундер-Синг откланялся с глубоким вздохом. В галерее он приостановился. Между дверью в комнату раджи и лестницей был, как обыкновенно, приготовлен матрац для Хусани. Министр прилег, поджидая последнего, чтобы переговорить с ним об опасности, угрожающей государству. Ждать пришлось долго. Глаза его сомкнулись. Впоследствии, однако, он утверждал, что услыхал бы, если бы дверь раджи отворилась. Часы проходили. На заре обычное утреннее движение дворца разбудило министра. Сконфуженный тем, что, совершенно несогласно со своим положением, проспал ночь у дверей государя, он поспешил домой.

Чундер-Синг не пробыл и часу дома, как до него донесся шум толпы, стремившейся на базарную площадь. Когда он вышел на улицу, его встретили криками:

— Чундер-Синг скажет правду! Чундер-Синг никогда нас не обманывал!..

Толпа, стремившаяся к площади, все росла от присоединявшихся новых лиц и представляла собой целое море голов в тюрбанах и развевающихся одеждах.

— Что случилось? Зачем вы собрались?

От толпы отделился человек, хорошо знакомый во дворце, — купеческий голова, богач, известный патриот, сделавший щедрые пожертвования для защиты города и снаряжения отряда, отправленного в Дели.

— Успокой их, Чундер-Синг, — сказал он. — В городе прошел слух, что молодой раджа уехал к Дост-Али-Хану, который обещал ему выдать молоденькую пленницу-англичанку, если раджа перейдет на его сторону. Я говорю им, что слух не верен, но меня не слушают. Ты был во дворце. Ты, конечно, знаешь, выходил ли из него кто-нибудь.

— Странное дело, — серьезно заметил министр.

— Правда ли все это?

— Нет, нет! Неправда и невозможно!

Чундер-Синг спустился с небольшой террасы перед домом и с гордой осанкой подошел к волновавшейся толпе.

— Удивляет меня, — сказал он, — что граждане Гумилькунда верят таким нелепым слухам. Я провел ночь во дворце. Разойдитесь! Я попрошу раджу проехаться сегодня по городу верхом.

Толпа разошлась, и площадь приняла обычный вид. Чундер-Синг обратился к купцу:

— Во всем этом есть доля правды, Лутфулла. Я убежден, что раджа не изменит, но я боюсь, что он совершенно бесполезно подвергнет себя опасности. Он получил письмо от Дост-Али-Хана.

— Уверен ли ты, что он не уехал ночью?

— Готов головой ручаться, что нет. А утром он этого тоже не мог сделать: кругом было слишком много народу. Следует наблюдать за тем, что делается во дворце. Помоги мне. Если надо будет, мы спасем его от него самого.

Во дворце все было спокойно. Они прошли в сад, где обыкновенно раджа вместе с Аглаей завтракали молоком и фруктами. Но слуга, на попечении которого был прохладный летний павильон, сказал, что не видал его светлости в это утро. Старики направились тогда к комнатам раджи. Дверь оказалась запертой изнутри. Предполагая, что принц еще спит, они поручили одному из слуг немедленно известить их о его пробуждении, а сами снова отправились в сад.

Но время шло, и министру пришлось убедиться, что раджа выскользнул у него между рук. В сопровождении купеческого старшины он вошел в комнату раджи и нашел письмо на свое имя. В письме раджа выражал надежду, что его друзья узнают о его отсутствии только по его возвращении; на случай же замедления и неожиданных затруднений он поручал государственному совету вести дела, как то было до его прибытия. Совершив путешествие, исход которого ему особенно важен, он вернется в Гумилькунд, и тогда народ может сохранить его своим правителем или выбрать другого из своей среды.

Старейшие граждане города очутились в затруднении. Большая часть народа, если не весь поголовно, безусловно, верила обещанию покойного раджи вернуться в образе своего преемника. Странная для европейца вера в переселение душ глубоко укоренилась в умах индусов, а необычайное сходство Тома с его предшественником придавало еще более вероятия этому воплощению. Но отъезд его в такую критическую минуту — образ действия совершенно противоположный тому, которого держался бы покойный государь, — поколебал уверенность. Несмотря на все усилия друзей скрыть случившееся, слух об исчезновении раджи распространился по городу, и в продолжение всего июля к нему присоединялись самые неутешительные новости: сдача Каунпора и ужасное избиение, последовавшее за ней, всеобщее восстание в провинции Уад, Осада Лукно и смерть сэра Генри Лауренса. Со стороны Пенджаба тоже доходили тревожные известия; там бунтовщиков сдерживали силой, как диких зверей, а осада Дели еще продолжалась. Понадобилась вся энергия Чундер-Синга, сделавшегося душой правления, чтобы не дать гумилькундскому совету поддаться общей панике, охватывавшей мало-помалу и верное население страны. Министр и его сторонники знали и без угрожающих писем, постоянно получаемых в Гумилькунде, какова будет их судьба, если англичане потерпят серьезное поражение, и что значит грабеж богатого города, взятого приступом индусской армией. Им и в голову не приходила мысль о соглашении с бунтовщиками, но они предчувствовали несчастье.

Часть дворца, выходившая в сад, с самого начала была предоставлена в распоряжение англичанок. Они с грациозной неловкостью носили прелестные индусские костюмы, которыми снабдил их Том, так как не мог достать других. Их лица сохраняли еще бледность и выражение испуга, сохранившиеся неизгладимыми на всю жизнь у стольких женщин, избегнувших ужасной опасности. Теперь их жизнь протекала в мирном однообразии; у них ежедневно было все, что может предложить самое радушное гостеприимство, — все, кроме известий. Чундер-Синг и Лутфулла иногда заходили к ним, английский резидент аккуратно навещал их, но о радже они больше не слышали.