Когда раджа Гумилькунда узнал о возмущении в Мееруте, то потерял на минуту рассудок. Он хотел сам туда отправиться, но Чундер-Синг его отговорил.

— У англичан, — сказал мудрый министр, — достаточно войска, чтобы защититься, а если мой повелитель будет взят в плен, разве он этим поможет своим друзьям? Лучше воспользоваться временем, чтобы все обдумать, сильнее укрепиться и снабдить город провиантом.

— Вы рассудительнее меня, Чундер-Синг! Соберите народ. У нас будет общественное совещание. Если мои подданные окажутся сегодня за меня, они приобретут тем вечные права на мою любовь и благодарность.

В Дван-и-Касе, великолепной аудиенц-зале, обширном павильоне на столбах среди открытого двора, в этот вечер собрались все городские власти. Двор был буквально запружен. В павильоне, на возвышении в десять футов, восседал молодой раджа с Чундер-Сингом по правую руку и Вишнугуптой по левую.

Министр был сильно взволнован. Его голос дрожал, когда он коротко поведал о случившихся печальных событиях и о желании раджи говорить со своим народом об этом. Но это тревожное состояние быстро сменилось радостным спокойствием. Том знал не только религию и философию этого народа, но также его историю. Юноша знал, что англичане составили громадную империю, пользуясь хаосом вечно враждовавших между собой государств.

— Я обращаюсь к вам, — заключил свою речь молодой раджа, — от имени вашего последнего государя, присутствующего в эту минуту — я в том уверен — среди нас и умершего от руки тех же преступников, которые раздувают теперь мятеж. Выскажите мне ваши желания, сговоритесь о мерах, которые необходимо принять для защиты столицы и для того, чтобы приютить в ней беглецов, но не допустить притеснителей.

Речь произвела громадное впечатление. Толпа, как один человек, выразила свое одобрение криками:

— Это голос из могилы! Биражэ Пирта Рай, наш отец, вернулся к нам! Мы исполним его волю.

Герольд стал обходить ряды, прося замолчать: «Раджа благодарит их, но надо подумать о делах».

Самые богатые граждане, выступив вперед, предложили свое содействие. За ними последовали различные касты, и раджа из каждой избрал представителя, чтобы всегда иметь под рукой советников, хорошо знакомых с нуждами и средствами города.

Он вернулся с ними во дворец. Жрец взялся уговорить толпу разойтись.

Совещание длилось всю ночь и утро 12 мая, того самого дня, когда в Дели происходили ужасные сцены. Были приняты различные меры: богатые давали деньги, рабочие предлагали руки, добровольцы увеличили небольшой гарнизон, а избранные из них составили отряд телохранителей раджи. Было единогласно решено, в случае намерения бунтовщиков занять Гумилькунд, оказать им сопротивление.

На следующее утро раджа отправил к губернатору провинции адрес, подписанный им и его главными советниками. Княжество подтверждало свою верность и предлагало убежище женщинам и детям из местностей, охваченных восстанием.

Этот официальный документ сопровождался частным письмом, в котором Том напоминал губернатору о своем происхождении от матери-англичанки.

Сам же он, благодаря своему положению, имел возможность ближе своих соотечественников узнать характер туземцев и был уверен, что волнения только начинаются. Вследствие того он умолял английские власти принять все предосторожности хотя бы в местностях, казавшихся ему особенно опасными, как, например, в Янси и Ноугонге…

Тома известили о получении письма и передали его предложение тем, кого оно касалось, но английские агенты указанных им местностей отвечали на его предостережения только улыбкой. Главное для них было сохранить верность войска, а отослав семьи солдат, легко было обидеть этих недоверчивых и подозрительных людей. Особенно смешно было бы опасаться чего-нибудь в Янси, где жила вдова раджи, преданность которой англичанам была давно известна.

Таким образом, молодой раджа наравне с прочими князьями, верными англичанам, получил спокойный и сдержанный ответ. Им овладело бессильное бешенство, так как вместе с этим ответом пришло, как бы в зловещее дополнение к нему, известие о восстании в Дели. Терзаемый беспокойством о судьбе друзей, живших в этом городе, захваченном бунтовщиками, молодой человек был принужден сдерживаться и заботиться о насущных делах. Часто перед ним вставал образ гордой и беззаботной красавицы Вивиан Донкастер среди этой толпы, к рабскому пресмыканию которой она относилась с таким презрением. Неизъяснимое волнение заставляло биться его сердце. Затем перед ним вставали другие лица: Аглая и ее болезненная мать, которой в глубине провинции грозила наибольшая опасность; м-с Листер, которую он, незамеченный, видел в английском квартале Футтего, и главное — Грэс Эльтон, его Грэс! Он узнал, что она находилась в Ноугонге, небольшом местечке на половине пути от Янси до Гумилькунда, гарнизон которого состоял из отрядов полков, стоявших в Янси.

Том разослал тайных агентов, которые обязаны были доносить ему о состоянии умов в английских поселениях, рассеянных среди туземных владений, взятых Англией под свое покровительство. Употребляя все свое время на то, чтобы поставить город на военную ногу, юноша не переставал думать, как бы ему предупредить Грэс и ее кузину. Хусани, читавший в душе своего господина, взял на себя эту миссию.

XVII. Посольство Хусани

Переодетый купцом, торгующим вразнос красивыми гранатовыми и серебряными безделушками, которые делаются в Гумилькунде, Хусани вышел из города под вечер один, но, не имея при себе ничего особенно дорогого, он не боялся ночью пробираться по самым пустынным дорогам и благополучно достиг места назначения. Он прибыл в Ноугонг на третий день. Здесь ему нетрудно было найти дом, где жила маленькая мэм-саиб — так индусы зовут английских дам — Робертсон и ее высокая подруга. Чупрасси за обещанную хорошую награду в случае удачной торговли позволил ему присесть по-индусски, на пятках, в углу веранды, где он быстро разложил на голубой атласной подушке свой товар. Лицо торговца оставалось бесстрастным, но от его глаз и ушей не ускользнуло ничего из происходившего вокруг.

Он заметил, что капитан утром, садясь на лошадь, был в очень дурном расположении духа, и слышал, как хозяин спросил чупрасси, сколько ему платят эти нищие за то, что он позволяет им шататься вокруг дома. После того на веранде накрыли стол. Из комнаты вышла молодая блондинка в сопровождении собаки.

— А! Разносчик! Я ужасно люблю гранаты! Грэс, Грэс, иди скорее сюда!

На зов откликнулась другая красавица. Хусани видел величественных и вполне красивых англичанок, но никогда не встречал ничего подобного. Особенно его поразило то, что красавица стала внимательно рассматривать не его товары, а его самого. При всей своей сдержанности индус не мог скрыть смущения. Он опустил глаза, а когда поднял их, то Грэс уже не смотрела на него.

— Давай завтракать, Люси. Он подождет. На его лице написано терпение. Где Тикорам?

Тикорам, остановившийся в стороне из боязни выговора за то, что впустил чужого, услыхав ласковый голос девушки, подошел к ней.

— Пожалуйста, исполни для меня поручение в местечке. Если хочешь, возьми моего пони. Не беспокойся, мы не отпустим торговца без тебя, — прибавила она улыбаясь, так как знала местные обычаи.

Девушки сели за стол и долго шептались о чем-то. Хусани видел, что они встревожены. Вдруг Грэс, которой Люси говорила, что она нервничает, отпустила слугу и оставила только айю — туземную служанку, стоявшую в противоположном от Хусани углу веранды и смотревшую на него сонными глазами.

У Хусани отлегло от сердца: ему хотелось остаться с англичанками наедине. Девушки подошли к торговцу, и, в то время как Люси перебирала вещицы, Грэс опять пристально взглянула на мужчину. Он позволил себе глазами ответить ей и сказал наконец, понизив голос:

— Понимает ли мэм-саиб по-бенгальски?

— Да, — поспешно ответила Грэс. — Вы из Бенгалии?

— Это что за тарабарщина? — недовольным голосом вмешалась Люси. — Что стоит эта брошка?

— Три рупии, — отвечал Хусани, показывая свои три длинных пальца.

— Слишком дешево, если камни настоящие, и слишком дорого, если они поддельные. — И Люси прибавила по-индусски, стараясь придать голосу строгое выражение: — Если ты солгал, я посажу тебя в тюрьму.

— Сравни их с моим гранатовым ожерельем, — посоветовала Грэс. — Айя покажет тебе, где оно.

— Отлично, — согласилась Люси и пошла в комнату, позвав служанку.

Грэс поспешно спросила на наречии, которое употребил торговец:

— Ты пришел, чтобы увидать меня? Кто тебя прислал?

— Тот, кто желает добра мэм-саиб. Угодно вам взглянуть на мои вещи? В опасное время и у цветов, и у листьев есть уши…

— Нет, здесь нечего бояться. Я уверена в преданности наших слуг, потому что мы всегда хорошо с ними обходимся, а здешние солдаты еще недавно клялись в своей верности, хотя мы этого от них и не требовали. Если бы я была так же уверена в безопасности других, как в своей собственной, то была бы счастлива. Но мы здесь живем так далеко от всех!

Будто выбирая и торгуясь, Грэс и Хусани продолжали тихо и спокойно разговаривать.

— Вы напрасно так говорите, — возразил Хусани, играя на солнце брошкой. — Разве орел, смотря прямо на солнце, видит под собой ловца и его сети? Разве царь джунглей замечает железные зубья на дне ямы, вырытой, чтобы поглотить его?

— К чему ты говоришь все это, и кто ты? — вскричала Грэс. — Я уверена, что ты не простой разносчик!

— Кто бы я ни был, доверяет ли мне мэм-саиб?

— Да, да! Хотя сама не знаю почему. Мне кажется, я уже где-то видела вас.

— Может быть, в Лукно. Я был там со своим господином.

— Ах, помню! Твой господин был в длинной чудде и смотрел на приезжающих гостей. Я видела его, когда приехала с сэром Генри Лауренсом. А потом он был и на вечере.