– Ах, да он у вас настоящий красавчик! Как его зовут? – воскликнула однажды женщина, проходившая по вагону. Она задержалась и склонилась над колыбелькой, прижимая руки к груди.

– Уильям, – ответила ей Кэролайн; горло у нее внезапно пересохло и сжалось.

– И имя тоже чудесное. Какие темные волосики!

– О да, их он унаследовал от отца. – Кэролайн улыбнулась, но ей не удалось скрыть печаль, которая ясно слышалась в голосе, так что женщина быстро взглянула на нее, заметила покрасневшие глаза, бледное лицо.

– Вы остались с Уильямом одни? – ласково спросила женщина.

Кэролайн кивнула, поражаясь тому, как легко с некоторых пор дается ей ложь. Женщина сочувственно покачала головой.

– Меня зовут Мэри Рассел. Я еду в третьем вагоне, и если вы будете испытывать в чем-то нужду – хотя бы даже просто в дружеской компании, – приходите, вы найдете там меня и моего мужа, Лесли. Договорились?

– Договорились. Благодарю вас. – Кэролайн вновь улыбнулась, глядя вслед уходящей Мэри и мечтая о том, чтобы ей захотелось принять предложение, чтобы вообще захотелось искать общества других людей. Но такое было возможно лишь в другом мире, там, где Корин оставался бы живым, где они просто ехали бы в гости к его семье в Нью-Йорк, да еще, может быть, и с младенцем, которого Кэролайн носила бы под сердцем, а не только на руках. Она отвернулась и снова стала тихо смотреть в окно, а Уильям опять уснул.

Нью-Йорк был непостижимо шумным и огромным. Дома, казалось, сгибались от своей непомерной высоты, отбрасывали глубокие, мрачные тени, а шум походил на океанский прибой, будто на каждом углу каждой улицы с грохотом и пеной разбивались волны. Кэролайн, в несвежем, измятом в дороге платье, едва держалась на ногах от усталости, голова кружилась, нервы были натянуты до предела. Она окликнула кеб и села в него.

– Куда едем, мэм? – спросил кебмен.

Кэролайн моргнула, ее щеки вспыхнули. Она не представляла, куда ехать. К девушкам, адреса которых она знала и которых когда-то называла своими подругами? Но она и представить не могла, как постучит к ним спустя два года, как будет безмолвно стоять на пороге, с черноглазым младенцем на руках, с лицом в паровозной саже. Она вспомнила о семье Корина, но тут на руках у нее завозился Уильям, и она смахнула с глаз черные от копоти слезы.

– Мне нужно… в гостиницу. В «Вестчестер», пожалуйста, – распорядилась она наконец, назвав место, где обедала однажды с Батильдой.

Возница натянул вожжи, и лошадь тронулась с места, едва не врезавшись в автомобиль, который с визгом затормозил и пропустил кеб, нетерпеливо просигналив ему вдогонку.

Батильда. До сих пор Кэролайн не вспоминала о ней, старалась гнать мысли о ней на протяжении долгих месяцев. Она представляла, что услышала бы в ответ, поделись она с теткой своими страхами, признайся, каким крушением, какой катастрофой обернулась ее жизнь в округе Вудворд. Кэролайн только прикрыла глаза, и сразу перед ней предстала Батильда, ее проницательный взгляд, язвительно-жестокое выражение лица. Можно вообразить, как она с постным видом выслушает жалобы Кэролайн, как ответит на них своим ханжеским «Ну-с»… Ни за что не пошла бы к ней, даже живи Батильда в Нью-Йорке, с вызовом сказала себе Кэролайн. Она не обратилась бы к Батильде даже сейчас, когда у нее не осталось никого и она не знала, что ей делать дальше, куда идти. Кэролайн подавила предательское желание просто увидеть знакомое лицо, пусть даже не дружеское. Да и какие друзья оставались у нее? Вспомнилась Сорока, лежащая в землянке, но лишь на мгновение. Мысль о ней была слишком ужасной. Следующая была о Хатче, о том, что отразилось на его суровом лице, когда он прискакал на ранчо, обнаружил, что Белое Облако мертва, может, и остальные тоже, а она с Уильямом исчезла. Стыд жег ее изнутри, рвал сердце, давил на глаза. Тихо вскрикнув, Кэролайн уткнулась лицом в ладони и сосредоточила все усилия на том, чтобы не упасть с набитой волосом скамьи кеба.

В «Вестчестере» она оплатила приличный номер и попросила подыскать ей няню для Уильяма, объяснив, что ее собственная служанка серьезно заболела в дороге и вынуждена была вернуться домой. Помощницу для нее нашли тотчас – плосколицую девицу с ярко-рыжими волосами, по имени Луэлла. На ее лице отразился неподдельный ужас, когда Кэролайн протянула ей Уильяма. Уильям, только взглянув на странную, перепуганную девицу, на ее яркие волосы, разразился ревом. Неловко держа ребенка, Луэлла попятилась из комнаты. Кэролайн зашла в ванную комнату и вспомнила, какое это чудо – водопровод в доме. Она налила полную ванну горячей воды, опустилась в нее и постаралась привести мысли в порядок, но в голове роились вопросы без ответов, тревога и мысли, грозившие довести ее до истерики.

В итоге Кэролайн выдержала лишь неделю в том городе, где родилась и выросла. Он больше не казался ей родным, во всяком случае не более родным, чем дом на ранчо, или Вудворд, или вагон поезда, в котором она вернулась обратно. От бензинового запаха автомобилей, расплодившихся за время ее отсутствия, саднило в горле, среди толпы она чувствовала себя такой же потерянной, как в прерии. Дома были слишком большими, улицы слишком тесными, как отвесные стены лабиринта, выбраться из которого невозможно. Мне нигде нет места, думала Кэролайн, прогуливаясь с Уильямом, восседающим в новой коляске, по кварталам, куда прежде никогда не заходила. Она надеялась, что здесь не встретит знакомых. На углу Кэролайн задержалась, посмотрела наверх: кран поднимал стальную балку так высоко, что снизу она была похожа на зубочистку. Большая группа рабочих перехватывала ее в воздухе. Люди балансировали на самом краю недостроенной башни, надеясь только на собственную ловкость и чувство равновесия. У Кэролайн скрутило желудок при мысли об опасности, которой они подвергаются, на миг ей показалось, что она одна из них и давно стоит на краю пропасти. Острое чувство скоротечности и ненадежности жизни охватило ее.

Проходя мимо фотографической студии с привлекательной золоченой вывеской «Джилберт Бофорт и сын», Кэролайн приостановилась. Из тесного, загроможденного помещения до нее донесся знакомый едкий запах проявителя и прочих химикалий. Несмотря на то что улыбаться в камеру было для нее еще тяжело, Кэролайн заказала несколько своих портретов с Уильямом и попросила доставить их в «Вестчестер». Трясущимися руками она вскрыла пакет. Ей необходимо было найти любую точку опоры, получить доказательство своего существования и того, что с ней был сын Корина, дитя, принадлежавшее ей по праву, живое доказательство ее замужества. Она была частью семьи. Ей хотелось документального подтверждения того, что она жива, что ее жизнь реальна, ведь она была в этом совсем не уверена. Временами ей казалось, что она, возможно, все еще лежит где-то в прерии, а все происходящее ей только снится. К сожалению, Уильям вышел нечетко почти на всех фотографиях, он постоянно двигался, и его личико оказалось не в фокусе. Сама же Кэролайн на всех снимках выглядела такой же призрачной и бестелесной, какой себя чувствовала. Только на одной карточке фотограф уловил неосязаемый след того, что она надеялась увидеть: на ней была запечатлена мать, гордая и уверенная. Эту карточку Кэролайн положила в свой несессер, а остальные выбросила в камин.

На четвертый день Кэролайн увидела Джо. Она шла с коляской по улице, искала парк или сад, клочок зелени и тени, надеясь, что свежий ветерок успокоит ребенка. Окончательно оправившись от болезни и набравшись сил, Уильям стал беспокойным и шумным. Он плакал по ночам и вырывался, когда Кэролайн хотела его успокоить и брала на руки, качала и пела, подражая Сороке. Впрочем, ей не удалось бы воспроизвести диковинные мелодии индианки, как не смогла бы она завыть койотом, к тому же ее пение заглушал оглушительный крик Уильяма. Решив, что он, возможно, тоскует по прерии, Кэролайн старалась побольше гулять с ним днем, постепенно осознавая, насколько чуждым должно казаться ребенку все, что он здесь видит, все эти звуки и запахи, как тяжел для детских легких зловонный нездоровый воздух. Нью-Йорк был для него чужбиной, почти как и для нее самой, но разница заключалась в том, что у Уильяма был родной дом. Необходимо отвезти его обратно. Эта мысль поразила ее, как пощечина. Пусть даже он сын Корина, пусть даже он по праву должен был бы принадлежать ей, но он принадлежит округу Вудворд. Кэролайн остановилась как вкопанная. Пораженная этой простой мыслью, она стояла посреди улицы, не обращая внимания на поток пешеходов, обтекавший ее, как река. Но как это сделать? Как она объяснит, сумеет ли вымолить прощение? Она ясно видела боль и осуждение в глазах Хатча, гнев и ужас в глазах Сороки. Они всегда помогали ей, всегда поддерживали. И вот как она отплатила за доверие, предательница, преступница. Нет, это невозможно. Она никогда не сможет посмотреть им в глаза. Она отрезала себе путь назад.

И вот тогда-то она увидела Джо, вышедшего из-за угла прямо перед ней с искаженным яростью лицом. Волосы черной волной летели за ним, он шел прямо на нее, сжимая в руке нож, чтобы убить. Кэролайн обомлела. Не шевелясь, словно окаменев, она продолжала стоять, пока мужчина поравнялся с ней и прошел мимо. Его черные волосы оказались шарфом, нож – свернутым в трубку листком бумаги, лицом он вовсе не походил на Джо, это был смуглый мексиканец, который торопился куда-то. Дрожа всем телом, Кэролайн опустилась на ближайшую скамью. Городской шум отхлынул, его заглушил странный гул в голове. Перед глазами метались черные мухи, а когда, чтобы избавиться от них, Кэролайн закрыла глаза, они стали ослепительно-белыми и понеслись в диком хороводе. Где-то вдали раздался гудок пассажирского лайнера. Низкий звук, разнесшийся и заполонивший все вокруг, привел Кэролайн в чувство, а Уильям снова расплакался. Судорожно сглотнув, она ущипнула себя за щеку, хрипло произнесла что-то, успокаивая мальчика, потом поднялась и устремила взгляд на юг, к докам, кораблям, морю. Через пять часов она взошла по трапу на пароход, направлявшийся в Саутхемптон.