Что бы ни сказала Корину Сорока, услышанное его явно огорчило – это было очевидно. Кэролайн была обижена на индианку, но, подавая ужин, улыбалась. Ей хотелось успокоить мужа, сделать так, чтобы он не тревожился из-за нее, потому что не знала, что ответить, если он вдруг спросит, счастлива ли она. Когда они сели за стол, Корин сказал другое:

– Я все-таки считаю, родная, что тебе необходимо научиться ездить верхом и выезжать со мной, чтобы лучше познакомиться с землей, на которой мы живем. Ничто так не тешит мне душу, как быстрая езда по прерии, ветер в лицо, резвый скакун… – Но он оборвал себя на полуслове, потому что Кэролайн решительно затрясла головой:

– Я не могу, просто не могу, Корин! Пожалуйста, не проси меня – я пыталась! Лошади пугают меня. И они это знают – Хатч сказал, что животные понимают, что чувствуют люди, и не слушаются тех, кто их боится…

– Но Джо и Мэгги ведь тоже тебя пугали, пока ты с ними не познакомилась. И что же, разве ты по-прежнему их опасаешься?

– Нет… – нехотя признала Кэролайн. К Сороке она привыкла, это правда. Зато при виде Джо (он изредка заходил в дом поговорить с Корином или занести привезенный из Вудворда провиант) у нее до сих пор тревожно сжималось все внутри и ныло под ложечкой. Лицо его казалось ей свирепым, что бы ни доказывал Корин. Это было лицо жестокого дикаря.

– Ну вот, и с лошадьми будет точно так же. Та кобылка, на которой ты ездила, Клара. Это же ангел, а не лошадка, кроткая, как ягненок! А женское боковое седло, которое я тебе купил, валяется в углу, собирает паутину… Зима позади, погода становится лучше… Если бы только ты могла поехать со мной и полюбоваться этой божественной красотой, этой девственной природой.

– Я не могу, не могу! Прошу тебя, не надо на меня давить! Я хочу оставаться здесь, мне так лучше!

– Лучше? Полно, так ли? – спросил Корин.

Кэролайн помешивала ложкой суп в своей тарелке и ничего не отвечала.

– Мэгги то же говорит, – продолжал он.

– Что? Что она тебе наговорила обо мне?

– Что ты не хочешь выходить из дому. Что все время сидишь дома, все время молчишь, а ей приходится брать на себя все больше работы. Кэролайн… я…

– Что? – снова переспросила она, страшась того, что сейчас будет сказано.

– Я только хочу, чтобы ты была счастлива, – с несчастным видом произнес Корин.

Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и она ничего не видела в них, кроме правды, любви и нежности. Она ненавидела себя за подозрения, за мысли о том, что он ее предал, пренебрег ее бесплодным телом, чтобы зачать дитя с другой.

– Я… – начала было Кэролайн, но не могла придумать, что бы сказать. – Я тоже хочу быть счастливой, – шепнула она наконец.

– Так скажи мне, умоляю. Скажи, как мне сделать тебя счастливой! – воскликнул Корин.

Кэролайн промолчала. Да и что она могла сказать ему? Он сделал все, что только может сделать мужчина, чтобы подарить ей ребенка, а она не сумела, ничего не сумела. Он полюбил ее, взял в жены, предложил ей новую жизнь, и невозможно было просить его от этой жизни отказаться.

– Мы снова отправимся на озеро, будем купаться. Снова устроим медовый месяц! В ближайшее же воскресенье. Плевать на ранчо, плевать на дела – только я и ты, любовь моя. И на этот раз у нас получится ребенок, я это знаю наверняка, я просто уверен. Что ты сказала?

Кэролайн покачала головой, внутри у нее все дрожало. Слишком поздно, поняла она внезапно. Слишком поздно устраивать второе свадебное путешествие. Никогда больше она не поедет к тому озеру, по крайней мере не сейчас. Слишком все открыто вокруг, слишком страшно, здесь все пугает, вселяет ужас. Но что же остается? Что она сама может предложить взамен?

– Просто… просто пообещай, что никогда меня не бросишь, – наконец сказала она.

Корин обхватил ее обеими руками, крепко прижал к себе в тихом, бессильном отчаянии.

– Я никогда тебя не оставлю, – прошептал он.


В первую жаркую июньскую ночь Кэролайн проснулась в темноте, прохладные струйки пота стекали у нее между грудей, собирались во впадинке на животе, от пота склеились волосы на лбу. Ей почудилось, что она одна, и не дома, а где-то в пустошах, как если бы прилегла отдохнуть тогда, по пути к ферме Муров, а проснулась только теперь. Ни дома, ни ранчо, ни людей, ни Корина. Она лежала тихо, неподвижно и слушала, как стучит в ушах кровь, слушала свое дыхание, и оно постепенно успокаивалось, затихало. По рукам побежали мурашки. Она оглянулась туда, где в просачивающемся сквозь ставни предрассветном свете виднелся надежный, успокаивающий силуэт Корина. Унылый вой койотов, как всегда, отдавался эхом в ночи, беспрепятственно разносясь на бесконечные, безграничные мили. Кэролайн прикрыла глаза, стараясь отвлечься, не обращать внимания на этот звук. Песня койотов проникала прямо ей в душу, пробуждала от страшного сна, от кошмара. Она вновь и вновь говорила ей о безжизненных просторах, окружающих дом, о пустынной, безжалостной земле.

И в этот миг Кэролайн вдруг с беспощадной ясностью осознала то, что было известно ей давно, но что она до сих пор отказывалась признавать: она живет здесь. Это ее муж, вот это и есть ее жизнь, и они такие, как есть. Ничто не изменится, отсюда нельзя сбежать, Корин честно сказал ей об этом. И детей не будет. Вот уж два года, как они с Корином вместе, а многочисленные попытки зачать ребенка ни к чему не привели. Она будет наблюдать, как Джо и Сорока растят свое потомство, думала Кэролайн, а свои дети у нее никогда не появятся. Это будет невыносимо. Если Мэгги снова понесет, то уже не сумеет целый день быть с ней в доме. Итак, навсегда одна в пустом доме, ведь Корин постоянно занят: он то продает или покупает скот, то отвозит новому владельцу чистокровную кобылу, то обсуждает цены на пшеницу в Вудворде. Пустой дом на этой пустой земле, навсегда, до конца жизни. Я сойду с ума, поняла Кэролайн. Она осознала это совершенно ясно и четко, как будто увидела подпись крупными буквами. Я сойду с ума. Громко вскрикнув, она резко села в кровати и заткнула уши, чтобы не слышать гулкой, наполненной звуками тишины.

– Что такое? Что стряслось? Ты заболела? – промычал Корин, с трудом стряхивая с себя сон. – Что с тобой, милая? Кошмар приснился? Скажи мне, прошу! – умолял он, хватая жену за руки, чтобы остановить удары, которыми она осыпала себя и его.

– Не могу… не могу… – всхлипывала она, задыхаясь и тряся головой.

– Да что? Скажи мне!

– Не могу больше… спать под вой этих чертовых койотов, которые не умолкают всю ночь! Угомонятся они когда-нибудь? Всю ночь! Каждую ночь! Я из-за них сойду с ума, говорю тебе, будь они прокляты! – выкрикивала Кэролайн, глаза ее были полны ужаса и отчаяния.

Корин обдумал услышанное, а потом улыбнулся.

– А знаешь, я впервые слышу, чтобы ты сквернословила, – заметил он, выпуская руки жены и отводя спутанные волосы с ее лица. – И должен сказать, получается у тебя просто блестяще, – продолжал он, ухмыляясь.

Кэролайн перестала плакать. Она смотрела на его улыбку в темноте, и странный покой снизошел на нее – страшная, безумная усталость взяла свое, и сон, подкравшись, как тать, одолел ее в считаные мгновения.

Наутро Корин ненадолго исчез куда-то еще до завтрака и вскоре вернулся, с таинственной улыбкой и веселыми искрами в глазах. У самой Кэролайн глаза отекли и чесались. В молчании она принялась готовить мужу завтрак, но пережгла кофейные зерна на сковороде, так что кофе получился горьким и мутным. Кэролайн разогрела вчерашнюю фасолевую похлебку и подала к ней плоские пресные хлебцы, но Корин проглотил все это с большим аппетитом. Не успел он закончить, с улицы раздался оклик. Открыв дверь, Кэролайн увидела Хатча и Джо на своих мышастых лошадях, с ружьями, закрепленными на седлах, и револьверами на бедрах. Джо держал под уздцы Потаскуху. Вороная кобыла тоже была оседлана.

– Разве вы сегодня куда-то едете? Я думала, вы собирались чинить изгороди, – проговорила Кэролайн тихим, севшим после ночной истерики голосом.

– Да вот, – ответил Корин, который, почти не морщась, разом допил кофе и уже выходил из дома, – возникло одно неожиданное дело, вот и решил съездить кое-куда.

– Куда это вы направляетесь?

– Мы собираемся… – Корин вскочил в седло, – поохотиться на койотов. – Он усмехнулся: – Ты ведь права, Кэролайн, слишком много их расплодилось вокруг ранчо. Мы стали недосчитываться кур, а тебе эти твари мешают спокойно спать. Да и денек сегодня просто отличный, чтобы немного размяться!

С этим восклицанием он натянул поводья. Потаскуха встала на дыбы и радостно всхрапнула.

– О, Корин! – Кэролайн была тронута тем, как муж старается помочь ей.

Мужчины приветствовали ее, приподняв шляпы, а затем с гиканьем и топотом унеслись прочь, оставив после себя лишь следы на песке.

К обеду небо затянуло, с северо-запада наползли плотные тяжелые тучи. Кэролайн и Сорока сидели за столом на кухне и лущили горох, а Уильям мирно спал у ног матери. Время от времени он переворачивался и пыхтел во сне, и тогда Сорока, глядя на него, улыбалась, а у Кэролайн заходилось сердце. Сколько еще времени пройдет, думала она, прежде чем этот холод станет невыносимым и ее сердце откажется биться – и она лишится его, как Хатч лишился трех пальцев на ногах? Мэгги, видимо, почувствовала ее состояние. После долгого молчания молодая индианка заговорила:

– Белое Облако – очень мудрая женщина…

В тишине дома хруст лопающихся зеленых стручков и стук падающих в ведро горошин казались оглушительно громкими. Кэролайн ждала, что Сорока скажет дальше, не вполне понимая, как ей реагировать.

– Она умеет делать лекарства, – продолжила наконец Сорока.

Кэролайн подняла взгляд, и Сорока в ответ посмотрела на нее спокойными черными глазами.

– Вот как? – ответила Кэролайн, изо всех сил стараясь проявить любезность и изобразить интерес.