– Зачем столько чипсов? – спрашивает Бет, глядя на большую упаковку «Соли и перца», лежащую на столе среди остатков завтрака.

– А… это для Хани. Забыла вчера отвезти.

Эдди сидит на скамье, спиной к столу, он кидает теннисный мячик об стену и ловит. Мячик рваный, сплющенный, возможно, когда-то он был игрушкой лабрадоров. Эдди швыряет его с раздражающим отсутствием ритма.

– Эд, может, передохнешь? – умоляю я.

Он вздыхает, прицеливается, и мячик, описав плавную дугу, оказывается в мусорной корзинке.

– Отличный бросок, родной, – ласково говорит Бет.

Эдди закатывает глаза.

– Тебе скучно? – спрашивает она.

– Немножко. Да нет, вообще-то, нет, – быстро поправляется Эдди. Честность в нем борется с деликатностью.

– Может, отнесешь Хани эти чипсы? – предлагаю я, большим глотком допивая остатки чая.

– Я с Хани даже не встречался. Да и этого чувака видел только один раз, вчера. Хорош я буду, если вот так, ни с того ни с сего, притащусь к ним с мешком чипсов?

– Я с тобой схожу, – уверяю я, поднимаясь и разминая ноги. – А ты не хочешь пойти с нами, Бет? Их лагерь на том же месте, где был всегда.

Последнее я добавляю, не в силах преодолеть искушение. Просто не понимаю, как это ей не хочется пойти туда, взглянуть.

– Нет. Нет, спасибо. Я собираюсь… Я пойду в поселок. Куплю воскресную газету.

– Можно мне «Твикс»?

– Эдди, ты скоро сам превратишься в «Твикс»!

– Ну пожалуйста!

– Хватит уже, Эд. Нам пора идти. Надевай сапоги, дорогу наверняка развезло.

Мы идем к лагерю длинной дорогой, мимо пруда. Это долгое путешествие. День сегодня обычный, холодный и бурый, вчерашнего искрящегося инея как не бывало. Подойдя к берегу пруда, я задерживаюсь, вглядываюсь в глубину. Ничего не меняется. Я не нахожу ответа. Я все думаю: может, тогда я просто не заметила, не поняла, что произошло? Со мной ведь бывает, что я отвлекаюсь, думаю о своем, уношусь куда-то в мыслях. Такое иногда случается, когда со мной разговаривают другие. Мне неприятна мысль, что дело, возможно, в вытесненных воспоминаниях, что это психическая травма, амнезия. Душевная болезнь.

– Мне кажется, ты как будто одержима этим прудом, Рик, – мрачно говорит мне Эдди.

Я улыбаюсь:

– Нет, вовсе нет. А с чего ты это взял?

– Каждый раз, как мы сюда попадаем, у тебя делается выражение лица, прямо как у Полумны Лавгуд[14]. Ты так же смотришь куда-то в пустоту.

– Ладно, извини, если напугала, но я не лунатик, точно.

– Да я просто прикалываюсь, – восклицает мальчик, грубовато-дружески подталкивая меня плечом. – Но взгляд у тебя, правда, каждый раз такой. Скажешь, нет?

Он отступает на несколько шагов, нагибается за камешком и бросает его в воду. Поверхность пруда покрывается рябью. Я смотрю на воду и вдруг чувствую, что у меня подгибаются колени и екает сердце, как будто я на лестнице поставила ногу мимо ступеньки.

– Пойдем-ка отсюда, – командую я, резко отвернувшись.

– Здесь что-то случилось? – взволнованно спрашивает Эдди. Голос его звучит напряженно и почти испуганно.

– Почему ты так решил, Эд?

– Ну, просто… ты все время сюда возвращаешься. И у тебя делается такой взгляд, как у мамы, когда она грустит, – бормочет Эдди.

Я мысленно проклинаю себя.

– А маме, кажется… ей, по-моему, неприятно сюда приходить.

Как легко мы забываем, что дети подмечают решительно все.

– Да, здесь кое-что произошло, Эдди. Когда мы были маленькими, пропал наш двоюродный брат Генри. Ему было одиннадцать лет, как тебе сейчас. Никто так никогда и не узнал, что с ним стало, так что мы, конечно, всегда об этом помним.

– Ух! – Эдди ногой подбрасывает в воздух опавшие листья, еще и еще раз. – Да, это просто ужасно, – говорит он наконец.

– Да, очень печально, – отвечаю я.


– Может, он просто сбежал из дома и… ну, не знаю, вступил в шайку разбойников или что-то типа этого?

– Возможно, так и было, Эд, – уныло говорю я.

Эдди кивает, явно удовлетворенный этим объяснением.

Динни стоит с незнакомым мне мужчиной, собаки заливаются лаем, бегают кругом с хозяйским видом. Я с улыбкой машу рукой, как будто наш визит – обычное дело и я забегаю сюда каждый день, и Динни машет в ответ, хотя и не так уверенно. Его собеседник улыбается нам. Худой, жилистый, не очень высокий. Его светлые волосы очень коротко острижены, на шее татуировка в виде маленького голубого цветка. Эдди будто прилипает к моему боку. Вместе мы робко подходим поближе к автомобилям.

– Привет, извините, если помешали, – заговариваю я. Стараюсь говорить весело, хотя, по-моему, выходит неестественно.

– Привет, я Патрик. А вы, должно быть, наши соседи из большого дома? – отвечает мне жилистый мужчина. Он улыбается дружелюбно и приветливо и с силой пожимает руку, чуть не отрывает ее от плеча. От его радушия чувствую, как тугой узел в животе начинает потихоньку ослабевать.

– Да, мы ваши соседи. Я Эрика, а это мой племянник, Эдди.

– Эд! – возмущенно шипит сбоку Эдди сквозь неровные зубы.

– Эд, будем знакомы. – Патрик пытается своим рукопожатием вырвать из плеча и руку Эдди тоже.

Я замечаю Гарри – он сидит на ступеньках автоприцепа. Хочу с ним поздороваться, окликнуть, но потом решаю не делать этого. Он снова крутит что-то в руках, полностью сосредоточившись на этом предмете. Лицо почти скрыто свисающими волосами и густыми усами.

– Видите ли… вы только не удивляйтесь… мы заметили, что ты забыл купить чипсы для Хани, вчера. В магазине. Ну вот, мы вам их принесли. Хотя, конечно, может, сегодня ей хочется не чипсов, а маринованных огурчиков? – И я машу большой упаковкой чипсов. Патрик смотрит на Динни – не сердито, скорее, слегка озадаченно.

– Я знаю, как меня злит, если мама забывает мне купить то, что я прошу, – спешит на помощь Эдди.

Услышав его голос, Гарри поднимает голову. Динни пожимает плечом. Поворачивается.

– Хани! – кричит он, глядя в сторону фургона скорой помощи.

– Ох, да стоит ли ее беспокоить? – Я чувствую, что краснею. В окошке появляется лицо Хани, будто портрет в рамке. Симпатичное и насупленное.

– Чего? – кричит она в ответ, куда громче, чем нужно.

– Эрика принесла тебе кое-что.

Я ежусь от неловкости. Эдди подходит поближе к Гарри, стараясь рассмотреть, чем тот так занят. Появляется Хани, осторожно спускается по ступенькам, глядя себе под ноги. Сегодня она вся в черном, светлые волосы кажутся ослепительными на этом фоне. Она останавливается поодаль от меня и подозрительно смотрит.

– Вот. Глупо, конечно. Мы принесли вам вот это. Динни говорил, вам хочется чипсов, вот мы и… – Я сбиваюсь, умолкаю и вытягиваю руку с упаковкой.

Сделав шаг вперед, Хани забирает у меня чипсы.

– Сколько я вам должна? – спрашивает она, глядя исподлобья.

– Ой, нет, не беспокойтесь. Не помню. Тут не о чем говорить. – Я машу рукой.

Хани невыразительно смотрит на Динни, и он лезет в карман.

– Пары фунтов хватит? – спрашивает он.

– Правда, не нужно.

– Возьми. Пожалуйста.

И я беру у него деньги.

– Спасибо, – бурчит Хани и ретируется в свое убежище.

– Не обижайтесь на Хани, – ухмыляется Патрик. – Она и родилась-то сразу не в духе, в переходном возрасте характерец лучше не стал, а нынче, когда она в положении, вообще хоть святых выноси!

– Пошел ты, Патрик! – орет Хани, которую мы не видим.

Патрик только шире расплывается в улыбке.

Эдди подвигается все ближе к Гарри. Он не отводит глаз от его рук, но загораживает ему свет.

– Тебе не кажется, что ты мешаешь, Эд? – Я пытаюсь отозвать его.

– Что это? – Эдди обращается к Гарри, тот не отвечает, но поднимает голову и приветливо улыбается.

– Это Гарри, – говорит Динни Эду. – Он не особо любит разговаривать.

– А… Понятно. Похоже, это фонарик. Он сломан, что ли? Можно мне посмотреть? – атакует Эдди.

Гарри растопыривает руки, показывает мелкие металлические детальки.

– Придете сегодня на нашу вечеринку в честь зимнего солнцестояния, Эрика? – спрашивает Патрик.

– Ох, даже не знаю, – тяну я. Смотрю на Динни, а он оглядывается, как будто решает какую-то сложную задачу.

– Приходите, чего там! Чем больше народу, тем веселее, правильно я говорю, Натан? Будем пускать фейерверки, жарить мясо. Прихватите бутылку и милости просим, соседка, – уговаривает Патрик.

– Ну что ж, может быть. – Я улыбаюсь ему.

– Дреды у тебя просто чума! – восторгается Эд, обращаясь к Гарри. – Ты с ними немного похож на этого… «Хищника». Видел такое кино?

Пальцы его тем временем мелькают над деталями фонарика, что-то отбрасывая, соединяя. Гарри ошеломленно наблюдает за ним.

– Ну, я побежал. Увидимся позже. – Патрик кивает Динни и мне. Вприпрыжку он покидает лагерь, засунув руки в карманы потрепанной непромокаемой куртки.

Я разглядываю носки своих заляпанных грязью сапог, потом смотрю на Эдди, который под изумленным взглядом Гарри заканчивает сборку фонарика.

– Похоже, Эд симпатичный парень, – заговаривает Динни, и я киваю.

– Он самый лучший. И всегда готов помочь.

Снова воцаряется молчание.

– Когда я разговаривал с Бет… мне показалось… не знаю даже, – произносит Динни неуверенно.

– Что показалось?

– Она не такая, как раньше. Как будто у нее не все дома?

– Она страдает от депрессии, – торопливо поясняю я. – Но это все та же Бет. Просто… сейчас она не такая сильная.

Я должна объяснить, это необходимо, хотя и чувствую себя немного предательницей. Он кивает, хмурится.

– Мне кажется, это началось здесь. С того времени, по-моему, как пропал Генри, – выпаливаю я.

Бет уверяла меня, что это не так, но я думаю, что дело обстоит именно так. Сама Бет рассказывала, что все началось в грозовой день, когда она в сумерках возвращалась на машине домой. Небосклон было сплошь затянут тучами, но на горизонте, в той стороне, куда направлялась Бет, облака расслоились, а между ними открылось яркое светлое небо. Бывает такое небо, в барашках. Бет рассказывала, что вдруг запуталась, не могла понять, где небо, а где горизонт, отличить его от этих щелей в облаках. Не то тучи, не то горы. Не то воздух, не то земля. Она так запаниковала, что чуть было не свернула на встречную полосу. Весь вечер ее мутило и земля уходила из-под ног, как при морской качке. И тогда, говорила Бет, она поняла, что ни в чем больше не уверена, не понимает, что реально, на что можно опереться. Вот когда, по ее уверениям, все началось. Но я ясно помню вечер того дня, когда бесследно исчез Генри. Помню ее молчание и несъеденную фасоль в ее тарелке.