Мне тогда показалось, что она как-то… слабее меня. Но моя подруга была настолько же слабее в этих моих горних, небоскребных высях, насколько я была слабее в жизни повседневной. Все в этом мире относительно. И всю меру этой относительности, а также относительность наших споров тоже, судьба дала нам прочувствовать сразу же, как только мы вышли из этого ресторана.

Два потерявшихся туриста подошли к нам спросить дорогу. Один из них был чрезвычайно улыбчив, несимпатичен и худ. Но для моей подруги он оказался тем, что называется «второй половиной», и вся ее теория непринадлежания после встречи с ним довольно быстро рухнула. Сейчас она за ним замужем и, кажется, очень счастлива. У нее в жизни – после двенадцати лет перерыва и двух удачных браков – началась вторая главная история.

Танго

Под ночным крымским небом я двигаюсь диагонально и назад. Это очень сложно: идти затылком куда-то, да еще диагонально идти, не прямо. Кроме всего прочего, надо попасть в ногу с партнером. Мой партнер, сухонький шестидесятилетний старичок с заметной военной выправкой, приговаривает: «И-раз-два-три, четыре! И-раз-два-три, четыре!» Мы учимся танцевать танго.

Августовский вечер настолько же прекрасен, насколько и сюрреалистичен. Мы танцуем на небольшой площадке, расположенной прямо над морем, в окружении кипарисов и роз, источающих одуряющий аромат. Море под нами шумит едва-едва: безмятежно слившись со звездами на горизонте, оно спит чутким сном, как безымянная птица на скалистом прибрежном обрыве. В лиловом свете вечерних фонарей вьются полчища мошек, цикады фанатично исполняют «Ночь валькирий». Я думаю о том, как, наверное, странно, мы выглядим сейчас со стороны. Я босиком, в драных джинсовых шортах и древней фуфайке с надписью «New-York». Волосы выгорели и стоят дыбом после моря, а лицо и тело покоричневели так, что, должно быть, и мама родная сразу не узнает. Мой учитель и вовсе одет только лишь в шорты-бермуды и ветхие сандалии; бронзовый торс демонстрирует тореадорскую осанку профессионального танцора. Раз-два-три, раз-два-три. Мы танцуем аргентинское танго.

Проходящие мимо пары из ближайшего пансионата останавливаются на нас поглазеть. Это мне мешает, я начинаю сбиваться. Тогда мой партнер прекращает танец и, отступив назад, строго произносит: «Джада, вы не должны отвлекаться. Вас не должно волновать то, что сейчас происходит вокруг. Вас должны волновать только мы и „раз-два-три"».

Он прав, конечно. Но вокруг происходит столько всякого… Сегодня утром, например, произошло нечто, что никак не выходит у меня из головы. Одно это способно сбить с ритма.

Я приехала в Крым две недели назад и остановилась в доме у моей подруги. Я ждала ее со дня на день, она должна была приехать вдогонку. Все свободное время я проводила днем на пляже, а вечером томилась бездельем, пока не встретила преподавателя танго.

Выучить танго сложнее, чем построить любовь. Что такое примирение после ссоры по сравнению с освоением третьего шага?! Да после третьего шага все ссоры – как море по колено! Теперь-то я это понимала. В танго нужно необыкновенное чувство партнера. (Даже если его нет, в процессе обучения оно все равно образуется.)

«Именно поэтому Латинская Америка не страдает от демографического кризиса, – думаю я, – потому что они там сначала учатся танцевать, обретают это фантастическое чувство партнерства, а потом уже крутят романы. И романы такие, понятное дело, не разваливаются».

Раз-два-три, раз-два-три…

Сегодня утром мой учитель познакомил меня на пляже с молодым мужчиной. Солнце подступало к полудню, жар исходил от нагретой гальки, антизагарный крем плавился на коже. От рефлекторного прищура не спасали даже темные очки, поэтому, наверное, мы с этим молодым мужчиной и не узнали друг друга сразу. Он планировал знакомиться со мной не просто так, ему что-то было надо от меня по делу… Но вот по какому, останется навсегда тайной, потому что через две минуты нашей беседы мы выяснили, что он знает моего бывшего бойфренда, работал с ним и даже сейчас может без труда его найти. Мой собеседник, – едва я произнесла заветное имя своего бывшего, – сразу узнал меня. Говорил, что даже видел меня, и неоднократно. В таких-то, таких-то и таких-то местах, сказал он.

Он не ошибался. Мне показалось это совершенно невероятным. Я стояла перед ним практически голая, коричневая, на десять лет старше, чем была тогда, и на семь килограммов худее, и вот – он меня узнавал. А я его, конечно же, нет.

Впрочем, что удивительного?.. Вся моя жизнь когда-то была невероятной, а это всего лишь ее отголосок. Бойфренд знаковый персонаж в моей судьбе, единственный в своем роде. У нас с ним была любовь не от Бога – чувство, вызывающее сильнейшее привыкание и требующее все больших и больших доз. Это была страстища, пожиравшая мою душу, как степной ветер во время пожара.

Он, незабвенный герой моей черной весны, пил из меня кровь глубокими и сильными глотками, он меня предавал, я это знала и все равно летела к нему, как мотылек на пламя свечи, снова и снова. Я все прощала ему, но не потому, что могла простить, а потому, что у меня не было выбора. Потом, когда все было кончено, я еще несколько лет боялась его увидеть, случайно встретить где-нибудь на улице. На случайные встречи нам, кстати, всегда необыкновенно везло, и было у нас их что-то около семи: внезапных таких, в толпе.

«Даже и сейчас, – думаю я, напряженно соблюдая пошаговость танго, – надо же было встретить на пляже, в захолустном местечке Крыма, его знакомого!»

Но еще более странным было другое. Что спустя столько лет, разговорившись с человеком, который месяц назад или, возможно, меньше видел моего бойфренда, разговаривал с ним, знал все его координаты и хоть сейчас мог бы его найти, я испытала прилив фантастической, надрывной ностальгии. Возвращаясь назад по пляжу, вдоволь наговорившись с моим новым знакомым и его женой, пожав маленькую ручку их ребенку на прощание, пообещав встретиться в Москве, с тяжелым сердцем я думала о том, что время не лечит…

Все мои достижения в карьере и успехи в жизни, все мои яркие дни и ключевые моменты вдруг показались мне выцветшими дагеротипами в полутемной пыльной галерее богом забытой провинциальной экспозиции, по сравнению даже с одним вечером, проведенным с героем тех давних дней.

Когда это ощущение достигло апогея, я легла на песок и посмотрела в небо. В небе лениво кружили жирные чайки. Я закрыла глаза. Многих людей и события я вспоминаю с теплым чувством, а события того времени вспоминаю с трепетом.

Но как все это странно, думала я. Любови, страстищи, совпадения. Как странно, что они приходят и уходят, пожарным заревом напалма тая на рассвете новых дней. И как странно, что мы так сильно страдаем, когда бушует это пламя, а потом еще сильнее страдаем, когда заново – и, кажется, бесконечно – его ждем.

Хитро плетет судьба свои узоры, скрепляя нити жизней встречами и совпадениями. Чему-то, видимо, пытается нас научить.

«Так к чему же была эта сегодняшняя встреча, – думала я, – внезапная, спустя десять лет?»

Я знала к чему: есть вещи, против которых время бессильно. Эти вещи внутри нас. Даже теперь, спустя столько лет после того, как в последний раз его видела, я враз и очень сильно захотела найти его.

Я захотела этого так же сильно, как когда-то очень сильно объект моей давнишней, светлой любови, предшествовавшей тем страстям черной весны, – хотя бы издалека увидеть. Тот герой, моя настоящая вторая половина, был спасительным огнем путеводного костра в сумеречной полосе трудных дней. Он был моя светлая половина… Так же как бойфренд был моей половиной темной. Чтобы понять эту простую истину, у меня ушло больше десятка лет. Но, кажется, я успела, уложилась в срок: обладать таким знанием в тридцать – это немало.

И все-таки, и все-таки… Я лежала на песке с закрытыми глазами, жаркая желтая темнота томила изнанки век, изредка докатывалась до ног ленивая прибойная волна, но только одна мысль бродила в моей голове: найти его снова.

Но вот что помешает мне, поняла я: то же самое время. Годы. С невольной усмешкой я подумала о том, что, если найду объект своей страстищи обрюзгшим, лысым и семейным (а лысым я вполне могу его найти, потому как уже в юности у него были лобные залысины), меня ждет разочарование. Лучше я буду помнить его, как он любил говорить про себя, «молодым орлом». Если же меня не ждет разочарование, каким бы я его ни нашла, это означает, что ничего не изменилось и он для меня по-прежнему то же, что героин для наркомана. Плохо и то и другое. Потому что в любом случае он уже предпочел меня другим женщинам и другой жизни. Что же касается объекта моей светлой любви, то его я не смогу найти по совершенно иной и абсолютно прозрачной причине: следы его навсегда затеряны в смутном времени на разломе эпох, в наши неспокойные 90-е годы, когда, однажды уехав по делу из дома, улетев в краткосрочную командировку на несколько дней, он никогда больше не вернулся, и никто не смог сказать точно, что случилось.

Дела давно минувших дней, минувших в прошлом веке, в прошлом тысячелетии. Преданья старины глубокой.

Теперь я танцую танго, и мой учитель ругает меня, потому что мысли мои далеко. Мне тридцать, и у меня теперь совершенно другая жизнь. У меня хобби, и спорт, и прекрасные латиноамериканские танцы. У меня – невесты по второму разу, которым расскажу о новом увлечении, как только вернусь. И не только об этом. Нам всегда есть о чем поговорить, и с годами темы не иссякают.

Все эти мысли возвращают меня на землю.

С особой остротой я чувствую вдруг запах кипарисов и роз, я слышу брутальные такты танго, льющиеся на манер ретро, с хрипотцой, из динамиков обшарпанного пластмассового магнитофона, поставленного неподалеку на парапет. Без запинки преодолев третий шаг, словив краем глаза улыбку партнера, я думаю о том, что в этом веке и в этом тысячелетии чувствую себя гораздо лучше, чем в прошлом. И что настоящее достижение моих тридцати, моего странного среднего возраста – немного тревожного, немного ожидательного, апокалиптичного и оптимистичного одновременно, – это то, что мне удалось влюбиться в жизнь. И эта любовь оказалась ответна.