Холли Чемберлен - Наше лето

Даниэлла кивнула. Она умела кивать по-королевски, что казалось в ее исполнении совершенно естественным.

– Я родилась с доминантным геном вкуса и за все эти годы успела отточить свой талант. Знаешь, в Библии говорится, что нельзя держать свой талант под спудом. Иначе говоря, если Господь дал тебе дар, пусти его в дело.

– А мне казалось, что ты приписывала свой вкус генетике, а не Богу, – съязвила Джинси. Даниэлла ответила одним из ставших уже знаменитыми взглядов, ясно говорившим: «О’кей, мы все знаем, что ты умна, но почему бы хоть на минуту не заткнуться?»

– Клер, не пойми меня неправильно, – сказала она, поворачиваясь ко мне, – но, солнышко, последнее время ты выглядишь немного измученной. Чуточку расстроенной. Самую малость недокормленной. Я давно не видела румянца на твоих щеках. Зато присутствуют темные круги под глазами и крохотные морщинки вокруг губ.

– Даниэлла пытается таким образом сказать, что ты, похоже, все худеешь.

– О, со мной все в порядке, – небрежно отмахнулась я. – Просто слишком много хлопот. Кажется, я несколько раз пропустила обед.

– Милая, опять же, со всем надлежащим уважением замечу: костлявые невесты сейчас не в моде. Ты должна быть невестой, сияющей здоровьем и красотой. Я права? Нельзя же, чтобы в твой великий день платье висело на тебе как на вешалке? Оно должно облегать твои формы.

– Будет облегать, – буркнула я, не слишком, впрочем, убедительно. Я еще и не думала о платье, хотя, разумеется, солгала Даниэлле, что все на мази.

Даниэлла подалась вперед и сжала лежащие на коленях руки.

– Клер, будь с нами откровенна. У тебя, случайно, не приступ анорексии?

– Что? – удивилась я. – Нет. Вообще-то анорексия не протекает приступами, это не мигрень. И я не страдаю анорексией. Господи, как тебе пришло такое в голову?

Даниэлла пожала плечами:

– Просто, если у тебя приступ анорексии, есть люди, готовые тебе помочь. Места, куда можно обратиться. Просто подумай об этом, чтобы не страдать зря.

Я прикусила язык. Фигурально говоря.

Джинси, похоже, почувствовала мое возмущение.

– Я бы предложила тебе «Сноу-боллз», – лукаво улыбнулась она, – но знаю, что ты сразу его выбросишь.

– Нет, – рассмеялась я, – скорее швырну в тебя. Фу! Неужели не понимаешь, что в этих готовых десертах нет никакой питательной ценности?

– Я по крайней мере не курю! Много. У каждого свои дурные привычки.

– А какие дурные привычки у тебя, Клер?

Голос Даниэллы выдал некоторое раздражение. Похоже, она не любит насмешек или безразличия со стороны обеих соседок одновременно.

– Я боюсь перемен! – призналась я. – Никогда не рискую. Во всяком случае, уже много лет.

– Подумаешь! – фыркнула Даниэлла. – Каждый чуточку боится перемен. Они могут быть страшно утомительными. Иногда не стоят затраченных усилий, а в результате все оказывается не лучше, чем прежде.

– Я говорю не о тех переменах, которые случаются сами собой, как несчастные случаи, которые невозможно контролировать, – пояснила я. – А о тех, которые выбираешь сама. Я никогда не выбираю перемены. Почти никогда.

– Но боязнь перемен нельзя назвать пороком, – заметила Джинси.

– Зато это достаточно вредно, – возразила я.

Джинси встала и вышла на кухню. Даниэлла прибавила звук. Я смотрела на экран и думала: «Оук-Блаффс – новое место.

Джинси и Даниэлла – новые люди. Новые друзья?

Возможно. Если мы не убьем друг друга к концу дождливого дня.

А я была…

Что же, это еще придется определить».

На экране крохотная женщина в цветастом платье проливала слезы радости. Она только что узнала, что заварной чайник бабушки, предмет, который в семье всегда считали грошовой поделкой, оказывается, довольно дорогой антиквариат.

– Это все меняет, – пролепетала она.

«Может, перемены не так уж плохи. Остается только подождать и увидеть», – подумала я.

Телешоу все тянулось.

Антиквариат. Никак не пойму, в чем его прелесть.

То есть я с удовольствием читаю исторические романы. Просто не хочу жить рядом с заплесневелыми, залитыми кровью историческими реликвиями.

Украшения для волос? Может ли быть что-то омерзительнее?

– Не знаю, какой мужчина стал бы охотиться за антиквариатом в Вермонте, – задумчиво протянула Клер. – Во всяком случае, не Уин. Он предложил бы мне ехать с матерью.

– А ты его спрашивала? – засмеялась я. – Человек, которому не терпится потрахаться, сделает все, о чем просит женщина.

– Дело не в выборе, – поправила Даниэлла своим знаменитым голосом с не менее знаменитой интонацией, означавшей «позвольте вам объяснить, что происходит на самом деле». Тон сразу взбесил меня, даже если все, что она собиралась сказать, – чистая правда.

Когда кто-то объявляет, что прав, он тем самым объявляет, что не прав ты.

– У мужчины, желающего заняться сексом, нет выбора, – тараторила Даниэлла. – Он раб сексуального императива. Делает то, что необходимо, а если действительно умен, будет держать рот на замке, особенно насчет покупки антиквариата в Вермонте. А если он не просто умен, а очень умен и хочет перепихнуться не один раз, то покупает женщине шикарный обед в ресторане и, может, даже какую-то драгоценность.

– Кстати, сколько у тебя драгоценностей? – спросила я, неожиданно обратив внимание на многочисленные золотые побрякушки, украшавшие Даниэллу. Она и Роберта вполне могли открыть собственный ювелирный магазин. – И сколько вообще тебе требуется?

Моя собственная коллекция драгоценностей – если она вообще заслуживает такого пышного названия – состояла из часов «Суотч», купленных пять лет назад, золотого колечка, полученного в день окончания начальной школы, которое теперь не лезло даже на мизинец, – кстати, где оно сейчас? – и крошечных серебряных сережек-«гвоздиков», которые я год назад вдела в только что проколотые мочки ушей и с тех пор не позаботилась снять.

Даниэлла самодовольно ухмыльнулась:

– По-моему, пределов тут не существует. Хочешь взглянуть на мой каталог? Детальные описания. И фото. Это для страховой компании.

– Может, гею захотелось бы покупать антиквариат в Вермонте? – вслух размышляла Клер.

– Только если он искренне интересуется антиквариатом, – категорично бросила Даниэлла. – Или пытается завлечь другого гея, намного моложе и симпатичнее.

– Ну, лично я никогда бы не отправилась ради этого в Вермонт, – сообщила я. – Даже чтобы потрахаться. Звучит чудовищно тоскливо.

Клер казалась искренне удивленной.

– Даже если пришлось бы остановиться в очаровательном «Б энд Б»?[16]

– Ха! Только пансиона мне не хватало! Пришлось бы говорить вполголоса, все время улыбаться, охать и ахать над всякими диванчиками, обтянутыми мебельным ситцем, и вышитыми подушками. Даже добавки взять нельзя, как в отеле, где шведский стол. И во время секса не вскрикнешь. А как насчет туалета? Вы когда-нибудь пытались облегчиться, не производя ни единого звука? – Даниэлла неодобрительно взглянула на меня, поэтому я продолжила: – И еще без запаха? Это, по-вашему, отдых? Все равно что навещать семейство моего отца в трейлере.

– Значит, – заключила Даниэлла наставительно, словно говоря с непослушным, асоциальным ребенком, – ты уже останавливалась в подобных местах.

– О нет, – нахально улыбнулась я. – Только слышала о таких. Откуда убогая нью-хэмпширская девчонка вроде меня найдет баксы на пребывание в очаровательном вермонтском «Б энд Б»?

– Кстати, об очаровании, – притворно вздохнула Даниэлла, – думаю, придется записать вас в школу очарования, мисс Ганнон. Ваше отсутствие обаяния действует мне на нервы.

Миссия вполне выполнима!

Беднягу Дэвида мучила очередная мигрень – он страдал ими с детства, – поэтому на последний ужин в заключение долгого уик-энда Дэвида и Роберты пошли только девушки.

Все это время я почти не видела брата. Поэтому предложила остаться, но он велел мне идти и хорошенько повеселиться.

Может, хотел побыть один? Совсем один.

Иногда я забывала, каким нелюдимым был Дэвид в детстве. Еще похлеще меня.

Я неохотно согласилась и предоставила Дэвида самому себе.

За бесконечным ленчем я слушала болтовню Роберты о симпатичных инструкторах ее теннисного клуба, наглых кореянках в маникюрном салоне, платежной карточке универмага «Сакс», только что подаренной папочкой, и о том, что она собирается сделать первую пластическую операцию к тридцати годам, и вдруг меня кое-что поразило.

Как удар в лицо.

Роберта оказалась скучной. Кошмарно скучной.

И ограниченной. До ужаса. Пустой, ничтожной.

Понимаете, я никогда не находила ее завораживающе интересным собеседником или глубоким мыслителем.

Но настолько бессодержательной?!

Господи, о чем думал Дэвид, делая ей предложение?

Я взглянула на будущую невестку, сидевшую напротив. Она все еще безостановочно трещала. И ни разу не поинтересовалась нашими делами.

Я вдруг представила себе, как Роберта занимается сексом с загорелым инструктором по теннису, которым она так восхищалась.

Бедный Дэвид! Такой умный, заботливый и чувствительный! Эта баба сожрет его заживо!

Почему мой брат до сих пор не разглядел, что она за человек? Почему видит только смазливое личико, модную прическу и смуглые ноги?

Потому что он всего лишь мужчина.

Положим, ослепление Дэвида блеском Роберты можно извинить избытком тестостерона, но где были мои глаза? А еще считается, что женщины более проницательны.

И тут, прямо над бокалами с мерло и тарелками спагетти, меня осенила еще одна тревожная мысль.

Было в Роберте нечто странно знакомое.

Роберта напомнила мне… меня же.

По крайней мере внешне. Кто знает, что происходило в уме или глубине сердца Роберты? Да и было ли у нее сердце?