– Прохарин, подойди сюда, ближе, – приказал тот.

– Не Прохарин я, ваше благородие… – хрипло отозвался Мардо, делая несколько шагов к столу.

Свет упал на лицо Митьки, и Мери заметила, что оно сильно разбито. Кровь на лбу, которая даже не была смыта, а лишь размазана, запеклась коричневыми сгустками, одного глаза почти не было видно, порванная рубаха тоже оказалась испачкана пятнами крови.

– Как же тебя изволишь называть?

– Смоляковы мы, цыгане, таборные, сколько разов уж говорил, так вы ж не верите… – уныло затянул Митька – и в эту минуту заметил сидящих у стола Мери и Дину.

С минуту он просто смотрел на них – недоверчиво, непонимающе. Затем разбитые губы его дрогнули, словно Мардо собирался заговорить. Но он ничего не сказал. В его широко раскрывшихся глазах метнулся такой смертный ужас и такая тоска, что у Мери похолодело в груди. Митька неловко провел ладонью по лицу, шумно вздохнул, опустил встрепанную голову и замер. В молчании прошла минута, другая. Мери повернулась к полковнику, но тут же, опередив ее, встала с кресла Дина.

– Иван Георгиевич, вы позволите?..

Инзовский, помедлив, кивнул, и Дина, протягивая руки, быстро подошла к Мардо.

– Митька! Ну, Митька! С ума ты сошел, что ли? Да что же такое?! Этого только нам недоставало! Господи, вся морда разбита, да как ты умудрился в комиссары-то здесь попасть? Ай, а наши-то все с ума сходят! – Дина обняла Мардо; тот, еще ничего не понимая, неловко, одной рукой, притянул ее к себе, и Мери заметила, что он дрожит. – Что твоя Копченка устроила, бог мой, ты бы слышал! Ты им говорил, что не большевик, говорил или нет?!.

– Говорил… – послышался сорванный, чуть слышный голос Мардо. – Так ведь что толку, не верят… Что там Юлька моя? Не родила еще? Чаери, палсо ту адай, со камэса?.. Со пхэндян райенгэ?[50]

– Говори по-русски, дурак! – рассердилась Дина. – А то еще вправду подумают, что ты комиссар, а я у тебя в подручных бегаю! Угораздило же тебя, морэ, с такой каторжанской рожей на свет родиться!

– Вот всю жизнь, девочка, через нее терплю, а где другую сыщешь? – наконец взял себя в руки Мардо. – Динка, ну скажи хоть ты ихним благородиям!.. Ведь голос уже сорвал божиться, что никаких таких камисаров в глаза не видел, а вот поди ж ты!..

– Ты знаешь этих дам, Прохарин?

– Да не Прохарин я, ваше благородие, замучали уж! – взвился Мардо. – Знаю, еще б не знать! Это Динка, племянница моя, сестры покойной дочь! Она сейчас в ристаранте на набережной романцы поет! А это… – глядя на Мери, он запнулся. Та, собравшись с силами, улыбнулась ему, и Митька с трудом выговорил: – А это – наша Меришка… Княжна…

Бардин и Инзовский дружно повернулись к Мери.

– Так меня зовут все цыгане, – пояснила она. – Так что же, господин полковник? Наши доказательства исчерпаны…

– Володя, – тихо сказала Дина, отходя от Митьки и в упор глядя на сумрачного Бардина. – Володя, я же вижу, что вы не верите… Не берите греха на душу, умоляю! Вы не можете его расстрелять… хотя бы потому, что он ни в чем не виноват! Поймите, сейчас решается и моя судьба тоже! Если Митька… если вы его… в этом случае табор завтра же уедет из этих мест. Куда – не рискну угадать. И я буду вынуждена ехать с ними, ведь там моя семья, мои дед с бабкой. И… и вряд ли мы с вами встретимся когда-нибудь еще. А я… Мне… Мне это будет, поверьте, тяжело.

Полковник Инзовский чуть заметно усмехнулся, подошел вплотную к Бардину.

– Итак, господин штабс-капитан?

– Право, не знаю… Не знаю, ей-богу, – хрипло, глядя в сторону, произнес тот. – Простите меня, Иван Георгиевич. Еще час назад я был абсолютно уверен… Но сейчас уже не могу поручиться… Черт знает что такое! Простите…

– Володя, все может быть, – кладя руку ему на плечо, мягко отозвался Инзовский. – Для меня, например, все цыгане на одно лицо, как китайцы. Вспомните, вы видели Прохарина больше года назад, в Москве, при дурном освещении, в момент сильного нервного напряжения… Неужели вы можете утверждать, что это именно тот человек?

– Да, да… Вы, должно быть, правы… – Бардин, отвернувшись к стене, мучительно тер кулаком лоб. – Наверное, так.

– Володя, вы еще сможете убедиться. – Дина, подойдя, осторожно тронула его за руку. – Прямо отсюда… если вы, конечно, его отпустите… Митька вернется в табор, к жене. И оттуда не уйдет, за это я ручаюсь! В противном случае можете расстреливать без суда меня и Мери! Приходите в табор, когда вам будет угодно, и убедитесь лично, что ваш «красный комиссар» никуда не делся! Кроме того, отлично проведете время, у нас прекрасные певицы, плясуньи… Ну да что же я вам рассказываю, вы цыганер известный, все понимаете сами!

– А меня вы тоже приглашаете, Надин? – без улыбки спросил Инзовский.

– Иван Георгиевич, как же вам не стыдно! – рассердилась Дина. – Вы-то можете и без церемоний! Ну же, господа, завтра мы вас ждем!

– Нет, позвольте мне пригласить вас самих в офицерский клуб. – Инзовский поочередно поклонился Дине и растерявшейся Мери. – Через два дня поручик Вересов отмечает день ангела, будет полковая музыка, танцы… Вы очень украсите наше собрание!

– Что ж, будем рады. Правда, Мери? – Дина с улыбкой взглянула на княжну. – Я, со своей стороны, могу привести своих музыкантов… если поручик Вересов не станет возражать.

– Что вы, он будет просто счастлив! Так вы приедете?

– Непременно! Благодарю вас, Иван Георгиевич!

– Час уже поздний, господа… – робко вмешалась Мери.

– Да, в самом деле! – спохватилась Дина. – Нам пора, уже ночь! Мы и так злоупотребили вашей вежливостью… и временем! Еще раз благодарю, Иван Георгиевич.

– Я провожу вас, Дина, – ровным голосом сказал Бардин. – Вашего родственника сейчас отпустят, и тогда…

– Не стоит, Володя. Я сейчас, верно, поеду прямо в табор вместе с ним, успокоить родню. Да и вы очень устали сегодня, это заметно… Увидимся завтра, на свежую голову, хорошо?

Дина протянула Бардину руку для поцелуя и рассмеялась, когда эту руку очень ловко перехватил Инзовский. Бардин свирепо посмотрел на полковника. Мери невольно улыбнулась. И встретилась взглядом с неподвижно стоящим у дверей Мардо. По темному, испорченному лицу Митьки пробежала короткая судорога, он опустил глаза. Мери торопливо отвернулась тоже, зашарив рукой вокруг в поисках сумочки. Все уже закончилось, все было позади, но к горлу, непрошеные, ненужные, соленым комком подступали слезы.

Когда Мери и Дина вышли из комендантского управления, было уже совсем темно, и над черными кущами магнолий и миртов, окружавших площадь, висела луна. В ее свете лицо Дины, обращенное к подруге, казалось совсем белым.

– Мери, не иди так быстро… – хрипло произнесла она, хватаясь за руку княжны. – Я… меня, кажется, тошнит…

– Диночка, это от нервов… и от дыма. Постой, подыши воздухом, сейчас тебе станет лучше!

– Да… Ой, нет! Меришка, ради бога, уйдем скорее отсюда, я больше не могу…

– Сейчас, Диночка, милая, сейчас… – шепотом уговаривала Мери, подводя подругу к толстой акации, к стволу которой Дина с облегчением прислонилась спиной. – Диночка, я понимаю, я знаю, что ты чувствуешь, но мы должны его дождаться. И уйти вместе, иначе… – Движением подбородка Мери показала на окно кабинета Инзовского, которое одно светилось в темном здании управления. – Иначе может получиться, что мы с тобой мучились зря.

– Да… ты права, наверное. Ох, как кружится голова… – Дина несколько раз глубоко вздохнула и откинула голову на шершавый, еще теплый от дневного жара ствол дерева.

– Ты просто умница. – Мери незаметно вытерла слезы. – Теперь уже все позади.

– Нет, не все. – Дина неожиданно рассмеялась, и Мери, вздрогнув, подозрительно уставилась на нее. – Что ты так смотришь? Не бойся, это не истерика… Просто через два дня мы с тобой должны быть в офицерском клубе!

– О-о-о, да, в самом деле… – горестно протянула Мери. И внезапно завопила от испуга на всю площадь: прямо перед ней, как из-под земли, бесшумно выросла знакомая, чуть сутулая фигура Мардо. Мери отпрянула. Затем, спохватившись, кинула взгляд на здание управления. Увидев черный мужской силуэт на фоне горящего окна, хрипло позвала: – Диночка…

Но та уже все поняла и, выйдя из тени акации, молча обняла Митьку. Затем взяла за руки его и Мери и, быстро шагая, потянула обоих за собой в темноту, под ветви магнолий.

От комендантского управления до маленького белого дома на Черешневой улице было всего полквартала, и этот недолгий путь Мери, Дина и Мардо проделали в полном молчании. Ночные улицы были пусты, между домами тянулись полосы лунного света, сама луна, казалось, неспешно гуляла над крышами, то выплывая из прозрачного длинного облака, то снова прячась в него. Ветер иногда доносил с близкой набережной звуки шагов, смех, музыку, но здесь, на спящих улицах, стояла тишина, лишь изредка через дорогу быстрыми тенями шмыгали кошки да погукивали в садах ночные птицы. Несколько раз по дороге Мери слегка скашивала глаза, надеясь, что Мардо исчезнет, но он продолжал неслышно, отстав от подруг на несколько шагов, идти следом.

Впереди показался старый, обвитый виноградом забор, щелястая, вся серебряная от лунного света калитка. Дина подняла щеколду и молча пошла по тропинке к дому. Мери шагнула было следом, но ее остановил шепот за спиной.

– Меришка…

Она обернулась. Митька стоял в двух шагах, луна светила ему в спину, и скрытого тенью лица Мардо Мери не видела. Покосившись в сторону, она убедилась, что Дина уже в доме.

– Что тебе, морэ? Ступай в табор.

Он молчал. Мери прошла за калитку и опустила за собой щеколду. Мардо стоял не двигаясь до тех пор, пока не хлопнула дверь в доме. Затем тихо отступил в тень и исчез.

Глубокой ночью спящая у потухших углей Копченка услышала шаги. Она заснула недавно, измученная невыносимо тяжелым днем, тревогой, тоской, детским плачем и болтовней цыганок, которые с охами и причитаниями толклись возле палатки, разглядывая малышей и ужасаясь истории Юлькиных родов, до тех пор пока рассвирепевшая Настя не прогнала всех прочь. К вечеру пришла Ульяна, одна из Настиных невесток, и принесла люльку, которая оказалась достаточно просторной для двух малышей сразу. Люльку подвесили на жердину, и Юлька, укачав детей, понемногу, глядя на звезды, все ярче проявляющиеся на вечернем небе, задремала и сама.