– Я к вашим услугам, ротмистр.

Лишь на мгновение на темном, искаженном яростью лице Сокольского появилась растерянность. Но этого оказалось достаточно: Бардин сделал короткое, почти незаметное движение, и наган, выбитый сильным ударом, вылетел из руки Сокольского. Оружие не успело еще коснуться пола, а второй удар уже отбросил ротмистра к стене. Падая, Сокольский опрокинул старый стол на рахитичных ножках, со скатерти посыпались бокалы, раздался звон и треск, перемежаемый испуганными и сердитыми возгласами. Длинно и грязно выругавшись, Сокольский попытался было встать, но тут уже опомнились все – и через минуту несколько человек держали ротмистра за плечи, Вересов помогал подняться перепуганной Дине, а полковник Инзовский, стоя рядом с Бардиным, что-то вполголоса говорил ему. Тот внимательно слушал, изредка кивая и поглядывая в сторону рычащего от бешенства Сокольского. Потом подошел к Дине, которая машинально протянула ему руку для поцелуя, поднял с пола наган и, шагнув к дивану, бросил револьвер под ноги хозяину.

– Вот ваше оружие, ротмистр. Если вам угодно будет по протрезвлении требовать сатисфакции, то вы найдете меня на Приморской, в номерах Шенхеля. Повода для поединка, право, нет, все присутствующие подтвердят, что в лицо я вас не бил. Вы ударились сами об угол стола. Впрочем, это на ваше усмотрение. До свидания, Дина.

– До свидания, Володя, – сквозь слезы прошептала та, судорожно стягивая на плечах шаль. – Извините, что все вышло вот так… так глупо… Я была рада встретиться с вами…

– Я тоже был очень рад. До завтра. Честь имею, господа.

Бардин ушел. Оставшиеся столпились плотным кольцом вокруг Сокольского, сидящего на диване и вытирающего с лица кровь. Рядом с ним сидел полковник Инзовский, побледневший и злой. Он тихо, отрывисто говорил что-то, говорил, не повышая тона, но черная, всклокоченная голова Сокольского опускалась все ниже и ниже. До стоящих офицеров доносились только обрывки фраз:

– Вы ничего не знаете… Недопустимое поведение… Ваше счастье, что… В гораздо более опасных местах, чем… Страшно рисковал… сам полковник Батюшин рекомендовал…

– Как?.. – хрипло, не поднимая взгляда, переспросил Сокольский, когда Инзовский умолк и отвернулся к окну. – В Москве? Сейчас, вот этой зимой?.. Вы шутите?

– Мне, поверьте, не до шуток, – мрачно ответил Инзовский. – Поговорим обо всем этом завтра, когда вы придете в себя. А сейчас уходите. Миша, проводите нашего героя. Или лучше я сам…

– Не стоит. – Сокольский начал тяжело подниматься. Свой наган, осторожно протянутый Вересовым, он загнал в кобуру довольно твердым движением и, не простившись ни с кем, сделал шаг к дверям. Помедлив, повернулся к столу, за которым, все еще кутаясь в шаль, сидела Дина. – Надин… Поверьте, я… черт возьми… Простите меня.

– Ступайте, Сергей Дмитриевич, – не повышая голоса, сказала Дина, и было видно, с каким трудом ей дается это спокойствие. – Сделайте одолжение, идите.

Когда за Сокольским закрылась дверь, Дина произнесла таким же ровным голосом:

– Что ж, господа… Скоро утро. Могу предложить вам чаю, и, простите, скоро мне нужно будет уходить. Кто поможет поставить самовар? Нет-нет, только самый трезвый! Ко всем сегодняшним приключениям не хватало еще обвариться кипятком! Благодарю вас, полковник, идемте.


Мери открыла глаза с четким ощущением того, что в темной комнате кто-то есть. «Дина?..» – хотела было спросить она, но осеклась, заметив стоящую на пороге высокую мужскую фигуру.

Мери замерла в углу кровати, боясь перевести дыхание. Спросонья ей показалось, что это явился Мардо, но, когда глаза привыкли к темноте, стало очевидно, что незнакомец выше Митьки и шире в плечах. «Кто-то из Дининых офицеров?.. Кажется, пьяный, ой, как пахнет… А где же Дина? Что он делает тут, у нее? Может, все-таки закричать?» Вокруг было темным-темно: окно комнаты выходило в густой сад, и только по слабому, редкому птичьему писку становилось понятно, что уже недалеко до рассвета. Из-за стены доносились взволнованные голоса, невнятный разговор. Сильно, как всегда в предутренние часы, пахло ночными цветами.

Неизвестный, тяжело ступая, вошел в комнату и долго, старательно закрывал за собой дверь. Аромат цветов перебился крепким запахом спирта. Покончив с дверью, незнакомец прошел к окну; покачнувшись, неловко схватился за спинку стула, сел на него верхом, опустил голову. Что-то пробормотал вполголоса, тихо, отрывисто рассмеялся, и этот смех напугал Мери до того, что она чуть не завизжала на весь дом. По спине поползли холодные мурашки. Сердце заколотилось так, что Мери недоумевала – почему этого отчаянного грохота не слышит вошедший. А тот по-прежнему сидел неподвижно и, казалось, о чем-то думал. До Мери доносилось его дыхание. Несколько раз незнакомец чуть слышно выругался. Время шло, невидимые ходики на стене отстукивали миг за мигом, небо за окном уже чуть заметно начинало сереть, птичий щебет усилился. Мери нестерпимо трудно было лежать не двигаясь: заныла подвернутая нога. Девушка уже прикидывала, как бы половчее повернуться, когда незнакомец вдруг резко, решительно выпрямился. Зачем-то расстегнул ворот рубахи. И дернул кобуру на поясе.

– К черту все… – послышался сорванный шепот. Тусклый, предрассветный луч блеснул на стволе револьвера, стремительно поднесенного к виску.

– Ай, не-е-ет!!! – шепотом вскричала Мери, срываясь с кровати. Спрыгнула она неудачно, сильно ударившись локтем о подоконник, но, не заметив этого, метнулась к незнакомцу и повисла всем телом на его руке – сильной, окаменевшей от напряжения. – Ради бога, нет! Так нельзя, остановитесь же!

– Да что за!.. – Незнакомец одним мощным движением оттолкнул Мери, неловко вскочил. – Кто здесь?! Надин, вы?!.

– Не пугайтесь, я не Дина… Я ее сестра… – Мери поспешно вскочила на ноги. – Прошу вас, не трогайте оружие… Позвольте, я сейчас зажгу свет… В темноте все кажется страшнее, по себе знаю… Только, пожалуйста, положите пистолет, я очень боюсь!

Человек, не сводя с нее глаз, медленно опустил оружие на стол. Мери сразу же схватила наган и задвинула за тяжелую вазу с розами. Затем, шаря дрожащими руками по скатерти, принялась искать спички. Вспыхнул огонек, загорелась свеча. Прыгающий свет упал на взъерошенные черные волосы мужчины напротив, на его расстегнутую рубаху, на смуглое, разбитое, испачканное запекшейся кровью лицо. Дикие, болезненно блестящие глаза в упор посмотрели на Мери.

– Черт… Цыганка?.. Я знаю… помню, как тебя зовут… Мне Вересов сказал. Ты – Земфира… Вот.

– Как вам будет угодно, – согласилась Мери, наливая из чайника воду в жестяную кружку. Получалось плохо, руки еще дрожали, и значительная часть воды попадала на пол. – А вы – ротмистр Сергей Сокольский.

Тот без всякого удивления кивнул. Кружка Мери наконец наполнилась, и девушка придвинула ее Сокольскому.

– Выпейте, прошу вас.

Тот, помедлив, взял кружку. И вытянул воду залпом, запрокинув голову и не замечая, как бегут на рубаху и на пол холодные капли. Потом, небрежно поставив кружку на стол, кинул взгляд на торчащий из-за вазы револьвер. Но Мери, стоящая наготове, поспешно схватила оружие и, стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечнее, предложила:

– Хотите, я вам по-настоящему погадаю? Не как тогда на набережной, а всерьез? Я знаю египетское гадание, меня научила бабка!

– Мне нечем тебе заплатить, – хрипло, не сводя с нее воспаленных глаз, сказал Сокольский.

– Заплатите пулями из вашего револьвера. Только всеми до единой, не то гадание не получится!

– Дай сюда сию минуту, – протянул Сокольский руку.

Мери колебалась. Но затем, решив про себя, что в случае чего она успеет снова повиснуть у него на руке и завизжать так, что ее услышит вся улица, осторожно подала ротмистру оружие.

Сокольский честно вытряхнул на ладонь единственную пулю. Криво усмехнувшись, буркнул:

– Вот ведь свинство… Упустить такой случай!

– Вы обещали, дайте ее мне. – Мери взяла с ладони ротмистра маленький кусок свинца и, размахнувшись, швырнула его в сад. Сокольский молча поднял на нее блестящие глаза, и девушка снова с беспокойством подумала о том, как страшно, тяжело он пьян. Было очевидно, что ротмистр всеми силами пытается привести в порядок мысли, но это ему не удается. В конце концов Сокольский снова опустил голову, взъерошил обеими руками волосы. Сдавленно, не глядя на Мери, спросил:

– Ну… что же твое гадание?

Она, вздохнув, сняла со спинки кровати полотенце, намочила его край в рукомойнике.

– Сергей Дмитриевич, вы позволите? У вас сильно разбито лицо… Я смогу совсем небольно, я умею… И сразу же буду вам гадать, обещаю.

Сокольский сердито, протестующе рыкнул сквозь стиснутые зубы, но Мери, не слушая, поднесла к его лицу сочащееся водой полотенце. Свободную ладонь она, поколебавшись, опустила на плечи Сокольского, и тот вздрогнул, пытаясь отстраниться.

– Сидите спокойно, голубчик, – ласково, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, сказала Мери. – Что это вы вздумали, право? Вы пьяны, вы очень устали, и только потому… Не спорьте, я знаю! Я гадалка, и я знаю… Я вижу, как вам сейчас тяжело. Вы столько прошли, столько пережили… бедный. Вы много пьете в последнее время и почти не спите… потому что не можете спать. У вас страшные сны, вам видятся мертвецы… и зима, и лед, и дороги… и виселицы, и кровь. Вам кажется, что все было напрасно, что вас предали, что впереди у вас пустота. Вам страшно оставаться надолго одному и стыдно сознаться в этом. Но стыдиться тут нечего, поверьте, Сережа… Немногие смогли достойно пережить то, что пережили вы. И борьба еще не кончена. Еще ничего не решено. Вы офицер русской армии и не можете, не должны… Это страшный грех перед Богом, ваша жизнь нужна России, вы не имеете права так глупо, так бессмысленно прервать ее сейчас… Помните Новороссийск, помните отступление весной? Тогда ведь вы тоже хотели, не правда ли?.. Хотели, но не сделали. А сейчас это будет и вовсе неуместно!.. Да ведь вы и сами понимаете все, вы сильный и умный человек, вам не нужно никакое гадание, даже египетское… Вам просто надо выспаться и прийти в себя. Завтра все пройдет, все покажется легче… И никто ничего не узнает. Поверьте мне.