– Я передумал, – лаконично произнес он.

Раздались одобрительные крики, послышалось похлопывание по плечу, но я отреагировала спокойно, посмотрев ему в глаза с теплой улыбкой. Он улыбнулся в ответ.


Вечер удался. Семестр закончился, и все находились в праздничном настроении.

– По-моему, теперь здесь даже лучше, чем в прошлом году? – простодушно заметил Пит, когда мы усаживались за круглый стол, накрытый белоснежной скатертью.

Я перехватила предупреждающий взгляд Эндрю и поняла, что они, наверное, договорились между собой не упоминать прошлогодний бал. Их неуклюжие усилия оградить Дэвида от воспоминаний выглядели довольно мило. Но я могла бы им сказать, что они напрасно теряют время.

Я заметила, каким взглядом он обвел зал, когда мы вошли, высматривая высокую брюнетку, которая – почти наверняка – находилась за триста километров отсюда. И еще как он тщательно выбирал место, чтобы смотреть прямо на сцену. Я слышала, как он небрежно спросил кого-то из организаторов, когда начнет играть оркестр.

– Она не придет, дружище. И ты это знаешь. Она даже не играет в этом оркестре, – безо всякой надобности втолковывал Дэвиду Пит. – А в прошлом году просто заменяла кого-то.

– Подхватка, – тихо ответил Дэвид. – У них это называется подхваткой.


Мне хочется думать, что в случившемся тем вечером виноват не только алкоголь, хотя глупо отрицать, что он тоже сыграл свою роль. Похоже, мы опорожнили шесть бутылок вина, стоявших на нашем столе, немного быстрее окружающих. Потом заказали еще и вскоре перешли на шампанское. Отчасти это представляло собой предрождественские излишества, а отчасти стало вполне понятной реакцией на, безусловно, бурные и печальные события предшествующих трех недель. Нападение на меня и его последствия оказали влияние на всех нас, и, по-моему, нас нельзя было винить за желание расслабиться и как следует повеселиться. Однако, безусловно, существовали и другие вещи, в которых мы не могли считать себя невиновными.

Я заметила, как смотрел на меня Майк, когда я придвинула стул поближе к Дэвиду, чтобы за громкой музыкой расслышать, что он говорил. Или это я себе внушила. Но Дэвид в любом случае не выказывал никаких видимых признаков опьянения. Так чего же мне от него было требовать? Когда Пит взял бутылку шампанского, чтобы в очередной раз наполнить наши бокалы, я твердо прикрыла рукой свой фужер.

– Мне хватит, – сказала я.

– Пьянчужка, – поддразнил Эндрю, громко расхохотавшись собственной шутке, как это делают только сильно выпившие люди.

Все рассмеялись. Все, кроме Дэвида. Что-то в этом слове, произнесенном Эндрю, пронзила его, как ядовитая стрела. Я заметила это по тому, как дернулись его губы и затуманились глаза. Он быстро поднялся, словно стараясь убежать от чувства, только что попытавшегося разбередить ему душу.

– Не хочешь сходить в бесшумную дискотеку? – спросил он, подавая мне руку.

Мы, чуть покачиваясь, пошли через зал, и, если уж совсем честно, я качалась больше, чем Дэвид. Я держалась за его руку отчасти потому, что это помогало мне идти по прямой, а отчасти… просто потому что.

– Может, выйдем на воздух? – тихо предложил Дэвид, следя за моими сосредоточенными усилиями совершить то, чем я овладела двадцать один год тому назад, – ходьбу на двух ногах.

– Я уверена, что это из-за каблуков, – ответила я, виня во всем свои десятисантиметровые шпильки, на которых раньше ходила безо всяких проблем. Дэвид тихонько рассмеялся и продолжал улыбаться, когда какой-то первокурсник на заплетающихся ногах двинулся от шоколадного фонтана, а сладости текли у него изо рта, как кровь у вампира после трапезы. Парень качнулся из стороны в сторону, вызвав взрыв хохота в его компании, а потом ринулся прямо на меня.

– Эй ты, под ноги-то смотри, – предупредил Дэвид парнишку, злобно глянув на него, когда я врезалась ему в бок.

Я тихонько ойкнула от боли, моя лодыжка резко подвернулась, и я почувствовала, как она хрустнула где-то внизу. Я бы рухнула на пол сверкающей скомканной грудой блесток, если бы не рука Дэвида, со скоростью молнии подхватившая меня за талию.

– Идиот, – пробормотал Дэвид, глядя вслед студенту, который уже бежал обратно к фонтану. – Все нормально? – Он низко наклонил голову, все еще продолжая прижимать меня к себе.

Я осторожно переместила вес на больную ногу и вздрогнула.

– Вот черт! Ой!

– Значит, ненормально, – заключил Дэвид, и в глазах его мелькнуло беспокойство, скрываемое шутливым замечанием.

– Это лодыжка, – сказала я, бросив испепеляющий взгляд на группу студентов, буйно веселившихся у шоколадного фонтана. – Та самая, которую я сломала тогда, на лыжах. С тех пор она меня немного беспокоит. Это мое слабое место.

– А я-то тогда подумал, что у тебя нет никаких слабостей, – поддразнил меня Дэвид. – Лишь теперь мы обнаружили твою ахиллесову лодыжку. – Он мог бы и дальше продолжать в том же духе, однако быстро посерьезнел, увидев, как я вздрогнула от боли, осторожно сделав шаг вперед.

– Это, наверное, и вправду очень болезненно, – заметил он, и даже сквозь шум бала я услышала в его голосе озабоченные нотки. – Кажется, я видел снаружи палатку неотложки из больницы Святого Иоанна. Может, попросим, чтобы они тебя осмотрели?

– Не думаю, что там все уж так плохо, – сказала я, совсем не желая, чтобы вечер закончился в травматологии. – Мне просто надо немножко отдохнуть.

Мой отказ не доставил Дэвиду особого удовольствия, но он чуть сильнее сжал мою талию и провел меня сквозь толпу к бесшумной дискотеке, до которой было куда ближе, чем до нашего столика. Я, хромая, шла рядом с ним, пока мы не остановились у темной пристройки, набитой студентами, которые энергично извивались под неслышную нам музыку. Присесть было некуда, и везде на меня могли налететь ритмично отплясывавшие танцоры, так что я указала рукой на небольшой уголок, который приметила у самого выхода.

– Можно там постоять, – предложила я.

Земля под импровизированным, застланным брезентом полом оказалась неровной, и, несмотря на поддержку Дэвида, мне пришлось переваливаться с ноги на ногу, чуть при этом подпрыгивая.

– Кто-то все-таки должен осмотреть твою ногу, – сказал Дэвид, опускаясь на одно колено и аккуратно обхватив рукой мою лодыжку, которая пульсировала от боли и уже начала отекать. Его пальцы жгли мне кожу, словно огнем, пылающим и впивающимся в плоть, вызывая во мне огненный шлейф воспоминаний о нашей первой встрече.

Мимо, держась за руки, прошла группа девушек. Они остановились и беззастенчиво уставились на нас. Монетка упала на пол с почти оглушительным звоном.

– Встань, пожалуйста, – прошипела я, выдергивая ногу и не обращая внимания на боль, пронзившую ее до самого бедра. – Они думают, что ты собираешься сделать мне предложение.

Он рассмеялся, повернулся к девушкам и сокрушенно покачал головой, после чего они ушли, явно разочарованные. Я уцепилась за него, трясясь от хохота и прыгая на одной ноге, пока он снова не обнял меня, чтобы поддержать. Надо было сказать ему, чтобы он отпустил меня, что я больше не боялась упасть. Но правда заключалась в том, что я не хотела, чтобы он меня отпускал – ни физически, ни эмоционально. А что до падения… я, наверное, уже опоздала.

Вращающийся прожектор, который, казалось, выискивал кого-то среди танцующих, направил луч в нашу сторону и остановился на потолке у нас над головами. Мы оба посмотрели вверх. Внезапно я поняла, для чего предназначался этот уголок, поскольку с потолка на красной шелковой ленте свисал большой цветок омелы.

Я нервно рассмеялась.

– Ах, вот оно что, – произнес Дэвид. – Понимаю.

Я раздумывала, что бы сказать непринужденного или смешного, чтобы заставить исчезнуть нерешительный вопрос в его смотревших на меня глазах. Совсем некстати было бы ненадолго лишиться дара речи.

– Как ты думаешь, стоит? – спросил Дэвид, поднимая голову в сторону висевшего над нами цветка.

– Наверное, нет, – выдавила я из себя каким-то не своим голосом. В его глазах на мгновение промелькнуло разочарование, которое исчезло, когда я добавила: – Ну, если уж верить в приметы…

Я почувствовала, как его руки чуть сильнее сжали меня, уже не просто придерживая из-за маленькой травмы. Мы оба собирались это сделать. Сделать всерьез, но существовала реальная опасность, что я отключусь прежде, чем он коснется губами моих губ, потому что мне вдруг сделалось совершенно невозможно дышать.

Голова Дэвида опустилась, словно в замедленной съемке, а мои губы уже раздвинулись в ожидании. Его поцелуй был словно калейдоскоп, закручивая настоящее и стыкуя его с прошлым в водовороте сверкающих огней, который перенес меня на склон заснеженной горы к нашему первому поцелую. Повторяя путь, по которому они двигались пять лет назад, мои руки поднялись с его плеч, а пальцы погрузились в его волосы, пытаясь привязать меня к чему-то, что мне не принадлежало и что исчезнет через несколько мгновений.

Именно так все и случилось. Но не совсем так, как я ожидала. Губы Дэвида, так нежно ласкавшие меня, вдруг замерли. Это можно было называть окаменением, когда человек вдруг превращается в статую. По-моему, это нас и постигло во всех смыслах слова, когда мы подняли глаза и увидели наблюдавшую за нами из темноты Элли.


Я потеряла Дэвида задолго до того, как его руки бессильно упали вниз, а сам он повернулся навстречу ей. Помню, я еще подумала, как же прекрасно выглядела Элли – прекрасно и трагично, словно героиня романа. А кем тогда становилась я – настырной негодяйкой, исполненной решимости испортить счастливый конец? Элли вся дрожала, я видела это даже на расстоянии, от потрясения или от ярости – не знаю от чего. В любом случае я почувствовала, как на меня обрушивается чувство вины, словно тяжеленная стена в мультике. Она метала оскорбления, словно мотки колючей проволоки, и большинство из них попадали прямо в цель. Я прекрасно знала подобные ссоры. Я слышала такие слова очень много раз из уст своих родителей. И это делало теперешнюю ссору еще хуже. Уж я-то лучше знала, потому что была лучше.