Сердце мое начало колотиться сильнее, когда я вошла в бар, и чуть не выпрыгнуло из груди, когда Дэвид отвел взгляд от человека, с которым говорил, и медленно повернулся в мою сторону. Я не помню, как пробиралась к нему сквозь плотную толпу, и этот путь через бар остался в моей памяти темным пятном. Звучавший вокруг меня резкий смех неожиданно смолк, в ушах остался лишь какой-то свистящий звук. Он отдаленно напоминал шум прибоя, что вполне соответствовало моим ощущениям, поскольку мне казалось, что меня влечет к нему с той же неотвратимостью, с какой Луна вызывает приливы и отливы. Мною управляли невидимые и могучие силы. Я подошла к месту, где он стоял, и неуверенно остановилась напротив. Вдруг привязанность, которую я к нему чувствовала, существовала лишь в телефонных разговорах? А что, если в реальной жизни противоречия, казавшиеся мне непреодолимыми, окажутся и вовсе роковыми и фатальными? Дэвид наклонился, взял меня за руку, и внезапно миллион крохотных разрозненных фрагментов встали на свои места, словно микроскопические шестеренки в замысловатом часовом механизме.

Боковым зрением я смутно различала нескольких стоявших рядом с ним друзей, которых видела на балу. Один из них, парень с какой-то смешной и несколько грубоватой кличкой, взял со стойки пол-литровую кружку светлого пива и протянул ее Дэвиду.

– А это кто такая? – спросил он. Произношение у него было чисто лондонское, куда более аристократическое, чем глубокий и мелодичный голос Дэвида.

– Это Элли. Она со мной, – объявил Дэвид, глядя на меня с уверенной улыбкой.

И с этого момента на протяжении следующих десяти месяцев так оно и было.

Я не то чтобы была готова это признать, по крайней мере, не сразу. Он мне нравился, этого отрицать я не могла, просто я не думала, что мы подходим друг другу… в отличие от него. Он крепко сжимал в своей ладони мою затянутую в перчатку руку, когда в первый вечер провожал меня домой из бара, отвергнув мои возражения, что я вполне могла дойти домой сама, поскольку проделывала это без всякого страха после занятий музыкой по крайней мере трижды в неделю.

– Вечерами, когда начинают закрываться бары и клубы, по улицам шляется масса всяких странных типов, – мрачно заметил он, легонько притягивая меня поближе к себе.

Я взглянула на него, подняв лицо, нижняя часть которого была несколько раз обмотана длинным шарфом, наподобие египетской мумии.

– А я могу быть совершенно уверена, что ты не один из этих типов? – подначила я его.

– Да, со мной ты в полной безопасности, – рассмеялся он.

Я спрятала нос в толстую шерстяную ткань и задумалась над его словами. Я знала, что физически он мне никак не угрожает, но вот эмоционально… это еще как сказать.

Через двадцать минут мы подошли к небольшому, немного обшарпанному дому из трех комнат, где я жила с соседками на втором курсе. Снаружи он смотрелся так себе, но запросы тогда у меня были скромные, да и бюджет небольшой. Дэвид смотрел на темные окна, пока мы стояли на тротуаре у скрипучей калитки с облупившейся краской, дрожа на январском морозце.

– Дома есть еще кто-нибудь? А твои соседки? – спросил он, и на какое-то мгновение я подумала, не надеется ли он, что я приглашу его зайти. Потому что этого совершенно однозначно не случилось бы. Однако в его голосе звучала какая-то странная озабоченность.

– Наверное, нет, – ответила я, выпуская из-под шарфа клубы пара. – Елена почти все время проводит со своим бойфрендом, а Лин практически живет на музыкальном отделении.

– Наверное, мне лучше дождаться, пока кто-то из них вернется, – предложил он.

– Наверное, тебе лучше отправиться домой, – возразила я.

Дэвид пожал плечами, и я с радостью заметила, что он не собирается настаивать. Он очень аккуратно взял свисавшие вниз кончики моего шарфа и медленно притянул меня к себе.

– Я понял, что очень-очень за тебя волнуюсь, горнистка, – произнес он, полностью обезоружив меня, когда его лицо оказалось так близко от моего. Так близко, что пар от нашего дыхания смешивался и поднимался вверх единым потоком, поражая меня ощущением близости. Дэвид медленно наклонял голову, давая мне достаточно времени, чтобы отстраниться или велеть ему прекратить. Но я ничего этого не сделала. Руки его очень ласково обхватили мое лицо, пальцы проникли под складки шарфа, опустив их, чтобы стали видны мои губы. От его губ веяло холодом, но когда мой рот чуть приоткрылся под их нажатием, язык его оказался теплым, словно дразня меня в ожидании ответа. Я не целовалась больше семи месяцев, и с радостью обнаружила, что еще помню, как это делается.

В ту ночь я долго не могла уснуть. Я слышала, как вернулась одна из моих припозднившихся соседок, и стала следить за ее перемещениями по дому, прислушиваясь к издаваемым ею звукам. Свист чайника на кухне, скрип ступенек, ведущих в ее спальню, шум включенной и выключенной вытяжки в ванной, пока дом наконец не погрузился в тишину. И все же сон не шел.

Внутри себя я чувствовала какое-то дрожание, словно где-то в глубине моего существа билось некое крылатое чувство, пытаясь пробить возведенную мною стену. Я не хотела связывать себя отношениями, и уж точно не с тем, кто находился так далеко от моей среды обитания, что я чувствовала себя вторгающейся в другой мир. Но в Дэвиде присутствовало нечто особенное, что притягивало меня, как магнитом, что-то такое…

Мои мысли прервало негромкое жужжание, и комнату осветило зеленовато-неоновое сияние ожившего телефона, возвестившее о входящем сообщении.

«Ты не спишь?»

Я улыбнулась в темноте и вместе с телефоном накрылась пуховым одеялом.

«Теперь уже нет», – набрала я, не вылезая из своего укрытия.

«Извини. Просто хотел убедиться, что у тебя все ОК. Прекрасный был вечер».

Я посмотрела на дисплей и провела пальцами по его сообщению. Губы у меня вдруг задрожали, когда я вспомнила прикосновение его губ. Я немного стеснялась его друзей, и не потому, что они вели себя со мной холодно, а оттого, что они очень отличались от музыкальной братии, среди которой я обычно вращалась. Я признавалась самой себе, что они были университетскими знаменитостями, а я – лишь девчонкой, которая, на свое счастье, так и останется неприметной все время своей учебы, пока по окончании ее не получит приличный диплом. Существовал ли способ соединить эти два мира? Мог бы он это сделать? А я?

«Можно мне с тобой снова увидеться?» – написал он. Не успела я ответить, как пришло еще одно сообщение: «Завтра?»

Мои пальцы принялись за дело, прежде чем я успела сообразить, насколько глупой становилась вся эта затея. «Да». Две буквы, подмигивавшие мне под темными складками одеяла, призывавшие меня рискнуть, сделать шаг за пределы привычного и уютного мирка и без оглядки рвануть через минное поле. Я сделала глубокий вдох и нажала кнопку «Отправить». В ту ночь я, как ни странно, спала крепче, чем во все несколько предыдущих недель.


Первые «наши» дни представляли собой свободный выход эмоций. Мы так часто расходились во мнениях, что казалось чудом, как судьба вообще свела нас вместе. Разумеется, на лицах друзей Дэвида всегда был написан немой вопрос, когда он куда-то с ними отправлялся, хотя это, надо признать, случалось не так часто. Даже такая банальная штука, как поход за покупками в супермаркет, становилась причиной разногласий. В год перед поступлением в университет я работала в одной из крупных торговых сетей, чтобы поднакопить денег на учебу. Я знала, когда покупать по самым выгодным ценам и когда проводятся акции на свежую продукцию. Дэвид ходил по магазинам в любое время дня и ночи – когда ему хотелось или когда у него что-то кончалось. Он тоже взял год перерыва после окончания школы, но поскольку провел его в Африке, ухаживая за лишившимися родителей слонятами, то не обладал такими глубокими познаниями в области закупок продуктов.

– Тебе бы куда больше подошла одна из девушек, которых твоя мама пытается тебе сосватать каждый раз, когда ты приезжаешь домой, – сказала я однажды, когда мы прогуливались днем по заросшей прошлогодней мерзлой травой университетской лужайке. Дэвид ждал меня у лекционного зала, небрежно прислонившись к кирпичной стене, и его глаза вспыхнули, когда я вышла оттуда в толпе студентов-музыкантов. Было почти невозможно не чувствовать на себе косых завистливых взглядов, которые бросали в мою сторону некоторые девчонки. Раньше со мной такого не случалось, и я не могла решить, то ли это льстит мне, то ли раздражает.

– Я имел дело с подобными девушками, – ответил он тогда, непринужденно обняв меня за плечи и принимая у меня тяжелую сумку. – У них только и разговоров о том, на какой лыжный курорт они отправятся в следующем сезоне или какое место заняла их лошадь на местных состязаниях. Мне нужна девушка, которая может правильно написать слово «конкур», а не участвовать в нем.

Я несколько секунд молчала, разглядывая мерзлые травинки у себя под сапогами.

– Ты ведь можешь его написать?

– Возможно, – призналась я.

Он рассмеялся.

– Вот за это-то я и люблю тебя, – заявил он, прежде чем заговорить о чем-то другом, оставив меня, взволнованную, где-то за сотню миль от себя. Люблю тебя? Любил ли он меня? Или же это была просто фигура речи? Разумеется, мы никогда об этом не говорили – казалось преждевременным даже позволить себе подобные мысли. Мы слишком мало знали друг друга, все еще делая робкие шажки к сближению, по большей части достигли приемлемого равновесия. Я проводила два-три вечера в неделю, репетируя на факультете или же запершись в «музыкальной шкатулке», полная решимости отточить свое исполнительское мастерство не только ради себя, но и ради покойной бабушки, передавшей мне эту эстафету.

Эти вечера Дэвид по большей части проводил в кругу своих друзей. Среди «друзей-снобов», как я их язвительно называла.

– Ты хоть знаешь, что это значит, а? – спросил он, целуя меня и нежно куснув за нижнюю губу, когда я захотела отстраниться.