Я всегда обожала шампанское…

Траур мой еще длился, хотя срок ношения черного уже кончился. Теперь я могла появляться в обществе в сером, однако собираясь на тот бал, я несколько отступила от обрядности. Я была в сером, да, но – в серебристо-сером, и сама диву далась, когда обнаружила, насколько этот холодноватый оттенок молодит мое лицо. Глаза сияли, кожа стала матовой, а седина в моих светлых волосах еще и не видна была (предательские же волоски, время от времени появляющиеся, мы с Аришей старательно выщипывали), так что своей внешностью я осталась довольна. К платью этому надела я розовые жемчуга… И, по странной прихоти памяти, вспомнила, как однажды, на балу в Зимнем дворце, с моего платья осыпались жемчуга, а потом получила я их в подарок от Жерве…

Воспоминание оказалось пророческим! В разгар вальса ожерелье мое порвалось, и драгоценные розовые жемчужины рассыпались, исчезли вмиг под ногами танцующих, как и не было их – только то там, то тут пары сбивались с ноги, когда наступали на эти жемчужины.

Внезапно музыканты перестали играть, оборвав музыкальную фразу на середине. Все остановились, с недоумением озираясь. И в круг вышел молодой человек, очень красивый, черноволосый, с темно-синими глазами, стремительный в движениях, больше похожий на итальянского танцовщика, чем на француза, – и попросил всех посмотреть себе под ноги, а если кто-то увидит жемчужину, подобрать ее, чтобы прекрасная шея прекрасной дамы вновь украсилась прекрасным ожерельем.

Сказал он это с такой чудесной улыбкой, с таким сияющим взором, так весело и доброжелательно, что все с удовольствием принялись собирать мои жемчуга, вручая их молодому человеку, который потом с поклоном преподнес их мне.

Его звали граф Луи-Шарль Шово, он был офицером императорской гвардии, находившимся в России с поручением.

У него были прекрасные глаза, улыбка, от которой у всякой женщины должна была закружиться голова, – закружилась она и у меня, хотя между нами было почти двадцать лет разницы. Что и говорить, занять воображение женщины – это уже половина победы над ней! Это уже первые шаги к завоеванию ее любви…

В зрелом возрасте для женщины любовь молодого человека весьма привлекательна. Сама молодеешь, обращаешься в юную девушку, перенимаешь девическую застенчивость, манеры – и не замечаешь, что это может быть нелепо…

Нелепо? Что за ерунда! Нелепый вид придает женщине неисполненное желание и безысходное томление. А если желание исполнено?

О-о… это совершенно другое дело!

Кошка медленнее хватает мышь, чем я решила завладеть этим красавцем.

Конечно, я откровенно завлекала его, отменно владея искусством сдерживать внешние выражения чувств и даже слова, а говорить только глазами, но так говорить, что никакие слова не были уже нужны. Да, я знала в совершенстве свое женское ремесло! А Луи-Шарль начал просто с галантности по отношению к гранд-даме, все еще такой красивой – и при этом такой знатной и богатой. Словом, начал волочиться от скуки, а влюбился до потери памяти. Но к его любви всегда примешивалось честолюбие, и, как только оно было вполне удовлетворено (благодаря нашему браку и протекции де Морни он получил титул маркиза де Серр, стал секретарем Имперской палаты, а позднее и генеральным советником кантона Конкарно), страсть пошла на убыль. В самом деле, там, где замешано честолюбие, нет подлинного чистосердечия!

А я… Я полюбила его больше, чем могла рассчитывать полюбить после постигших меня потерь. Я поверила, что моя молодость еще не умерла, а лишь задремала, но только и ждет, чтобы ее разбудили. На какое-то время Шарль заменил мне всех, и, думаю, мы были бы с ним счастливы, когда бы с каждым годом я не становилась старее, а он – взрослее.

Спустя не слишком долгое время я стала видеть его насквозь и более не обольщалась ни насчет его искренности, ни насчет чувств вообще. Половина его обворожительности, конечно, заключалась в томной бледности и этих синих глазах, и он был так же лжив, как его глаза. Обычный будуарный завсегдатай, он очень вырос в собственных глазах, когда попал в будуар княгини Юсуповой, одной из самых богатых дам России. Он меня какое-то время любил – как любит юноша женщину, которая ему щедро льстит.

Но прежде чем прийти к этому прозрению, я вышла замуж за Шарля и стала графиней Шово и маркизой де Серр.

Потрясение, которое произвело при дворе известие о моем намерении выйти за французского офицера – во время военных действий с Францией! – было неописуемым. Впрочем, я, чья жизнь давала повод к стольким толкам, за чьими плечами было столько горя и счастья, могла снести все что угодно. Я была, конечно, вызвана к императору и выслушала поток несправедливых обвинений и укоров, после чего мне был предъявлен ультиматум: или я отказываюсь от де Шово, или покидаю Россию «вместе со всеми лягушатниками» (именно так и было сказано!). Мне было велено удалиться и хорошенько подумать. Спустя несколько дней я узнала, что его величество император Николай Павлович прервал дипломатические отношения с Францией: именно на это он намекал, говоря об отъезде «лягушатников».

Мы с Шарлем были уже обручены и не собирались отказываться друг от друга. Но поехать с ним я не могла, хотя и дала ему слово вскоре оказаться во Франции. Я и в самом деле там оказалась через два года – когда Россия потерпела поражение, когда был подписан Парижский мирный договор и восстановлены дипломатические отношения.

За некоторое время до этого вернулся с Кавказа в Петербург мой сын и женился на девице Рибопьер. И умер государь, император Николай Павлович, не переживший разгрома страны в войне, которую он сам и затеял, не переживший неисчислимых наших потерь и тайных, невысказанных укоров, которые он читал во всех глазах…


Когда я думаю о нем, я чувствую в сердце такую нежность и любовь, какой не испытывала к нему никогда, покуда он был жив. Мне удалось раздобыть слепок с его мертвой руки – я не могла забыть тот миг, когда целовала эту руку! Он хранится в моем дворце на Литейном, в домовой церкви. Было время, когда я хотела просить сына привезти мне этот драгоценный сувенир, но потом раздумала: он стал как бы залогом моего возвращения в Россию, таким же, как моя дача в Царском Селе, построенная после смерти императора и нарочно сделанная как точная копия того самого Эрмитажа… только в розовых тонах, в цвет платья, которое было на мне во время того разговора… и потому, что прошлое с годами всегда приобретает в нашей памяти оттенок закатных облаков…

* * *

На этом записки графини де Шово обрываются. Перестала ли она их писать, утратив интерес, что-то помешало ей – неизвестно. Они были найдены несколько лет назад при ремонтных работах в тайнике в замке Кериоле – великолепном замке в Бретани, который Зинаида Ивановна купила и перестроила, превратив в истинное чудо. К несчастью, купчая на замок была оформлена на имя Луи-Шарля де Шово, который, умирая, оставил замок в наследство своей сестре. Зинаиде Ивановне пришлось заплатить больше миллиона франков, чтобы вернуть Кериоле, однако теперь он утратил для нее свое очарование, и последние годы жизни она провела в Париже, в особняке в районе Булонь-сюр-Сен, на Парк-де-Прэнс, все реже навещая замок в Бретани, а потом и окончательно покинув его. Видимо, в один из своих последних приездов в Кериоле она и спрятала дневник. Это объясняет, почему его не нашли и не уничтожили душеприказчики, как она того желала.

Однако другое ее желание все же было исполнено. Зинаида Ивановна получила в 1893 году высочайшее соизволение на возвращение в Россию, но скончалась прежде, чем собралась в эту поездку. По ее завещанию тело было перевезено на родину и погребено в Троице-Сергиевой Пустыни на Петергофской дороге.


А пророчество Сильвестра Медведева, составлявшее тайную надежду рода Нарышкиных, так и не сбылось.

Теперь уж ему никогда не сбыться!

К сожалению…