В свете постоянно ходили рассказы об этих «безумных шалостях» – иногда более, иногда менее невинных. Я уж теперь кое-какие позабыла, но некоторые в памяти живы.

Был как-то раз большой прием в поместье Румянцевых на Елагином острове, где присутствовали их величества и весь свет. Компания великовозрастных озорников, в которую входил и Жерве, за что-то невзлюбила старшую графиню Бобринскую, свекровь императрицыной ближайшей подруги Софи Бобринской. Узнав, что графиня решила вместе со своей невесткой прибыть водою (она не любила карет), эти озорники вознамерились в шутку ехать ей навстречу в лодке-катафалке, с зажженными факелами и пустым гробом! Завидев графиню, какой-то человек в черном, стоявший около гроба, показал на него и крикнул дурашливым голосом:

– Анна Владимировна, не желаете ли занять свободное место? Вам самое время!

Графиня от страха едва не лишилась чувств, а человек в черном самым оскорбительным образом расхохотался ей в лицо. Анна Владимировна воротилась домой почти в обмороке, не прибыв на Елагин остров и отправив Румянцевым только человека с известием о случившемся.

Императрица была страшно расстроена, оскорблена за графиню, опечалена неприбытием своей любимой подруги. Она требовала найти и наказать виновного. Праздник чудился непоправимо испорченным. Вдруг к государыне подошел Григорий Скарятин, один из ее кавалергардов, непревзойденный танцор и лучший партнер в вальсе, о каком только можно мечтать, и что-то несколько минут негромко говорил. Под действием этих слов гнев угас в глазах государыни, она засмеялась – и велела продолжать гулянье, не обращая внимания на глупые шалости. Стало известно, что потом она уговорила императора не наказывать виновных, сославшись на то, что старшая Бобринская в самом деле пренесносная особа, донимает даже свою милейшую и кротчайшую невестку, так что вполне могла жестоко оскорбить кого-то из шутников, а значит, весьма вероятно, получила по заслугам.

Вскоре стало известно, что Скарятин – он был очень умен и хитер, этот странный, таинственный человек, по слухам, безнадежно влюбленный в актрису Варвару Асенкову, в ту самую, которая, в свою очередь, имела неосторожность без ума влюбиться в императора, что разрушило ее жизнь и свело в могилу, ибо государь остался к ней совершенно равнодушен[33], – своим вкрадчивым голосом прямо назвал императрице виновника истории – Сергея Трубецкого – и добавил, что тот должен быть наказан как можно строже. Однако еще следует выяснить, кто подал ему мысль устроить эту отвратительную шалость – уж не старший ли братец, не Александр ли? И Скарятин присовокупил, что будет счастлив, если гонения коснутся не только Сергея, но и Александра, поскольку ему невыносимо, что некая дама слишком часто и благосклонно на него поглядывает.

Императрица мигом поняла, что «некая дама» – это она, что Скарятин безумно ревнует ее к Александру Трубецкому, а это польстило ее самолюбию. Скарятин хорошо знал женщин вообще и государыню в частности. Он действовал наверняка, пытаясь спасти своих приятелей. И спас! Чтобы Скарятин ревновал подольше, государыня умолила супруга быть снисходительным. Софи Бобринская, в свою очередь, убедила свекровь не требовать никаких карательных мер против охальника и его приятелей.

От кавалергардов не было покоя дачникам из деревни Новой, когда они расквартировывались там на летнее время. Любимой их забавой было орать в самую глухую ночную пору «Пожар! Горим!». Ходили также слухи, что доблестные воины обожают забираться под окна актрис и подглядывать, когда те совершают свой туалет. Само собой, говорили и о том, что у каждого из них в городе есть особая квартира, где они принимают своих любовниц, и порой даже нескольких разом.


И вот настал тот роковой вечер… Случилось это спустя уже многое время после начала нашей связи с Жерве. Муж мой если и не знал точно, что у меня есть любовник, то подозревал это, но у него хватило достоинства делать хорошую мину. Конечно, он не доходил до того, чтобы, уезжая, загодя предупреждать меня о своем возвращении – на всякий случай, – подобно какому-то персонажу Бальзака, но и никогда не устраивал сцен. Впрочем, возможно, в этом проявлялось его глубокое равнодушие ко мне? Раз и навсегда выставленный мною из супружеской спальни, он находил утешение, заведя себе несколько постоянных любовниц из крепостных. К слову, моя горничная Катюша держалась на первой роли среди них много лет, а когда князь Борис Николаевич умер, она его не надолго пережила. Возможно, она его любила настолько же сильно, насколько я была к нему холодна. Что ж, и простолюдины обладают сердцем, и обитают в этом сердце те же страсти, что и у благородных людей, – спустя некоторое время привелось мне об этом узнать так достоверно, что и не забыть вовеки…

Но я забегаю вперед.

Как-то приехала я на Адмиралтейскую в обыкновенное время наших полуночных свиданий. На привычной дороге разломалась деревянная мостовая (в те времена далеко не все улицы Петербурга были мощены камнями), мы подъехали в объезд, и я увидела, что дверь знакомого парадного отворена, а фигура швейцара маячит на углу улицы. Помню, я даже не озаботилась мыслью, что он там делает, потому что вся была поглощена предстоящим свиданием. Мы с Аришей вошли в парадное и только начали подниматься, как увидели, что навстречу нам спускается не кто иной, как Жерве, ведя под руку какую-то невысокую даму под густой вуалью и в бархатной накидке цвета бордо.

Я остолбенела, так что мы сошлись лицом к лицу, и Жерве безразличным голосом проговорил, поскольку я загородила дорогу:

– Позвольте пройти, сударыня.

Словно к посторонней обращался!

Я не могла сдвинуться с места, стояла без чувств, без мыслей, и Ариша буквально оттащила меня в сторону. Эти двое прошли мимо; из-под вуали блеснули глаза, окинувшие меня любопытным взглядом.

Ее любопытство и равнодушие Жерве, который очень старательно делал вид, что со мной не знаком, лишили меня всякой сдержанности. Да я вообще в жизни сдержанностью не отличалась!

– Что это значит, сударь?! – воскликнула я.

Он оглянулся и тихо сказал:

– Что вы делаете? Я сейчас вернусь.

– Кто эта особа?! – не унималась я.

– Вы себя губите! – простонала Ариша. – Ради Бога, молчите!

Те двое уже выходили на улицу.

– Кажется, субретка умнее героини, – донесся до меня жеманный голосок. Дама говорила по-русски.

Тут позорное мое положение дошло до меня, от стыда бросило всю меня в жар, мне показалось ужасным собственное поведение, я кинулась им вслед, не знаю зачем, надеясь как-то исправить случившееся, как ни пыталась Ариша меня удержать, и увидела, что Жерве подсаживает даму в пролетку. Рядом стоял Дроня, который, видимо, за ней бегал. Подскочил и швейцар, громогласно сообщив:

– Барыня еще не подъезжали, ваше благородие!

Тут он увидел меня в дверях парадного – и замер с раскрытым ртом, явно пытаясь стушеваться.

Я сжала руку Ариши, и она, поняв, чего я хочу, обратилась к Дроне:

– Сыщи нам извозчика, сделай милость.

Однако преданный денщик с места не тронулся, вопрошающе уставившись на своего офицера.

– Сударыня, – послышался жеманный голосок из пролетки, – не желаете ли проехать со мной за компанию? Охотно подвезу!

– Гони! – бешено крикнул Жерве кучеру, и лошадка резво взяла с места.

– Прикажете за извозчиком бежать? – спросил Дроня, но Жерве метнул на него уничтожающий взор – и денщик растворился в глубине темных сеней, а вслед за ним счел за благо последовать и докрасна смущенный швейцар.

– Ариша, поди сама отыщи пролетку, – нашла силы выговорить я.

– Позвольте объясниться, – быстро проговорил Жерве. – Вы меня напрасно вините!

– Ариша, скорей, – прошептала я, и моя горничная побежала к перекрестку, изредка с беспокойством на меня оглядываясь.

– Да послушай же, – тотчас сделал мне tutoyer[34] Жерве, ибо меж собой мы были, конечно, на «ты». – Эта дама приходила навестить свою старую няню, которая живет тут же, в самом верхнем этаже. Она встретилась мне на лестнице и, поскольку мы были немного знакомы в свете, попросила проводить ее и позвать извозчика, потому что ей стало нехорошо.

Я хотела сказать, что незаметно, будто ей было нехорошо, что, судя по голосу, она была бодра и весела, но боялась зарыдать, а потому промолчала.

– Я нарочно послал швейцара задержать тебя, потому что опасался именно той сцены, которая разыгралась, – умоляющим голосом проговорил Жерве. – Отчего ты не хочешь поверить, отчего подозреваешь меня непременно в дурном? Разве я когда-нибудь давал повод?!

Мне стало страшно, что я оскорбила его нелепым подозрением, что вела себя отвратительно, постыдно, что, если эта особа знает меня, обо мне могут пойти ужасные сплетни… Так хотелось броситься в его объятия и слушать, слушать слова утешения и любви, но в это мгновение он воскликнул с искренним возмущением:

– Как же ты не понимаешь: если бы я хотел тебя обмануть, я бы провел ее по черной лестнице, ты бы и не узнала ничего!

«В самом деле, – подумала я, – когда человек хочет скрыться, он прячет концы в воду, а не выставляет напоказ!» Мне так хотелось верить искренности его обиды, так хотелось, и я, наверное, поверила бы, когда бы в это мгновение не вбежала в парадное Ариша с известием, что извозчик ждет.

– Пошли его к чертям! – крикнул Жерве. – Скажи, не нужен!

– Я его едва нашла, – вдруг сказала Ариша. – В такую пору все уже спать отправились.

Поразительным было то, что моя молчаливая, вышколенная горничная вдруг осмелилась возразить барину, да еще барину постороннему, да еще моему возлюбленному, и Жерве вспыхнул было, готовый выругаться, но я остановила его жестом. Возражая ему, Ариша смотрела на меня, чудилось, она мне пыталась что-то сказать…

И, видя, что я не понимаю, она повторила:

– В такую пору все уже спать отправились!

И я наконец сообразила. Какая приличная девица задержится у «старой няни» после полуночи – одна, без провожатых, когда на улицах опасно, когда осмеливаются пускаться в путь только искательницы приключений всех мастей? Не была ли эта особа одной из них? Не была ли она любовницей Жерве одновременно со мной?! Если муж может изменять жене, то отчего не может делать то же самое любовник по отношению к любовнице? Конечно, их отношения не были столь глубоки, как наши, она, видимо, служила только для удовлетворения его буйной плотской алчбы: в этом отношении мой любовник некоторым образом напоминал мне моего супруга! И вот она задержалась дольше обыкновенного, Жерве торопился отправить ее восвояси до моего появления, но она, видимо, все же не из тех, кого можно спровадить по черной лестнице, а потому он посылает швейцара стеречь там, откуда я всегда приезжала. Но я появилась не с той стороны и застала девицу еще в парадном…