Возможно, я помню все так подробно потому, что в тот же вечер состоялось еще одно невероятное знакомство…

Присев в кресло, я, стараясь это сделать незаметно, приподняла край подола и разгладила слегка сползший чулок. Слуги разносили повсюду прохладительные напитки. Я взяла бокал с оржадом и откинулась на спинку кресла. Князь Борис был шагах в трех от меня, занятый разговором с кем-то, уж не припомню теперь. И вдруг я ощутила чей-то взгляд. Повернула голову – и увидела напротив себя того самого мужчину в цветных жилетах. Он стоял чуть поодаль и разглядывал меня в лорнет.

Господи! Я просто обомлела! В те времена даже через очки смотреть на старших людей, а тем паче на дам считалось неприличным: Пушкин, к примеру, мне рассказывал, что у них в лицее запрещалось носить очки даже близоруким, и потому не случайно он подчеркнул развязность Онегина тем, что написал: «Двойной лорнет, скосясь, наводит на ложи возмущенных дам». А тут незнакомый мужчина лорнирует меня в упор, причем пуще всего мои ноги! Какое невежество, какое оскорбление!

Первым моим побуждением было окликнуть мужа, но тут незнакомец опустил лорнет, и я снова увидела его глаза.

Дьявольские синие огоньки заплясали в них, когда он покачал головой и, приблизившись, сказал:

– Ах нет, не зовите своего супруга! Вы ведь это намеревались сделать, раздраженная моей наглостью?

– В самом деле, – кивнула. – Но отчего же мне его не звать?

– Оттого, что тогда не миновать ссоры, – заявил этот господин. – И дуэли, как вы прекрасно понимаете.

– Ах, – усмехнулась я, – неужто вы боитесь?!

Я разговаривала с ним, с совершенно незнакомым мне человеком, небрежно и дерзко, испытывая от этого какое-то особенное удовольствие.

Ох, этот Париж, что он делает с нами…

– Я? – повел сей господин своими бархатистыми бровями. – Боюсь? Да Господь с вами. Просто, коли получится дуэль, я его непременно застрелю, вы останетесь вдовой и тогда…

Совершенно дикая, бредовая мысль мелькнула у меня: «Сейчас он скажет: «Тогда я должен буду на вас жениться!» Мигом мое воображение нарисовало меня в объятиях этого красавца… Я поспешно припала губами к своему бокалу с оржадом, потому что меня даже в жар бросило от возбуждения, однако обнаружила, что бокал пуст. Тотчас же незнакомец жестом подозвал лакея, тот принял пустой бокал и подал мне другой, наполненный, в котором я и спрятала свое смущение.

– …и тогда потеряете для меня всякий интерес, – продолжил господин в жилетах, – ибо я предпочитаю совращать дам замужних.

Тут мне показалось, что мой французский далек от совершенства и я что-то неправильно поняла, хотя любое из значений глагола sеduire, который по-русски имеет смысл «обольщать, прельщать, пленять, соблазнять, совращать», весьма недвусмысленно, и любое из них приличная женщина может посчитать для себя оскорбительным.

Ну что мне было делать?! Падать в обморок? Звать Бориса Николаевича? Оскандалиться в первые же дни нашего вояжа и лишиться супруга из-за случайной дуэли? Опозориться перед всем Парижем?! Нет, я предпочла вспомнить еще одно значение этого глагола – «вводить в заблуждение». Это было все-таки менее опасно, чем все прочее!

Словом, я пропустила опасную реплику мимо ушей, сделав вид, словно я и не слышала ничего, и вновь вернулась к своему оржаду.

– Кстати, – проговорил господин, – хотите, скажу, отчего я вас столь пристально лорнировал?

Я промолчала, но быстро взглянула на него поверх бокала так, как я умела взглядывать… Государь император как-то назвал этот мой взор foudre de Venus, молнией Венеры. Не счесть, скольких поразила я этой молнией, однако бесовские глаза незнакомца лишь усмехнулись в ответ.

– А лорнировал я вас оттого, – проговорил он как ни в чем не бывало, словно мой ответ не имел для него никакого значения, – что хоть и приятно зреть такую изумительную красавицу, но диву даешься, что она столь немодно одета. Ладно, платье еще туда-сюда, но прическа… но чулки… Впрочем, ведь у вас в России, говорят, по улицам медведи бродят, а мужчины носят враз ордена и цветок в петлице, – так что ж удивляться, коли у вас на голове жидкие локончики Севинье, какие при «короле-солнце» носили, а на прелестных ножках ажурные чулки?!

Слово ажурные он произнес с таким ужасным выражением, словно я вообще пришла на бал босиком, да еще и пешком!

Я тщательно присмотрелась к танцующим дамам, ножки которых нет-нет да и мелькали, демонстрируя почти невидимые золотистые блондовые чулки. К тому же я обратила внимание, что дамы и в самом деле причесаны иначе – их волосы завиты и уложены пышными грудами.

Как и всякая женщина, попавшая в неловкое положение, я не могла признать свою вину и немедля стала искать козла отпущения. Возможно, кто-то на моем месте разозлился бы на бестактного и бесцеремонного господина, однако я почему-то в первую голову разозлилась на князя Тюфякина, который рассыпался в комплиментах моей «несравненной красе», как он выражался, однако не мог дать мне совет относительно деталей туалета, знатоком которых конечно он был. Впрочем, может быть, актрисы, которые были предметом его обожания, отставали от моды?..

Я всегда была скора на язык и не привыкла спускать обиды, мой муж это очень хорошо знал, ну а теперь узнает и этот наглец, который посмел делать мне замечания!

– Да вы на себя, сударь, посмотрите, – презрительно проговорила я. – У нас в России на ярмарках торговцы рубахами вот этак одеваются. Напялит на себя десяток изделий своего ремесла, чтобы руки освободить для подсчета монет, и ходит словно петрушка какой-нибудь. А подолы рубашечные да рукава у него один из-под другого торчат, из-под пятницы суббота, из-под субботы воскресенье. Так и у вас торчат ваши жилеты несуразные!

Как ни трудно мне было выразить это по-французски, я все же справилась, только вместо «петрушка» сказала «guignol»: так у них зовется персонаж кукольного театра, веселый такой малый, зубоскал, хоть и плут. Я этого гиньоля по пути на бал видела, князь Петр Федорович рассказал, что кукольный театр тоже «гиньоль» называется, и, в отличие от марионеток, он совсем недавно в моду вошел, всего лишь при Наполеоне Бонапарте.

Очень мне хотелось моего обидчика покрепче задеть своей речью, а он и бровью не повел, только усмехнулся и сказал:

– Поверьте мне, прекрасная дама, скоро самый последний медведь в вашей России станет напяливать на себя по нескольку жилетов, а без того ему из лесу стыдно будет выйти, потому что так делаю я, Альфред д’Орсе!

– Граф! – раздался в это мгновение радостный вопль, и князь Тюфякин чуть ли не обнимать бросился моего оскорбителя. – Счастлив видеть вас, сударь! А вы, как всегда, истинным оригиналом!.. Бог мой, какая фантазия, какой шик! – забормотал он, близоруко склоняясь к стройному торсу молодого человека, а тот снисходительно позволял себя разглядывать, небрежно улыбаясь, и… Не могу поручиться, что мне не почудилось! – вдруг подмигнул мне поверх согбенной спины Тюфякина, который лопотал, чуть ли не захлебываясь от восторга:

– Ах, один жилет пике, нитью золотой шитый, второй шелковый, в турецкий огурец, третий фиалкового бархата… Нет, это подлинный восторг! И какие же они узкие, наполовину только могут застегнуться… Ах, это вы нарочно, чтобы нижние лучше видны были… так, а рубашка на груди плоёная[25], и пуговички на ней все разные: одна золотая с эмалью, другая перламутровая, третья сердоликовая, четвертая черепаховая, а пятая… Ах, бриллиант немалый!

И тут я обратила внимание, что вокруг нас собралось уже немало мужчин, преимущественно молодых людей, которые делают вид, что болтают с дамами, или пьют прохладительное, или просто зевают по сторонам, а сами столь же пристально, как Тюфякин, изучают наряд моего собеседника (некоторые его даже лорнировали – разумеется, украдкой!), и губы их шевелятся, словно они зубрят наизусть, как гимназисты зубрят латынь: «Один жилет пике, нитью золотой шитый, второй шелковый, в турецкий огурец, третий фиалкового бархата…»

Наконец Тюфякин разогнул спину и вновь воззрился на этого господина с молитвенным выражением:

– Позвольте представить вам, граф, моих соотечественников, князя и княгиню Юсуповых.

Подошел Борис Николаевич, мужчины обменялись церемонными поклонами, лицо у моего супруга было настороженное, однако граф держался как ни в чем не бывало. В это мгновение явился главный распорядитель и пригласил меня вновь на тур вальса с принцем Шартрским.

Я ушла, а мужчины остались о чем-то говорить. Больше я графа в тот вечер не видела, но лишь только мы сели в карету, князь Петр Федорович немедленно принялся трещать как сорока, рассказывая о нашем новом знакомце, и так разговорился, что его было не унять. Он намеревался сойти у себя на улице Лаффит, которая была буквально в двух минутах от улицы Ле Пелетье, однако решил сперва проводить нас в Сен-Жермен, чтобы успеть все сообщить об Альфреде д’Орсе.

Сначала он долго повествовал о его бабушке, Элеоноре д’Орсе, по первому мужу Салливан, которая вместе со своим будущим вторым супругом мистером Кроуфордом и знаменитым Акселем Ферзеном немало приложила сил, чтобы спасти от казни Людовика XVI и Марию-Антуанетту с их детьми. Потом перешел к истории жизни самого графа, начав с таких слов:

– Знаете ли вы, друзья мои, кто такой денди?

– Острижен по последней моде, как денди лондонский одет… – немедленно процитировала я из Пушкина.

– Слышал я об этих петиметрах, об этих пустых щеголях, – брезгливо пробурчал мой супруг. – В Лондоне это некий Джордж Бруммель, любимчик короля Георга. Говорят, он бросил службу в армии, потому что там надо было пудрить волосы, а это давно вышло из моды. Он чистит туфли шампанским и не кивнет лишний раз приятелю, если из-за этого покачнется цилиндр, безукоризненно сидящий на его голове. Это ведь о нем написал Пушкин?

– Неведомо, – лукаво улыбнулся князь Петр Федорович, – может быть, и про Альфреда д’Орсе, который лишь недавно из Лондона воротился и успешно соперничал с «Красавчиком Бруммелем». Граф Альфред – образец денди. Бруммель ввел в моду шейные платки, а чего только не ввел в моду граф д’Орсе! Он свел этот город с ума так же, как Париж, где он теперь живет на улице Бурбонов, в особняке Нея. И Лондон, и Париж копируют его галстуки, трости, цвет панталон, манеру улыбаться… Однажды он, чтобы не промокнуть, купил у какого-то английского матроса его пэлток, как они называют форменную одежду, напялил на себя… Отсюда и взялось то, что теперь называют пальто, причем не приталенное, какое придумал когда-то лорд Спенсер, а свободное. Из-за графа д’Орсе англичане стали носить бородку! Когда он появлялся в Гайд-парке в своих лосинах орехового цвета, в сапогах с отворотами, в рединготе из турецкого шелка цвета лесной фиалки и охряных лайковых перчатках, на белой лошади – английские леди выстраивались вдоль ограды, чтобы полюбоваться им! Не пройдет и недели, как весь Париж станет щеголять в трех разноцветных жилетах, вот помяните мое слово!