Кэтрин Куксон - Нарушенная клятва

— Она должна убраться из нашего дома, и немедленно!

— Но ты не можешь вот так запросто взять и выгнать ее, Джесси-Энн. Она имеет право оставаться здесь до похорон, и потом наверняка она будет упомянута в завещании. Что вполне естественно.

— «Вполне естественно»! И это говоришь ты?!

— Да, вполне естественно, ведь последние годы она была отцу настоящей женой.

— Она была тварью, все эти годы лишавшей нас того, что принадлежит нам по праву рождения!

— Т…ты, ты в…выражаешься, как пишут в дешевых журналах, Джесси-Энн.

Миссис Джесси-Энн Картрайт, в прошлом Джесси-Энн Сопвит, круто обернулась к своему девятнадцатилетнему брату:

— Не смей говорить со мной в таком тоне, Джон! Я никому не позволю говорить со мной так!

Пока юноша силился произнести что-то в ответ, его старший брат тяжело опустился в кресло и сжал руками виски.

— Господи, поскорее бы это все кончилось! И умоляю, Джесси-Энн, перестань беситься и вопить, как уличная торговка.

Услышав это, юная миссис Картрайт так надулась в своем черном траурном платье, что шелк заскрипел. От возмущения она лишилась дара речи. Джон, всегда старавшийся сглаживать любые конфликты, подошел к ней:

— Л…Люк не хотел тебя обидеть. П…просто у…у всех нас н…н…нервы на пределе. А з…знаешь, Джесси-Энн, т…ты ведь прежде тоже любила Трот…Троттер — т…так же, как и мы. Ч…ч…что же теперь ты так на нее обозлилась?

— Не будь идиотом! — яростно отмахнулась от брата Джесси-Энн. — Ты прекрасно знаешь, что если бы не она, то мы все вернулись бы домой еще четыре года назад, когда умерла мама.

— Не надо передергивать, Джесси-Энн. — Люк, вставая с кресла, жестом остановил сестру. — У всех нас была возможность вернуться домой.

— Да, если бы мы согласились с ее положением в доме. Она была служанкой, нянькой, а потом, став любовницей отца, возомнила себя хозяйкой.

— Да, она была его любовницей, и она действительно была хозяйкой в его доме. И, по-моему, великолепно справлялась с этой ролью. Ты, похоже, забыла, Джесси-Энн, что после той аварии в шахте, потеряв ноги, отец стал совершенно другим человеком. Чем дальше, тем с ним было все труднее, и если бы не Троттер, одному Богу известно, что бы с ним сталось.

Молодые люди ответили на гневный взгляд сестры взглядом столь же прямым, однако, лишенным враждебности, потом Джон, как бы продолжая слова брата, негромко добавил:

— Ей… Т…Троттер… нелегко пришлось, очень нелегко. С…ситуация у нее была сложная, и…и…и потом, в…в…вспомни, Джесси-Энн, она так и не в…вышла за него замуж, а в…ведь могла. Он рассказывал нам с Люком… п…п…помнишь, Люк?.. Как… как он упрашивал ее. П…по-моему, это говорит только в ее пользу.

— А, по-моему, она задурила голову вам обоим — так же, как и отцу. Но со мной-то у нее этот номер не прошел и с Мэтью тоже.

— Н…н…на твоем месте я не был бы столь категоричен.

Джесси-Энн вздернула свой пухлый подбородок и демонстративно повернулась к Люку:

— А я уверена! Мэтью уехал в Америку при первой же возможности именно потому, что не мог больше выносить подобную обстановку.

— Да, он не мог больше оставаться здесь, но только не потому, что ты думаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, отчасти то, что он уже был по горло сыт тем, как шли дела в Скарборо, маминым постоянным нытьем, а потом, после ее смерти, бабушкиным деспотизмом.

— Да как ты смеешь, Люк!..

— Да, смею, Джесси-Энн, потому что это правда. И когда Мэтью получил приглашение от дяди Альваро приехать к нему в Америку, чтобы попытать счастья, он обеими руками ухватился за эту возможность. А уж после смерти деда, когда он получил весьма солидное наследство, ты думаешь, что-нибудь могло бы остановить его?

Платье Джесси-Энн снова заскрипело. Вечерело. Джон, подойдя к жарко горящему камину, пламя которого освещало комнату в этот сумрачный январский день, наклонился и протянул к огню озябшие руки.

— В… вот чего я никогда не мог понять в отношении М…Мэтью, так это не то, что д…дедушка оставил ему все эти деньги, а того, что он н…не предложил помощи отцу. Ведь можно было бы снова от…открыть шахту, наладить там все…

— Мертвому припарки.

Джон, подняв голову, взглянул на брата:

— Ты…ты так считаешь?

— Да, конечно. Во всяком случае, я думаю, что Мэтью все-таки предлагал отцу помощь, но тот не принял ее.

— Брат рассказывал тебе?

— Нет. Ты же знаешь Мэтью: он говорит и делает только то, что сам считает нужным. Нет. Я слышал кое-что от отца.

— Мне кажется, Мэтью мог бы постараться приехать на похороны.

— О чем ты говоришь, Джесси-Энн? — В голосе Люка прозвучало раздражение. — Вероятно, он еще и не знает, что отец умер.

— Он уже давно знал, что дело идет к концу. Я сама сообщила ему. И еще написала, что ему следовало бы приехать. — Джесси-Энн подтвердила свои слова двумя энергичными кивками головы, адресованными каждому из братьев.

— О! — одновременно вырвалось у обоих.

— Да. — Она снова закивала, отчего ее светлые локоны, ниспадавшие из-под черного кружевного чепца, запрыгали вверх-вниз, как проволочные. — Он является наследником и должен находиться в родном доме. Так я ему и написала.

— Да, полагаю, отчасти ты и права. — Люк ссутулился. — Но что здесь может представлять для него интерес, если он не собирается снова открывать шахту? Она столько лет стоит затопленной, что, по-моему, одна мысль обо всех этих неимоверных трудах способна удержать в Америке кого угодно. Во всяком случае, меня удержала бы.

— А как же поместье?

Люк, глядя на сестру, покачал головой:

— Поместье! В конце концов, что оно из себя представляет? Ферма с полдюжины домов, несколько хижин да семьсот акров земли — это все, что от него осталось. Ни охоты, ни рыбалки. Я думаю, Мэтью мудро поступает, предпочитая оставаться в Америке.

— Но что же станет со всем этим? Скажи, если знаешь.

— Да, я скажу, Джесси-Энн. — Люк отвесил сестре низкий поклон. — Я скажу тебе после того, как будет оглашено завещание. Но только, уверен, это вряд ли понадобится: ведь ты сама уже будешь все знать.

— О! — Джесси-Энн, невысокая и полноватая, так и подскочила в своем кресле; ее глаза буравили молодого офицера, второго из трех ее братьев, к которому она испытывала все нарастающую неприязнь.

Ответив ей таким же взглядом и, испытывая те же чувства, Люк произнес:

— Вот будет забавно, если окажется, что отец завещал все Троттер! Не правда ли, Джесси-Энн? Тогда у тебя появились бы некоторые основания для того, чтобы изливать на нее свою желчь. Однако, учитывая данные обстоятельства, думаю, Троттер заслуживает нашей благодарности.

Братья увидели, как их сестра, приподняв обе руки, выставила их перед собой ладонями вперед. Этот жест всегда, начиная с самого раннего детства, означал, что Джесси-Энн собирается огорошить кого-нибудь сногсшибательной новостью. Вот и сейчас юная дама достигла своей цели, предав огласке причину своей ненависти к их бывшей няне.

— Благодарности! — воскликнула она. — Что ж, надеюсь, вы готовы к тому, чтобы осыпать ее миллионом благодарностей, когда она осчастливит вас единокровным братом или сестрой, а может, и тем, и другим сразу… через пять месяцев. — Вволю насладившись потрясенным видом своих братьев, Джесси-Энн кивнула сначала одному, потом другому, затем плавно повернулась и выплыла из комнаты.

Машинально проводив ее взглядом, Люк и Джон Сопвиты несколько мгновений смотрели друг на друга, пытаясь что-то сказать, потом, раздумав, оба направились к высокому камину и, взявшись руками за край его мраморной доски, уставились на огонь.

Тилли Троттер стояла в библиотеке помещичьего дома имения Хайфилд-Мэнор, глядя на лицо человека, которому она служила на протяжении последних двенадцати лет: служила как жена, как мать, как нянька, как хозяйка его дома. Тот факт, что она не обладала законным правом на титул жены, не имел для нее никакого значения, ибо она знала, что была ему настоящей женой. Пряди его густых седых волос, разделенные прямым пробором, прикрывали виски и спускались до самых скул. За прошедшие три дня морщины на лице разгладились, — казалось, оно принадлежит не пятидесятисемилетнему мужчине, а юноше, — но кожа уже приобрела синеватый оттенок, говоривший и непоправимом.

Тилли посмотрела на его руки, сложенные на груди. Она любила эти руки. Они были нежными, нежными всегда, даже в самые бурные минуты страсти. Она еще помнила, почти ощущала, как они гладили ее волосы. Он любил делать это, раскладывая длинные густые локоны по подушкам; потом его пальцы, как пальцы художника, моделирующего контур лица, скользили по ее лбу, вискам, скулам, щекам, подбородку, и его низкий голос шептал:

— Тилли! Тилли! Моя Тилли Троттер! Моя прекрасная, моя чудесная Тилли Троттер!

Ему не нравилась ее фамилия[1], однако он называл ее Троттер с тех самых пор, как взял ее, шестнадцатилетнюю, к себе в дом в качестве няньки. Это произошло вскоре после того, как семейство Макграт и обезумевшие от жажды мести жители деревни сожгли домик бабушки Тилли, тем самым преждевременно сведя ее в могилу.

Сразу же после пожара Симон Бентвуд, фермер-арендатор приютил Тилли и ее бабушку в своем доме. Правда его молодая жена повела себя столь враждебно, что, когда через несколько дней старушка умерла, Тилли сама не захотела больше оставаться на ферме, хотя ее сердце, исполненное юной любви к Симону, жаждало только одного: быть рядом с ним.