Закрыла глаза и трясущимися руками схватилась за стену перед собой. Воспоминания вчерашнего вечера, будто фейерверки, начали появляться у меня в голове. Я смотрела на них, пока они меня полностью не ослепили…

Точнее, одно единственное воспоминание. Застонав, я сползла вниз по стене, вода продолжала литься на меня сверху. Подтянула коленки к груди и начала раскачиваться из стороны в сторону. Детская привычка, я думала, что избавилась от нее. Я так всегда делала, когда совершала какой-нибудь проступок и точно знала, что мне влетит за него.

Боже мой. Я даже сама себе не могу признаться, что сделала. Какая же я дура! В порыве безнадежного отчаяния я застонала вслух и пару раз ударилась затылком о кафель. После того, что произошло в кабинете у Андрея Викторовича. После того моего поце… Точнее, после того инцидента я выбежала из кабинета и, как алкоголик после кодировки, начала поглощать спиртное. Меня так трясло, что первый бокал с шампанским я пролила на себя. Почему у человека нет кнопки Delete? C ней жизнь была бы намного проще! Если умру от стыда, то обязательно предложу это нововведение там наверху.

Я даже смутно помню, как пришла домой. Точно знаю, что Маня доставила меня до двери. А дальше… Я уже проснулась от того, что меня будила бабуля.

А может, как в детстве? Когда я была маленькой, то часто представляла себя русалкой. Сказочной, любопытной, свободной. Представляла, как мы с моим другом дельфином плаваем в океане, а под каждым камнем нас ждет незабываемое приключение. И я всем сердцем верила, что в один прекрасный день я превращусь в русалку и уплыву…

Может, и сейчас притвориться? Буду играть в игру сама с собой. Вчера ничего не произошло. Все хорошо, Леся. Ты никогда не ходила к Громову в кабинет. У тебя никогда не перехватывало дыхание от его вида. Кончики твоих пальцев никогда не покалывало от желания прикоснуться к нему. Твое тело не помнит, каково это, прижиматься к нему всеми изгибами. Грудь не жгло огнем от переполняющих тебя чувств. А губы совершенно не помнят его вкуса…

- Олененок, давай шустрей.

Я почти смогла себя убедить, как в дверь ванной постучал дедушка. От неожиданности я распахнула глаза и быстро поднялась из ванны.

- Пять минут! - крикнула я в ответ, но мой голос звучал так, будто принадлежит незнакомке.

Наспех помылась и высушила волосы, вышла на кухню, где Геннадий Петрович и Лидия Владимировна уже были готовы выезжать. Я зевнула и села за стол, где меня ждала чашка с ароматным чаем. Сделала глоток и поняла, что одним чаем я не напьюсь. Молча встала из-за стола и налила воды из фильтра. Залпом выпила кружку, а затем еще одну. Как же хорошо. Утолив жажду, заметила ошарашенный взгляд бабушки и веселый дедушки.

- Хорошо вчера погуляла, внуча? - лукаво спросил дедушка.

Я тут же стыдливо опустила глаза и села на стул.

- Да, нормально… - пробормотала и начала маленькими глотками пить чай.

Бабушка пододвинула ко мне тарелку с бутербродами.

- На вот, поешь.

При виде и запахе еды, мне стало совсем плохо. Я лишь отрицательно покачала головой.

- Что ты бестолковкой своей машешь? Ешь, кому говорят! - тут же завелась бабуля.

- Лида, ну не хочет девочка кушать, что ты ей богу. Рано еще, не проснулась она.

Бабушка сказала нам пару ласковых и, фыркнув, вышла из кухни. Я с благодарностью посмотрела на дедушку, а тот мне подмигнул.

Во дворе стояла тишина, все нормальные люди еще спят. Мы сели в Ладу Федора Николаевича, которую у него взял дедушка на сегодняшний день, и поехали к моей матери. Дорога, да и вообще сегодняшний день, будет тяжелым.

Я устроилась на заднем сиденье и достала наушники.

- Наверное, я посплю немного. Разбудите меня, - предупредила я бабушку с дедом, свернувшись калачиком на заднем сиденье, и включила плеер.

На самом деле спать мне не хотелось, ровно как и слушать разговоре о своей маме. Я воспроизвела в памяти ее образ. Мы так с ней не похожи. Она блондинка, я брюнетка. Она маленького роста, я довольна высокая для девушки. У нее карие глаза, у меня зеленые. Она правша, а я левша. Полные противоположности. Все, кто видел нас вместе, даже и не думали, что мы мама и дочка.

Я лежала, чувствуя под собой, как едет машина, и пыталась вспомнить хотя бы одно хорошее воспоминание, связанное с мамой. Когда я была маленькая, то покупка игрушек мне казалась самым крутым событием в жизни. И у меня были игрушки. Много игрушек. Но когда я подросла и начала понимать, что кроме игрушек мне нужно еще и внимание мамы…вот тогда хорошие воспоминания и закончились. Она из тех мам, которые думают, что воспитание ребенка заключается только в том, как твой ребенок одет и что он получит сегодня на ужин.

Она была очень молода, когда встретила моего отца. Как она сама говорила, это была любовь с первого взгляда. Потом свадьба и беременность мной. Все случилось так быстро. Папа жил в другом городе и даже не задумываясь, мать переехала вместе с ним туда.

Я плохо помню папу. Мне было пять, когда вернувшись с летних каникул, мама сказала, что папа больше не придет, он нас разлюбил. Помню, как я плакала и просила маму вернуть его, она тогда сильно разозлилась на меня, отлупила по попе и приказала стоять в углу. А если еще раз заикнусь об отце, то она запрет меня в чулане с бабайками. С того момента я больше не говорила об отце. Не вслух, но постоянно думала. Первое время он звонил мне раз в неделю, я донельзя радовалась этим звонкам. Потом начал звонить раз в месяц. Раз в полгода. Затем раз в год, только на день Рождения. Вскоре звонки и вовсе прекратились…

Дедушка и бабушка много раз предлагали ей вернуться обратно к ним, но мать постоянно отказывалась. Сейчас я думаю, она пыталась доказать что-то им, себе да и вообще всему миру.

Мать посветила себя полностью работе. По большей части я была предоставлена самой себе. Уже к семи годам я могла существовать абсолютно самостоятельно. Одевалась, готовила завтрак, ходила в школу, закрывала и открывала двери. Каждые каникулы я проводила у бабушки с дедушкой, и моя душа разрывалась на части, когда приходило время уезжать. Но я не плакала, прекрасно помнила, чем закончилась моя последняя истерика.

Так и проходило время. Затем мама начала встречаться с мужчинами. Со многими мужчинами. Иногда я даже путала их имена… Вечерами, сидя в своей комнате в полном одиночестве, я завидовала тем дядям, ведь им мама уделяет время, а мне нет. Мне тогда очень хотелось измениться, стать лучше, хотелось, чтобы мамочка снова меня любила… А потом я привыкла, всю свою нерастраченную любовь выражала с помощью танца.

Я росла и мамино недовольство моей персоной тоже. Она постоянно цепляла меня и упрекала и, в конце концов, отправила жить меня к бабушке и дедушке, за что я ей безмерно благодарна. Вначале она оправдывалась тем, что ей предложили работу в другом городе, и она не хочет тащить за собой ребенка. Ага, конечно. Так мы и стали жить втроем, теперь я точно знаю, что означает слово семья.

Дедуля заглушил мотор, и мы все вылезли из машины. Мышцы затекли, и я немного их размяла. Бабушка схватила меня за руку, я увидела страх и растерянность в ее глазах. Сжала ее руку в ответ и успокаивающе улыбнулась.

- Ну что? Пойдемте, - сказал дедуля и галантно предложил нам обе свои руки.

***

Ожидание, что может быть хуже? Только ожидание человека, которого совершенно не хочешь видеть. Уже четыре часа прошло с тех пор, как мы приехали, и Наталья Геннадьевна до сих пор не появилась.

Прошло уже три года с тех пор, когда я видела мать в последний раз, и осознание того, что остались считанные минуты или часы до того момента, как мы встретимся лицом к лицу, вызывает у меня смешанные чувства. Я реально не могу понять, какое из них сейчас преобладает. Сейчас они все смешались, как краски на холстах экспрессионистов и поди разбери.

Первой ее заметила бабушка и тут же встала на ноги, а затем и дедушка. Я переводила взгляд с одного на другого. Все эмоции были написаны на их лицах. Радость, боль, счастье, печаль… А у меня внутри все будто замерло.

Мама подошла к нашей скамейке, и они стали обниматься. Бабушка ударилась в слезы и начала причитать. Я же сидела на месте, даже не шелохнулась.

Когда с приветствиями было покончено, они все сели на места. А мама так и осталась стоять, с осторожностью глядя на меня.

- Леся… - ее голос был настолько хриплый, но я узнала бы его без труда, - Лесенька, девочка моя.

Повторила она, и из ее глаз потекли тихие слезы, от которых мне хотелось засмеяться. Она сделала несколько быстрых и резких шагов ко мне, но я скрестила руки на груди, всем своим видом показывая, чтобы она ко мне не подходила, и прислонилась спиной к стене. Мать остановилась и обессилено опустила руки, села рядом с бабушкой, напротив нас с дедом.

- Наташенька, как же я рада, что с тобой все хорошо. Я так волнуюсь, так волнуюсь, - лихорадочно приговаривала Лидия Владимировна.

- Я тоже рада вам, мама, папа. И… наконец-то Леся приехала, - робко добавила мать.

- Не по своей воле.

Это были первые слова, сказанные матери за несколько лет. И плевать, насколько они жестокие, что не это она хотела слышать. За столом воцарилась тишина.

Вскоре они восстановили разговор, в котором я совершенно не принимала участия. Украдкой рассматривала мать и отмечала все ее изменения, радуясь тому, что за это время ничего общего у нас так и не появилось. Она так постарела, осунулась… В какой-то момент мне даже стало жаль эту женщину.

Два года назад шестнадцатого апреля в квартире раздался звонок телефона и нам сообщили, что Соловьева Наталья Геннадьевна задержана и сейчас находится в СИЗО. Ее обвиняют в мошенничестве, махинации с кредитами в особо крупных размерах… хищение денежных средств. Затем начался настоящий кошмар.

Наверное, тогда впервые я увидела, как дедушка плачет. Стала свидетелем того, как разбиваются родительские сердца. Смотрела на то, как они готовы выть от безысходности. На них было больно смотреть. В тот момент я возненавидела мать. Тогда наняли адвоката, потратили кучу денег, влезли в долги. Наталья, рыдая, говорила, что ее подставил Иван, коллега и по совместительству любовник. Я не сомневаюсь, что все так и было, ради мужчины она готова на все, даже на судимость, но доказать это невозможно. Нам пришлось снять все деньги, мою часть, которая досталась мне от продажи квартиры, где мы жили с родителями в детстве. Ей дали два с половиной года, и мы до сих пор выплачиваем долги перед государством за то, что совершила она.