Постойте. Кажется, я не ослышалась, но не уверена.

– На площадках для кемпинга?

– Люблю трудности.

Я трудности не очень люблю, но я в отчаянии, так что решаю соврать, нацепив на лицо широкую показную улыбку.

– Обожаю кемпинг!

Он отрицательно качает головой.

– Не думаю.

Заслонив ладонью глаза от солнца, смотрю на него снизу вверх.

– Ты же хотел, чтобы я задала тебе задачку не из легких и спорила с тобой. Я согласна, если хочешь, продолжать играть в эту игру, за минусом поцелуев и прикосновений. Представь, сколько у нас будет времени спорить и доводить друг друга, пока доберемся до Техаса.

– Звучит заманчиво, но после вчерашнего это, наверное, плохая идея. Наихудшая. – Он указывает на изжеванный мяч. – А, да. Спасибо, что скормила своей собаке подаренный мной футбольный мяч. Уверен, что уничтожить автограф Троя Эйкмана сродни святотатству, но не переживай. Я тебя не выдам.

Он направляется к дому. Нельзя дать ему уйти, только не сейчас. Догнав, я преграждаю ему путь. Он мягко отодвигает меня.

– Прости, Эштин. Ничем не могу помочь.

Настало время излить душу, пусть даже это нанесет удар по моему самолюбию.

– Подожди, Дерек! Футбол для меня все. Мне надо в Техас. Доказать всем вокруг и себе самой, что я заслуживаю находиться там не меньше, чем любой из парней. Я тебе раньше не говорила, но Лэндон ушел из нашей команды и будет играть за соперников. Не хочу опускать руки, хотя все и кажется сейчас бесполезным. – Я отворачиваюсь, потому что на глазах выступают слезы. – Ты не понимаешь. У меня в жизни ничего, кроме футбола, нет. – Я указываю на Фалькора, чья голова покоится у Дерека на ноге. – У меня даже собаки больше нет, потому что он тебя любит больше. У меня мало что осталось, и прошу я мало. Ты моя последняя надежда.

Я делаю глубокий вдох, больше похожий на всхлип, хорошо понимая, что сейчас польются слезы. Дерек, глубоко задумавшись, потирает затылок.

– Извини, я не могу.

– Назови цену, – в отчаянии предлагаю я.

– Цену?

– Ну да. Цифру назови.

– Миллион долларов, – говорит он.

Ах, так!

– Конечно, миллиона долларов у меня нет.

Я подсчитываю, сколько скопила денег, работая няней и получая подарки на праздники и дни рождения. Папа иногда давал мне наличные – как утешительный приз за наши дрянные семейные отношения. – Я дам тебе сто баксов и беру на себя часть расходов на горючее.

– Всего сто? – уточняет он, явно не в восторге. – Это меньше минимальной зарплаты.

– Не забудь, это работа «по-черному».

– А как же фактор стресса? Иметь дело с тобой, милашка, это не фунт изюма.

– А если я добавлю две коробки батончиков мюсли на дорожку? – Я протягиваю руку. – Договорились?

Он долго смотрит на мою ладонь. Потом качает головой.

– Слушай, Эштин. Я не…

– Ну, Дерек. Это не шутки. Мне больше не на кого рассчитывать. Бойфренд меня бросил, приличного квотербека нет. У меня в жизни полная неразбериха. Я, как говорится, тону. Докажи мне, что все не безнадежно.

Он снова потирает затылок, потом, оглядывая двор, несколько раз вздыхает и наконец произносит:

– Ладно. Договорились.

Глава 31

Дерек

НУ ВОТ, НА МЕНЯ навесили поездку в Иллинойс. Навесили поездку в Техас. Навесили дорожные приключения совместно с девчонкой, с которой хочется целоваться, но в то же время близко к ней не подходить. Вот какого черта со мной происходят эти вещи? Ну не могу я Эштин отказать, когда она говорит, как много для нее значат футбол и эта поездка. Когда-то футбол значил так же много и для меня.

У Эштин имеется огонек – такой и у меня раньше был. Он у нее в глазах. Не знаю, чего она надеется достичь в этом футбольном лагере, но я не сомневаюсь, что сделает все, что в ее силах, чтобы футбольные агенты ее заметили. Четыре дня спустя мы грузимся в мой кроссовер. Эштин совершила набег на кухонный шкаф и собрала в дорогу всякую нездоровую пищу. Запихнув купленные Эштин батончики мюсли в рюкзак, я решил взять с собой все, чтобы готовить самому.

– Это еще что? – спрашивает Эштин, когда я появляюсь на пороге дома.

– Блендер.

– Блендер в дорогу?

– Ага.

Были бы бананы и шпинат – и вот он, отличный завтрак. Если Эштин думает, что я буду на завтрак, обед и ужин есть конфеты и печенье, то она ошибается.

Мы прощаемся с Брэнди, Джулианом и Гасом и готовы двинуться в путь. Когда я открываю дверь машины, Фалькор запрыгивает на заднее сиденье.

– Тебя не приглашали.

В ответ он смотрит на меня своими осоловевшими глазами и не двигается с места. Эштин тоже старается выгнать его из машины, но он не уходит.

– Вон, – наконец командую я, и это действует.

Вдруг подбегает Джулиан и своими маленькими ручками обнимает мои ноги:

– Ты же вернешься, да?

Я опускаюсь на колени возле него:

– Конечно, вернусь.

Из окна выглядывает Эштин.

– Эй, Джулиан, а меня хоть обнимешь, а?

Джулиан кивает. Эштин выходит из машины и опускается на колени. Обнимает его, прижимая к себе. Это объятие наполнено теплом и чувствами… она не хочет его отпускать. Как будто ей не хватает бескорыстной любви, которую сейчас дарит ей Джулиан. Я ей этого дать не смогу никогда.

Когда мы выезжаем на шоссе, Эштин сбрасывает обувь и устраивается поудобнее. Вскоре мы уже за городом, вокруг мелькают фермы, а в небе парит одинокий сокол.

– Проголодался? – Она лезет в свой рюкзак, достает крекеры и тюбик плавленого сыра. – Хочешь?

– Не-а.

– Дерек, с тобой ничего не случится. – Она подносит крекер, на котором горкой лежит полурасплавленный сыр, прямо к моему рту. – Попробуй.

Я открываю рот, она засовывает туда крекер, касаясь моих губ пальцами, и, кажется, не торопится их убрать, пока я не закрываю рот. Ощущение какое-то очень интимное, но это же чушь. Она просто скормила мне крекер, а не флиртовала со мной. Надо довести это до сведения моего организма. Он с готовностью отвечает должным образом, как только она коснулась моей кожи этими своими женскими пальчиками, которые совершенно перечеркивают имидж крутой футболистки.

Она протягивает следующий крекер. Я бы, может, не отказался, но мне не нужны возле рта эти ее пальчики. Установленное ею правило: никаких поцелуев и прикосновений – вбито мне в башку.

– Я пас.

– Как хочешь. – Она широко открывает рот и выдавливает сыр прямо туда.

Держать Эштин на расстоянии – вот что мне нужно делать, хотя я подспудно и чувствую что-то такое, чего определить пока не могу… да и не хочу. Никаких поцелуев и прикосновений. Я бросаю взгляд на Эштин: она слизывает сыр с верхней губы, и ей даже в голову не приходит, что этим действует мне на нервы. Вдруг она взвизгивает и обеими руками хватается за приборную доску.

– Дерек, ты сейчас задавишь белку!

Черт! Я быстро виляю, чтобы не наехать на зверька, слышен скрежет, нас резко бросает в сторону.

– Ты ее задавил? – с волнением спрашивает она, глядя в зеркало заднего вида.

– Нет.

Она грозит мне пальчиком – тем самым, что несколько минут назад касался моих губ.

– Смотри за дорогой. Мы могли бы убиться.

Не я же испытывал на прочность правило «не-прикасания». Схватив тюбик с сыром, я швыряю его на заднее сиденье. Вот, теперь я отвлекаться не буду. Она издает недовольный возглас.

– Это еще зачем?

– Чтобы можно было сосредоточиться на дороге. Она непонимающе качает головой, но пусть не надеется, что я объясню, почему швырнул назад тюбик с сыром, а то долго придется ждать. Некоторые вещи пусть останутся несказанными. Теперь, когда на крекеры нечего накладывать, она запихивает остатки в рюкзак, в котором, я уверен, еще полным-полно всякого дерьма.

После остановки на заправке я передаю ключи Эштин. Она ведет машину, а я вырубаюсь на пассажирском сиденье. Вот бы снова оказаться в общежитии, где у меня только и было забот, что пережить лето, не загремев в кабинет Кроу. У меня все было спланировано еще с девятого класса. Я поступаю в колледж и играю в футбол.

С маминой смертью все изменилось. Раньше надежно упрятанные в голове воспоминания теперь нахлынули и разом завладели моими мыслями. Явственно слышу мамин смех – она на кухне, только что выкрасила кончики волос в голубой цвет, вокруг головы заляпанное полотенце. Это любимый цвет отца, и она захотела таким образом вспоминать его каждый раз, глядя в зеркало. Он служил, она скучала в одиночестве. Несколько месяцев спустя у нее нашли рак, и все волосы выпали.

Как мне было противно находиться в школе, когда мама ездила на процедуры химиотерапии. Когда волосы начали выпадать, она плакала в ванной, видя в зеркале громадные залысины и клоки волос на расческе. Через два дня она принесла отцовскую машинку для стрижки волос и попросила меня довести дело до конца. Я за компанию сбрил волосы и себе, но она все равно постоянно рыдала. Если бы я только мог победить эту ее болезнь, обязательно бы это сделал. Но с раком не договоришься.

Я заботился о маме, но недостаточно. Не смог ее спасти и даже не был с ней, когда она умерла. Она хотела бы, чтобы я был рядом. Я ей единственный родной человек, а умерла она одна, потому что я был на тренировке и в больницу приехал слишком поздно. Мне следовало быть там, а меня не было.

Несколько часов подряд мы едем молча. После остановки на обед за руль сажусь я, и мы держим курс на площадку для кемпинга. Эштин, прислонившись к стеклу, смотрит на мелькающие за окном сельские дома. Она показывает на один дом, около которого парень раскачивает девушку на качелях из автомобильной шины.

– Романтика, – говорит она и тяжело вздыхает. – Дерек, у тебя когда-нибудь была девушка?